Инквизитор Божьим промыслом книга 15 Чернила и перья

Глава 14

Она ушла, а мысли о ней у него из головы не выходили. Волков думал, что женщина и вправду сейчас одинока и напугана, что окружение её, весь её двор, — люди безжалостные и в своих устремлениях твёрдые. Что они предпримут для своей корысти всё необходимое. Ничем не побрезгуют. И она лишь игрушка в руках их. Так вот соберут ландтаг и решат — а уж в том, что решат, генерал не сомневался, — что не жениху из семьи Ребенрее её рука принадлежит, а кому-то из местной семьи, и как она тому противиться будет? Откуда силы возьмёт? Осмелится ли она вообще пойти против решения ландтага?

Но генерал был уверен, что её предрешённое замужество всё может исправить. Он не сомневался, что такая яркая и без всяких преувеличений аппетитная женщина, тело которой походило на тело свежей ещё, молодой и сильной крестьянки с роскошными бёдрами и не тронутой вялостью грудью, не оставит равнодушным её будущего мужа. А значит, она непременно найдёт себе в его лице и мужа, и защитника, который, хоть и молод, но будет иметь поддержку влиятельной фамилии. В общем, как и во всех делах житейских: явится муж, и всё образуется. Да, этими мыслями генерал себя успокаивал и оправдывал свой отказ остаться при ней. И, честно говоря, он был рад, что нашёл силы сказать ей «нет». Уж не больно ему тут нравилось, не так уж он любил местные черешни и персики.

«Ничего, ничего, перед приездом жениха сюда нагрянет целая делегация из Ребенрее, там будут все нужные люди, включая акушеров для проверки принцессы на беременность; скорее всего там будет и барон фон Виттернауф, вот пусть он и ломает себе голову, как быть с местными господами. Интриги — это его дело, а я уже стар для всего этого. У меня три сына и дочь, племянница, да ещё и «племянник» имеется, мне надобно ещё их всех благополучно переженить и выдать замуж, а для того неплохо было бы ещё дожить до тех свадебных времён».

В общем, он находил себе оправдание, но вот только успокоение к нему не шло, он и вправду волновался за принцессу, а без успокоения не приходил и сон.

С этими мыслями заснул уже к утру, а проснулся в приятной утренней прохладе, но с горьким чувством. С чувством вины перед принцессой: дескать, бросает он её в трудном положении, и все его мудрые отговорки, что всё у неё обойдётся, что муж и его свита интересы Её Высочества будут блюсти, никак чувства этой вины не умаляли. Поднялся, людей звать не стал, завтрака не просил, помылся и сел за стол в намерении закончить наконец письмо герцогу. И в письме для убедительности написал, что положение у принцессы шаткое, что в замке, да и вообще в земле Винцлау, партии у неё своей нет, что опереться инхаберин не на кого, семья её ей не помощь, что даже дам её придворных, и тех колдуны Тельвисы побили. Про то, что дядя принцессы канцлер Брудервальд намеревается созвать ландтаг, писать не стал. Об этом он собирался сообщить герцогу при личной встрече. А подвёл итог письма тем, что делегацию от дома Ребенрее в Винцлау надо бы отправлять быстрее. «Кабы чего нежданного не вышло».

В общем, в конце работы перечитывая письмо, генерал с удовлетворением отметил, что написано оно с большим правдоподобием, как будто писал его человек уверенный, что, кроме адресата, письмо то никто больше не увидит.

«Пусть теперь читают».

Услышал, что Гюнтер уже разговаривает с Кляйбером за дверью, звал его, оделся и после отправил слугу на кухню за завтраком. Но завтрака не дождался. Пришёл лакей и сказал ему, что маркграфиня просит его быть к ней. Так голодным и пошёл к Её Высочеству. А она ждала его в малой столовой, где они с ним ужинали первый раз, и была принцесса не так уж и радостна, да бледна немного, всё в ней говорило о том, что женщина переживает дни не лучшие. Даже её привлекательность, казалось, поубавилась. И Волков подумал, что это вовсе не от выпитого вчера. Тут как раз стали подавать завтрак: горячее молоко, два вида мёда, темный и светлый, хлеба пшеничные, масло коровье, сыры мягкие, сыры обычные, козьи, варёные яйца, жареные куски свинины. А пока лакеи расставляли на столе перед ними посуду и кушанья, она и сказала ему:

— Нынче утром был у меня обер-прокурор Хохфюген.

— Вот как! — генерал удивился. — Он ранняя птаха, как видно.

Оливия делает знак старшему лакею: уходите, сама справлюсь, и тот, поклонившись, уводит всех остальных слуг из залы.

— Да, пришёл, едва рассветало, ещё и ждал, пока я оденусь, — она вздохнула. — Я вышла, он кланялся и говорил, мол, рад, что я освободилась из плена, что его жена тоже рада, службу в церкви заказывала за моё благополучие, когда я пропала. Он так и сказал: пропала. Видно, знал, что я не в гостях у Тельвисов, а в плену, — Её Высочество с хрустом отламывает себе ещё тёплого хлеба, берёт миску с мёдом, но тут же ставит её. — Потом просила его устроить розыск подлой Бьянки, рассказала ему, как она меня предала…

— И что же он?

— Кажется, он мне не поверил, — вдруг говорит маркграфиня. Она сама берёт кувшин и наливает себе молока, потом смотрит на генерала: — Желаете? — Волков подставляет ей стакан, и она наливает ему его до краёв; молоко горячее и жирное. Но прежде чем отпить и взять мёд, он берёт себе кусок свинины. А потом снова смотрит на маркграфиню, слушает её: ну, что дальше? И она продолжает: — Сказал, что сыскать ди Армачи нет возможности, так как она вне досягаемости; если выехала из пределов Винцлау и вернулась к своему брату, так он её не выдаст. Я просила его начать розыск и отправить её брату письмо. Он согласился, — женщина сразу выпивает почти половину стакана и снова доливает молока. — И я говорю ему тогда: а ещё нужно начать розыск кавалера Гейбница. А он у меня и спрашивает: а чего же его искать? В чём его вина? Или вы думаете, что и он участвовал в измене? Я и сказала ему: вы уж его сыщите и спросите, как так случилось, что все иные кавалеры не вернулись, а он вернулся?

Волков кивает ей: отличная мысль.

— Интересно, что он скажет? — он режет и с аппетитом ест свинину. Он, как всегда, с утра голоден.

— Ничего, — вдруг говорит Оливия. — Господин Хохфюген сомневается, что ему удастся привезти кавалера Гейбница сюда, в Швацц. Тот, узнав, что я освобождена и приехала в столицу, скорее всего уехал отсюда вместе с ди Армачи и теперь скрывается у кого-то из своих многочисленных родственников, — заканчивает она печально, без всякой надежды.

И генерал понял, что те родственники весьма непросты, и уточнил:

— И что же это за родственники у него такие многочисленные?

— Гейбниц… он из дома Лагер-Вальхенов, графский дом, кажется, он племянник графа Дитриха. Я видела на турнире… Графский герб на щите Гейбница, только при обер-прокуроре про то вспомнила, — она снова отпивает молока, но не притрагивается ни к хлебу, ни к сыру, ни к мясу.

— То есть родственники его не выдадут? — снова уточняет генерал. — Неужто осмелятся противиться вашему требованию?

— Хохфюген говорит, что в открытую Лагер-Вальхены противиться не осмелятся, но будут говорить, что не ведают, где Гейбниц, а каждый их замок разве проверишь? Их у этой семейки только в Херренвальдской долине не меньше дюжины. Он сказал, что пока будет искать кавалера, так тот сбежит на юг, а его дядя граф Дитрих будет создавать партии из знатных людей и интриговать в его защиту, и они все вместе будут меня донимать просьбами об отмене расследования или о заблаговременном помиловании. Хохфюген думает, что на это дело уйдут годы.

Тут генерал подумал, как такой вопрос решил бы герцог Ребенрее. И Волков на своём примере мог убедиться, что герцог просто послал бы войско против строптивого вассала. Разорил бы его замок, а если бы упрямый граф не подчинился воле сеньора, так курфюрст стал бы разорять один за другим все дома всей мятежной фамилии. Именно так и было бы, ведь герцог дважды посылал войска на его Эшбахт, и только провидению Господнему было угодно, что у Волкова не вышло крови с теми людьми сеньора.

Но то был герцог, последовательный, холодный и расчётливый человек, а что могла сделать принцесса со своим именитым вассалом? Ни-че-го. И обер-прокурор ей то доступно пояснил: может, измена и была, дорогая инхаберин, да только ничего вы с этим не поделаете. О справедливом воздаянии забудьте. И странное дело, но опять он думает о том, что поступил правильно, отказав принцессе. Нет, нет… Не нужно ему влезать во внутренние дела Швацца, ибо в этих делах и шею свернуть можно лишь при одном необдуманном шаге. Но, как и вчера ночью, за этой, казалось бы, здравой мыслью он снова чувствует вину, словно бросил эту женщину без защиты. И посему, стараясь не глядеть на Оливию, а просто есть свою еду, опять себя успокаивает:

«Всех неприкаянных и беззащитных мне всё одно не защитить, пусть герцог да его племянничек, жених принцессы, о её защите и правах пекутся, им титул, а не мне достанется. Чего же мне переживать?».

А вот принцесса, судя по всему, насытилась. Она допила молоко, отломила кусок хлеба, машинально отправила его в рот, даже не обмакнув в мёд, прожевала и… и после произносит:

— Мои дочери обе грамотны, уже читают книги и просто мечтают увидеть настоящего рыцаря, что пришёл в замок колдунов и освободил меня от плена. Есть ли у вас время, хоть десять минут? Я хочу познакомить вас с моими дочерьми.

— С дочерьми? — генерал не ожидал от принцессы подобного желания; он, кажется, был удивлён и едва не выдал своего удивления дурацким вопросом: «Сейчас?», но он вовремя одёрнул себя и произнёс: — Конечно, принцесса, то за честь почту.

Волков ничуть не преувеличивал. Разумеется, то была честь — знакомство с детьми, по сути, являлось вводом в ближний круг любого высшего аристократа, и кавалер это прекрасно понимал. Они пошли по женской части дворца, к которой примыкали и детские покои, за ними следовали лишь фон Бок и новая горничная принцессы Магдалена. И пока они шли, генерал уточнил:

— А про Тельвисов вы с обер-прокурором говорили?

— Да, — ответила она. — Тут он сразу принял мою сторону.

— И что сказал?

— Сказал, что в случае с Гейбницем и ди Армачи сеньоры земли Винцлау будут требовать от суда доказательств их измены, а у меня их нет; они скажут, что сами едва спаслись, что испугались, что соврали, будто я у Тельвисов в гостях, из глупости, а не из лукавства, и судьи побоятся их осудить, чтобы не обозлить первые семьи земли, а вот в случае с Тельвисами тут одного моего слова будет достаточно, что они держали меня в замке своём против воли моей. Тут уже никто не посмеет за них вступиться. Хохфюген сказал, что будет требовать у горожан Туллингена их выдачи, но не думает, что они согласятся, в договоре между землёй Винцлау и вольным городом Туллингеном нет статьи о безоговорочной выдаче преступников. Ещё он сказал, что если бы церковь поддержала прошение о выдаче, ему было бы легче вытребовать Тельвисов для суда.

— Прекрасная мысль насчёт помощи святых отцов, — произнёс генерал, он и вправду так думал. — Ваш обер-прокурор неглуп. Неплохо было бы к этому делу призвать архиепископа Винцлау, Ваше Высочество, ведь вы его знаете?

В ответ она сначала взглянула на него, и во взгляде её не было ничего хорошего, упрёк, да усталость… А потом и говорит ему:

— Отец Христофор — духовник мой, духовник моих дочерей, но ко всяким делам он стремления давно не имеет, уж и не помню, когда исповедовалась ему или видела на амвоне его самого, всё клирики его, всё иные прелаты.

— Вот как? — удивляется генерал. — И что же, он так плох?

Маркграфиня замедляет шаг и, идя рядом с ним, тихо, чтобы не слышали фон Готт и горничная, почти шепчет ему:

— Немолод наш архиепископ, а ещё уже двадцать лет живёт в греховном браке с одной женщиной…

— Ах вот оно что!

— Да, — подтверждает принцесса. — Женщина та из хорошего рода и родила ему за те года пятерых детей, и ещё двое померли; и все доходы архиепископ тратит на свою семью, троим дочерям собрал хорошее приданое и сына одного уже женил, поместье ему устроил… В общем, он живёт так, чтобы про него лишний раз никто не вспоминал, чтобы никому дорогу, не дай Бог, не перейти, тих и кроток, как мышонок под печью… Думаете, он отважится от горожан Туллингена требовать выдачи колдунов Тельвисов? Думаете, станет заводить дело в Инквизиции? У нас во всей земле Винцлау на моей памяти ни одного такого дела заведено не было. Ни одной ведьмы не поймано при муже… Или про то мне не говорили.

— Может, поэтому подлые Тельвисы ничего и не боялись? Творили ужасы, и дерзость их так разгорелась, что осмелились они на госпожу земли покуситься.

— Может, и поэтому, — согласилась она со вздохом. И добавляет: — Даже спать боюсь, как подумаю, что эти люди не в кандалах, не за железными дверями… А вдруг опять я к ним в лапы попаду, а вдруг дочерей моих они захватят? — она крестится и шепчет: — Господи, спаси и сохрани. Как вспомню о них, так сердце холодеет… — она прикладывает руку к груди и снова вздыхает.

И был так горестен этот вздох, что Волков не выдерживает и, решая поддержать принцессу, говорит ей:

— Я съезжу к архиепископу и поговорю с ним.

— Вы? — она поднимает на него глаза, и на сей раз в её взоре барон замечает, кроме удивления, ещё и сомнение.

— Конечно. Я же Иероним Фолькоф, Рыцарь Божий, Опора Трона Святого Петра и Меч Господень, так записано в рыцарской книге кафедрала славного города Ланна. А солдаты зовут меня Инквизитором, так что у меня найдутся правильные слова для вашего отца Христофора. Конечно, обещать ничего не буду, но поговорить с ним уж поговорю. Злу надобно воздавать должное, иначе всякая нечисть уверует в свою безнаказанность, и тогда с нею слада просто не будет.

И после этого больше всяких слов сказала ему рука Её Высочества: женщина положила длань свою ему на запястье и поглядела на него, а в глазах её кавалер увидал слёзы.