Инквизитор Божьим промыслом книга 15 Чернила и перья

Глава 32

Уже блюда со столов были убраны, остались лишь тарелки с сырами и сладостями и вино. Беседа за столом была легка, а глава дома Кёршнеров время от времени всё трогал рукой цепь на груди: не сон ли то был, на месте ли. Генерал же вяло, без должного огня, уже в который раз рассказывал историю об освобождении принцессы, так как дамам семейства это было необыкновенно интересно. Уговорили его. Да и мужам то было любопытно. В общем, они все его слушали. Женщин же, кроме колдунов, мороков и ванн с кровью для омовения тел, как ни странно, заинтересовали всякие такие подробности, о которых мужчины и не подумали спросить; например, жена Альберта-юриста спросила у него:

— Видно, принцессе в башне было непросто без прислуги?

— Да, и вправду, господин барон, — подержала её ещё одна молодая женщина. — Как же вы были с принцессой в башне? Как ей там было?

— А было ей нелегко, — вспоминал генерал, — и её горничных приходилось заменять нам, — он смеялся. — А горничные из нас не очень умелые. Руки у нас не к тому ремеслу привычны.

— О! — эта пикантная подробность дамами была воспринята с большим оживлением. Они стали тихо переговариваться меж собой, многозначительно кивать и жалеть принцессу:

— Бедняжка, видно, то сидение ей далось нелегко.

— Даже и представить не могу, каково мне было бы, окажись я в башне с господами рыцарями одна, без горничной, — говорили они друг другу.

— Да… Ужас, как неудобно…

Вино, усталость, этот легкий разговор с женщинами сделали своё дело, он немного успокоился, позабыл хоть ненадолго о своих многочисленных врагах и об угрозах, что они несут его племяннику, а тут как раз к нему подходит старший из лакеев и, наклонившись, говорит тихо:

— Господин, пришёл человек, выглядит как простой, называется Ежом, но говорит, что к вам.

Тут генерал встал, извинился и вышел из столовой залы, прошёл к дверям дворца и там нашёл своего человека, от которого здорово разило пивом, но тот, несмотря на запах, сохранял рассудок вполне трезвым.

— Ну, Герхард Альмстад из Гровена, что разузнал? — и тут Волков замечает хороший такой синяк вокруг левого глаза Ежа. — Так, погоди, — генерал приглядывается. — Это тебя здесь так? За расспросы?

— А, это? — Ёж аккуратно трогает припухшее место. — Да нет… это коннетабль ваш… вчера ещё… Я его дождался, хотел поговорить, объяснить всё, а он же, дурень обидчивый… стал обзываться, как у него водится… И рука-то у него очень тяжёлая. Но то ничего… то дела товарищеские… Вы об том не думайте, экселенц… переживу. Я про дело наше…

«Экселенц, — Ёж впервые обратился к нему так же, как обращался Фриц Ламме. Похоже было на то, что Герхард Альмстад, заимев имя, решил стать человеком таким же значимым или самостоятельным, как и его непосредственный начальник Сыч, раз допустил такое же обращение к господину. — Ну ладно. Пусть так. Посмотрим, заслуживаешь ли ты внимания. Стоишь ли ты чего-нибудь без Фрица».

Волков не стал дальше интересоваться синяком, то дела и вправду товарищеские, мужские… Сами разберутся.

А Герхард Альмстад стал обстоятельно рассказывать, обдавая генерала пивным духом:

— В общем, поговорил я с ребятками из стражи, нашёл двоих, сказал им, что хочу к ним в стражу устроиться. Ну, они посмеялись, но я не отставал, соблазнил их пивом. Как сели, стал спрашивать про службу, про содержание, про начальников… Ну и после третьей кружки, как нам рульку с капустой принесли, так разговор и пошёл… И вот что узналось: есть у них прапорщик один, он как раз в ту ночь за старшего был, звать его Бломберг Битый-нос, это его так ребята называли. Нос у него поломан сильно. Ребята его не жалуют, говорят, редкое брехло и бахвал. Выпить за чужой счёт большой охотник, особенно за счёт подчинённых, и всякий раз грозится тех, за чей счёт пил, также угощать, но никак не угощает… не было такого… хотя деньгами не обделён, деньгами перед подчинёнными хвастался, золото показывал, дескать, вот у меня сколько денег, рассказывал, какие юбки бабе своей покупает — всё шёлк. Ещё хвастался, что скоро будет ротмистром городских арбалетчиков, что доступ к казне будет иметь и к арсеналу, и что тех, кто ему мил, к себе возьмёт. Но при том сам не из Малена. Сам откуда-то с востока.

— Так что тебе про устройство на службу сказали? — спрашивает генерал.

— Они говорят — нет, дескать, только своих, только горожан берём, да и то тех, у кого родственники служили ранее или кто прыток неимоверно. Говорят, казна лишних талеров не даёт, и своим не хватает, чтобы ещё чужих брать. А я потом, как выпили по четвёртой, и говорю: а как же к вам тогда Бломберг этот устроился, раз вы пришлых в свой цех не берёте? И они отвечают: видно, дал в руку кому-то. Или чей-то родственник. Бывает, конечно, что на службу берут какого-то офицера не из местных, но то должен быть человек шибко знающий дело. Артиллерист какой или кавалерист знатный. В общем, люди, в профессии воинской понимающие. А пьяных по кабакам успокаивать ночью — так на то и свои сойдут. Но Бломберга взяли. Уже год отслужил. Ну вот так, экселенц…

Его рассказ подошёл к концу, но вот главного генерал так и не услышал.

— Так что этот Бломберг в ту ночь говорил? Почему не привёл людей к этому дому? Шум стоял на всю округу, не могла стража про то не знать.

И тут Ёж поморщился:

— Забоялись они про то говорить. Пива было маловато. Но я с ними договорился встретиться завтра. Они к вечеру будут свободны. Опять начну про устройство к ним на службу, а потом и разговорю их. Разговорю, ребята простые… любят вкусно поесть и выпить пивка… так что… А днём похожу по рынкам, посмотрю, послушаю, что говорят людишки.

— Денег тебе дать? — догадывается генерал.

— Да, не помешали бы, — отозвался Ёж.

Волков был, в принципе, доволен тем, как Герхард из Гровена начал дело. Начал он его правильно. И потому сразу протянул ему пять монет.

— Обязательно вызнай, почему это Бломберг не повёл людей на помощь Кёршнерам, что говорил им. А ещё узнай, кто его в стражу устроил.

— Понял, экселенц, понял, — отвечал Ёж, пряча деньги. — Завтра приду сюда же, вы тут будете?

— Думаю, что ещё буду, — предположил генерал.

Он вернулся в столовую и увидел, что ротмистр Рудеман разговаривает с Кёршнерами, иной раз скрывая зевоту.

— Взбодритесь, взбодритесь, ротмистр, — говорит ему генерал, усаживаясь на своё место, — нас ещё ждёт прогулка по тихим улицам ночного Малена.

— Прогулка? — искренне удивился Рудеман.

— Да, прогуляемся немного… Может, пошумим чуть-чуть…

Пошумим. Тут ротмистр взбодрился, напряг расслабленные члены, освобождаясь от вечерней вялости, встряхнул головой, отгоняя сон.

— Все пойдём?

— Все, все, — уверил его командир. — Пусть люди будут все при броне и железе, как положено. Мало ли как вечер обернётся.

— Понял, — кивает Рудеман. — Значит, пойду распоряжусь седлать коней.

— Распорядитесь.

И тут Кёршнеры поняли, что происходит что-то, стали волноваться, и тогда хозяин дома и спрашивает у генерала:

— Вы, дорогой родственник, кажется, собираетесь куда-то?

— Вы же знаете, друг мой, я всё маюсь от бессонницы, особенно в такие тёплые ночи, а капли для сна забыл дома. Поеду прогуляюсь по городу, как утомлюсь, так спать захочу, может. Вы, дорогие мои родственники, меня не ждите, вернусь через часик, лягу спать.

— Ну, как пожелаете, — сказал Дитмар Кёршнер с капелькой удивления и, кажется, с опаской.

А хозяйка дома и спросила по-простому:

— Барон, вам воды в спальню подать? Будете мыться перед сном? Омывшись и уснуть будет легче.

— Ах, добрейшая моя родственница, дорогая Клара, вы всегда помните о моих привычках, — Волков подошёл к ней и целовал ей руку. — Конечно, распорядитесь, пусть принесут воды, да пусть не греют, и так жарко.

И пока ротмистр собирал людей и седлал лошадей, Волков вернулся в свои покои и при помощи Гюнтера, раз уж нет оруженосцев, стал надевать кольчугу, а после и кирасу. И уже когда слуга застёгивал на нём горжет, в двери постучали.

— Кто там? — поинтересовался генерал.

— Друг мой, это я, — отозвался из-за двери хозяин дома.

— Входите, входите, дорогой родственник, — Волков даже встал и подошёл к двери, чтобы встретить Кёршнера.

А тот, увидав, что генерал уже наполовину облачён в латы, удивился:

— Вы затеваете, кажется…

— Прогулку, — с усмешкой закончил за него генерал.

— А… — купец указал рукой на его доспех.

— А, это… — барон опять усмехается. — Это что-то вроде моей ночной рубахи. Пока не облачусь, не могу успокоиться… Да и в этом городе сей костюм очень полезен для здоровья. А то тут такой нездоровый воздух…

Волков снова садится на стул, а слуга берётся за поножи.

— Я пришёл поблагодарить вас, — говорит Дитмар Кёршнер, кланяется, — но, кажется, помешал…

— Наоборот, мой друг, наоборот, — уверяет его генерал. — Иначе мне пришлось бы заводить этот разговор с вами с утра.

— Я слушаю вас, дорогой родственник, — сразу оживился хозяин дома. — Готов, содействовать всеми силами.

— Я сейчас проедусь по городу, немного пошумлю, взбодрю подлецов Гейзенбергов…

— О, — только и смог вымолвить купец.

— Да… — Волков подал левую ногу слуге, и тот стал крепить на неё наголенник. — Так вот, ничего серьёзного не будет, пальбы немного случится, и всё… Но, — тут генерал делает паузу, — завтра, конечно, в городе о том начнут судачить. А вы всем людям, всем приказчикам, писарям, всем, всем… будете говорить вот что…

— Что же? — хотел знать Кёршнер.

— Скажете, дескать, родственник хотел взять дом Гейзенбергов, да поспешил, от ярости не обдумал дела и посему не смог сломать дверей; будете говорить, что Гейзенберги отбивались, но тем меня только раззадорили, что теперь я жду большой отряд в три сотни человек, что мой полковник уже где-то в Эвельрате и что дня через три-четыре будет уже здесь, и будет он… — Волков многозначительно поднял палец к потолку, — и будет он здесь с пушками.

— О! — опять удивлялся купец. И тут же стал продолжать: — Но ежели я своим писарям скажу об отряде и пушках утром, то уж поверьте мне, дорогой родственник, о том весь город будет знать уже в обед.

— Так нам то и надобно, друг мой, — отвечал ему генерал, подставляя вторую ногу слуге для облачения её в железо. — Нам то и надобно.

— Раз так надобно, то всё так и скажу.

И тут Волков понял, что этот визит его верного друга не случаен, то был первый раз, кажется, когда хозяин дома беспокоил своего уважаемого гостя в столь поздний час в его комнатах, и тогда Волков поинтересовался:

— Друг мой, кажется, вас что-то беспокоит?

И тут Дитмар Кёршнер вздохнул:

— Признаться, всё это тяготит меня.

— Тяготит? — в голосе родственника генерал услышал те интонации, которые слышать ему было неприятно. «Неужто купчишка сейчас станет просить меня искать со злобным семейством примирения? Неужто хватило ему одной бессонной ночи с пальбой, чтобы пресытиться борьбой и решить сдаться?». И он решил всё выяснить сейчас, чтобы, прежде чем делать следующий шаг, понимать, может ли он надеяться на своего родственника. — И что же вас тяготит, друг мой, говорите, не стесняйтесь.

Кёршнер вздохнул:

— Пока вас не было, негодяй Ульберт пограбил на реке две баржи.

— Ах, вот о чём печаль ваша… — произнёс генерал и, признаться, у него отлегло от сердца, ведь как ни крути, а речной вор был для него меньшей бедой, чем упадок духа у своего ближайшего соратника.

— И в одной из тех барж были мои хомуты и упряжи, которые делал я для купцов хоккенхаймских в тех моих мастерских, что есть у меня во Фринланде. Большой был заказ. Вперёд плаченый. И вот тот товар, что разбойники забрать в свои лодки не смогли, они просто покидали в реку, — он качает головой, и вид у него сокрушённый. — Зачем, не понимаю, — продолжает купец, — товар-то был хороший. Уж тебе не нужен, забрать его не можешь, так зачем же портить, зачем тратить?

— Подлость какая, — согласился с купцом генерал. — Видно, знал, мерзавец, что то ваш товар, и поглумился от злобы.

— Да и я так думаю, — невесело соглашался Кёршнер. — И ещё мне думается, что он так и будет являться на реке и разбойничать, как только вы будете отлучаться из графства. А как вы будете здесь, и он будет сидеть тихо.

Да, это была здравая мысль, купец, скорее всего, был прав. И, признаться, это разозлило генерала. Ведь мерзавец Ульберт не просто озорничал на его реке, не просто наносил ему убытки в серебре, он наносил убытки его репутации. Дескать, всё равно я не боюсь тебя, как воровал, так и буду воровать.

И такого генерал ему спустить не мог, тем более что и ближайшему его соратнику мерзавец Ульберт доставлял такие неприятности, и посему Волкову пришлось пообещать:

— Не печальтесь, друг мой, не печальтесь, я займусь речным вором. Тем более что ротмистр, который логово этого Вепря уже раз громил, сегодня ваш гость. В тот раз разбойник ушёл, хватали только его челядь, но на сей раз попрошу Рудемана изловить вора самого. А как изловит, я закую этого Вепря в цепи и сам отвезу в Вильбург, к герцогу на суд.

— Уж как вам после такого все благодарны будут, — уверил генерала Дитмар Кёршнер, сам при том трогая серебряную цепь у себя на груди.

На большом перекрёстке широкой улицы Мукомолов и длинной Разъезжей улицы ночная стража, как обычно, выставила рогатки. Места тут были тихие, кабаков не было, а народ жил приличный. Проход на ночь закрывался, чтобы бродяги всякие не шатались. Но вот стражников здесь было всего трое, и были они не дураки, увидав отряд добрых людей в два десятка человек под фонарями возле заставы, останавливать их не стали, а лишь поинтересовались:

— Эй, а кто едет-то?

— Эшбахт едет, — отвечал ему сержант, который был в авангарде отряда. На том разговор и закончился, у стражи больше вопросов не было: ну, Эшбахт, значит Эшбахт. Едет — значит, надобно ему, чего тут ещё выспрашивать, был бы забулдыга какой или кто похожий на вора, тогда, может, и спросили бы, а тут сам Эшбахт.

А с Разъезжей улицы они свернули на широкую, с ещё более богатыми домами, улицу святой Терезы. И ехали по ней почти до самого конца, почти до муниципальных конюшен. И вот там, у большого дома каменного в три этажа, генерал и велел остановиться. Смотрит на дом и спрашивает у сержанта мушкетёров Гайберта:

— Ну, что, Гайберт, у людей твоих мушкеты заряжены?

— Нет, господин, приказа на то не было. Чего их заряженными таскать? — отвечает сержант.

— Ну так приказываю, — говорит ему генерал.

— Как пороха засыпать? — только и спросил Гайберт.

— Полный заряд, и пусть по две пули кладут, — командует Волков.

— Угу, — многозначительно кивнул сержант: полный заряд, да ещё и две пули — значит, дело пойдёт нешуточное, значит, всё всерьёз. По две пули кладут для стрельбы с близкой дистанции, а чтобы их выпихнуло хорошо, пороха нужно класть полную закладку. То есть для стрелка такой выстрел и для самого рискован, может и ствол в запальном месте разорвать. Вот так… Какие уж тут шутки.

И поехал сержант к своим людям отдавать приказания. Мушкетёры сразу спешились, собравшись вокруг солдат, что держали лампы, стали деловито снаряжать своё страшное оружие. Волков же и Рудеман, и с ними ещё один сержант отъехали и стали в темноте — так как сержант прикрыл свою лампу плащом — у одного забора чуть поодаль. А вскоре подъехал к ним Гайберт и спросил:

— В кого стрелять-то, господин?

— Так вон дом, — барон указал ему на трёхэтажный особняк. — бейте в окна. Бейте прямо в ставни, по второму и третьему этажу, а ещё в двери постреляйте немного.

— Угу, — понял задание сержант. — А по первым этажам, значит, не стрелять?

Барон машет рукой:

— Ни к чему. Там челядь спит. Бейте по верхним этажам. Ну и в главные двери три выстрела сделайте.

И когда Гайберт от них отъехал, тогда Рудеман спросил у своего командира:

— Господин генерал, а чей же это дом?

— Это особняк подлых людей, что прозываются Гейзенберги.

— Ах вот оно что, — понял ротмистр; судя по всему, эту фамилию он уже слыхал, и больше ничего знать ему было не нужно.

— Да. Часть из этих подлецов живёт в этом крысином гнезде, а часть ещё заселилась в дом, что по закону принадлежит моему племяннику, — объясняет подчинённому генерал. — Думаю… да не думаю, я знаю, что без участия этих негодяев нападение на графа не обошлось.

— Ну что ж… — Рудеман вздохнул тем тяжёлым вздохом, которым вздыхает человек перед непростым делом. — Значит, будем двери ломать? Будем тех крыс выковыривать из норы?

Но начальник его тут и озадачил:

— Да на кой чёрт они сдались? Нет, постреляем, а как стража прибежит, так уедем. Потом, потом с ними разберёмся, а сейчас время ещё не подошло.

— Ах вот как? — удивляется Рудеман. Молодому ротмистру давно было объяснено старшими товарищами, что постичь поступки генерала простым умом не дано. Что он там себе придумал, обычному человеку нипочём не угадать, особенно не угадать тем, кто младше по званию. Так что просто делай, что он тебе велит, и всё. И Бог будет с тобою, потому… потому что твой командир — Длань Господня, вот почему. И ротмистр ни о чём более думать и не стал.