Инквизитор Божьим промыслом книга 15 Чернила и перья

Глава 24

Главное было сделано, от своих людей он услыхал то, что хотел услышать. Замок бы ещё достроить. Но пока такой возможности у генерала не было.

«Чёртовы деньги, всю жизнь их не хватает!».

Потом они стали говорить о случившемся, и Волков понял, что сами офицеры и прочие его люди о случившемся знают мало. Всё с чужих слов. А вот кто молчал за столом, так это Фриц Ламме и его дружок. Молчат да по оглядываются на говоривших. Слушают. Ну да, им по не по чину лезть вперёд офицеров, но тут барону стало казаться, что они знают несколько больше остальных. И он стал ждать, когда с Сычом можно будет поговорить. И ждать ему пришлось три смены блюд, то есть до конца обеда. И лишь когда офицеры стали расходиться, он и добрался до своего коннетабля и его помощника. Правда, к нему стали проситься Ёган и Кахельбаум, у них были отчёты, мысли всякие, а ещё целый список неотложных дел: и по хранению зерна нового урожая, который уже не за горами, и по ремонту пирсов в Амбарах, и по постройке моста через овраг, перегораживавший удобную дорогу, ведущую к замку, и по другим неотложным тратам, которые требовали его утверждения. Но им он отказал:

— Не сегодня, господа. Завтра с утра приходите.

Офицеры ушли, а Сыч, оставив жену одну в конце стола, наконец присел возле генерала, тут же был и его помощник. И сразу начал говорить:

— Меня-то в Малене уже знают, примелькался я, так вот, решил я сразу после этого дела послать туда его, — он кивает на Ежа. — Ну и Еж туда поехал тут же, кое-что разузнал, вот, значит… Есть там такое место, «У пьяной вдовы»…

— Грязное место, — вспомнил Волков кабак у западных ворот Малена.

— Ага, место паскудное, всякая сволочь со всей коммуны святого Андрея туда собирается. А ещё и из-за стены, из западных посадов всякая пьянь туда ходит, воры, игроки… — продолжал Сыч. — И вот как раз тогда, когда всё случилось, поселились там шесть мужичков, все опасные, все при железе, приезжие. И вот они там жили, а к ним приходили ещё двое, и старшего из них звали Камбер.

— Камбер, — поправляет его Еж, и добавляет: — Он с запада, из-за реки, у него этот западный акцент был.

— Ага, ну да… — Фриц Ламме хочет продолжить, но Волков его останавливает. — Подожди-ка, Фриц, — он обращается к Ежу: — Ты рассказывай.

Сыч был явно разочарован, но с бароном спорить желания у него не было, а вот на своего помощника Ламме посмотрел взглядом нехорошим: ну ладно, говори, говори, раз господин велел.

И Ёж продолжил:

— Ну, я сразу подумал, что те лихие люди где-то должны были жить, не на день же они приехали, и прошёлся по трактирам, поспрашивал у прислуги. Вот и узнал про этих шестерых, но и про ещё двоих, а этот Камбер, он у них был старший, но и это ещё не все люди. К этим шести ещё четверо приходили, они в другом трактире жили и жаловались, что там всё дороже…

— Это лакеи трактирные слыхали? — догадался Волков.

— Именно так господин, разносчики. И ещё… — тут Ёж сделал паузу, как бы добавляя важности следующим словам, — те, что приходили к тем шестерым, что жили в трактире, меж собой рассуждали, сколько будет идти письмо до Вильбурга. И что будет быстрее — отправить письмо нынче или самому поехать в Вильбург через день или два.

— Думаешь, они из Вильбурга были? — рассуждает вслух генерал.

— Ну, что знаю, то сказал вам, — отвечает помощник коннетабля. — А думать тут можно что угодно.

Волков глядит на него некоторое время — барон давно замечал, что помощник Сыча вполне смышлён, просто в тени своего начальника теряется обычно, — а потом и спрашивает у него этак задумчиво:

— Ёж, Ёж… Не помню имени твоего. Как же тебя звать? Как крестили тебя по рождению?

— Меня? — удивился поначалу тот.

— Тебя, тебя.

— Звать меня Герхард, так меня при рождении окрестили.

— Хе-хе-хе… — вдруг засмеялся Сыч. — Вот чудо какое… Ей-Богу, ну пьян же дурак… Хе-хе… Герхард, — Ламме трясёт головой. — Ну какой же ты Герхард? Ты мне про себя как раньше говорил?

— Как бы ни говорил ранее, а зовут меня Герхард Альмстад из Гровена. Так в крестильной книге в соборе святого Андрея, что в городе Гровен, обо мне писано, — важно говорит Ёж.

— Вот, — Сыч трясёт пальцем, как бы угрожая ему. — Я всегда чуял, что ты человек непростой. Думал, деньги получает, а живёт в углу у бабки старой, вина пьёт немного, к бабе к одной ходит, но и её подарками не избаловал, одёжу — и то покупает ношеную и башмаки подолгу носит, — он глядит на Волкова, — куда, думаю, он деньги девает, копит, что ли? Куда копит? Непонятно было, вот и гадал я, что за человек со мной столько лет рядом, — и он уже оборачивается к своему помощнику. — Куда деньгу-то складываешь?

— Сестре отсылаю, племянникам, — отвечает Ёж, ставший вот так вот в одночасье Герхардом Альмстадом.

Фриц опять трясёт головой, он удивлён.

— Вот так вот, экселенц, живёшь, живёшь, а потом раз — и всё меняется в мгновение ока. Я думал, он закапывает деньги, а он семье отсылает. И молчал же столько лет, — кажется, Сыч даже обижается на своего подчинённого. — Дать бы тебе, умнику, по рогам пару раз.

Но Волкову, кажется, всё равно, как зовут этого человека, у него, кажется, родилась насчёт того мысль, и он, немного подумав, спрашивает:

— А что же в городе говорили про нападение на графиню? Что бюргеры болтали?

— Ну, — Альмстад разводит руками, как будто чего-то нового узнать от горожан он и не думал. — Говорят, то Малены устроили, говорят, что Эшбахт такого им не простит, все уверены, что резня будет, — и он добавляет: — Если вас герцог не приструнит.

«… если герцог не приструнит».

А людишки-то городские правы, правы. Он опять думает немного и потом говорит:

— Ты, Герхард, езжай в Мален. И вот что узнай. В ту же ночь на дом Кёршнеров люди дерзкие нападали, Кёршнеры всю ночь отбивались от нападавших, из аркебуз палили, шум стоял на весь город, так вот… Узнай, почему стража городская на помощь Кёршнерам не пришла.

Ёж кивает головой: понял. И лишь уточняет:

— Сейчас ехать?

— Сейчас. Я завтра там буду, у Кёршнеров меня найдёшь.

Ёж тут же поднялся и хотел, кажется, уйти вместе с Сычом, может, что обсудить думал с ним, но Фриц говорит ему довольно грубо:

— Иди-иди, Герхард из Гровена, делай, что тебе велено, нечего меня ждать, у меня дела.

Кажется, коннетабль был зол на своего помощника, что хранил от него свою тайну. И когда тот ушёл, он, глядя ему вслед, заметил:

— Не иначе зарезал кого-то подлец в своём Гревене, вот и держал себя в тайне. Семье он деньги отсылает, видите ли… Брешет, поди… Ни разу про ту семью до сих пор не заикался даже, а тут на тебе, здрасьте, семья у него, оказывается, есть…

— Угомонись ты, наконец, — говорит ему Волков усмехаясь, хотя генералу понятно негодование Ламме. Ну как же… Они с Ежом были почти неразлучны последние годы, на Ежа Фриц оставлял дела, когда отлучался, а теперь вдруг вот так, в одночасье, узнал Фриц Ламме, что Ёж и не совсем Ёж, а скорее Герхард. И что семья у него есть какая-то. И главное, обидное самое, что не Сычу он эту свою тайну раскрыл за кружкой пива, в тихом месте, не товарищу своему, не начальнику, а господину, едва тот его о том спросил. Вот тебе и дружба многолетняя. И барон спрашивает у коннетабля: — Чего ты с ним не пошёл?

— Да пусть катится, — с досадой отвечает Ламме и небрежно машет рукой, — у меня к вам, экселенц, дело есть. Я тут письмецо из Ланна получил. Ну, вы знаете от кого, — он лезет к себе под одежду и вытаскивает оттуда бумагу. — Вот. Любопытная бумажонка.

— Это от того твоего ланнского знакомца? — говорит Волков, беря письмо и разворачивая его.

— Ага, от Грандезе, вы же просили его узнать про того человечка, что набивается в женихи госпожи Агнес… — говорит Сыч и тут же сплёвывает: — Тьфу… зараза, я её уже и тут госпожой зову. Вот как запугала меня бесноватая.

Но Волков его уже не слушает, он начинает читать письмо, оно всё писано мелким почерком и едва уложилось на двух листах дурной бумаги.

«Молюсь за вас и детей ваших, дорогой сеньор Фридрих, — «Каких ещё детей?». Но уточнять генерал не собирается. — Просьбу вашу про Леонарда Штайна я выполнил и вызнал про него всего, что вам, думаю, будет любопытно знать. Узнал я, что происходит он из семьи богатой мукомолов, в цеху мукомолов Ланна его отец и старший брат — люди значимые: отец, Людвиг Штайн, — второй секретарь и хранитель печати цеха мукомолов, а брат Андреас — распорядитель торжеств. Фамилия богата, от своего имени они выставляют на городской смотр четырёх лёгких конных, все при конных послуживцах, сам же Леонард — один из тех конных; ещё выставляют дюжину хороших арбалетчиков и четырёх аркебузиров, все из подмастерьев. Нанятых добрых людей нет. Имения всякого у Штайнов в достатке: и конюшни, и склады, и мельницы вокруг города. Сам же Леонард является третьим сыном из четырёх, кроме сыновей, ещё есть три дочери в семье. Все дочери замужем, и все сыновья, кроме Леонарда, женаты, хоть один ещё и младше его. Самого же Леонарда старшие братья обзывают евнухом, смеются и прочат ему стезю монашескую, так как он в бани с девицами не ходил, уличных дев не жаловал и любовниц не имел. Я поначалу думал, что сей молодой человек из тех, кто женского пола сторонится, а предпочитает мужчин, тем более что сам он вида красивого и костюм имеет всегда изысканный. И стал искать знакомства с его холопом, чтобы про то вызнать наверняка.

Но как раз к тому случаю в доме их случился большой переполох, когда он сказал, что хочет взять замуж знатную деву из фамилии рыцарской. Братья ему не верили и насмехались над ним. Но все вспоминали, что на весеннем балу, что бургомистр даёт в честь разговения, Леонард дважды танцевал с известной вам, дорогой Фридрих, знатной девой, и та дева ещё имела с ним беседу промеж танцев и по виду была к нему благосклонна, и все на балу то видели. Просто в то время никто этому не придал значения, а на днях всё вдруг и открылось. Отец Леонарда тому был очень рад, ибо давно мечтал иметь в родне рыцарей. А все иные его дети в марьяжах либо купеческих, либо с мастерами. Людвиг Штайн обещал сыну дом хороший, ежели дева согласится на подобный марьяж, и даже посылал ей хорошие подарки, но он также думает, что знатные родственники девы такому браку воспрепятствуют, — тут генерал оторвался от интересного письма, задумался на секунду: и вправду, будь Агнес его настоящей племянницей, с чего бы ему отдавать её за купчишку поганого. Был бы он хотя бы богат, как Кёршнер, это ещё куда ни шло, тогда понятно, но обычный упитанный бюргер… Это был бы истинный моветон или чудачество, или родня знает, что с девицей что-то неладно и сбывает её кому угодно, лишь бы взяли. Тут он вздыхает, переворачивает лист, читает далее. — Но потом всё-таки мне удалось сойтись с холопом Леонарда Штайна, и тот мне поведал, что господин его не монах и не евнух, но предпочитает женщин самого подлого звания и наружности неприглядной и знакомится с такими в самых дурных местах. А уже как год он стал ездить к одной вдове по фамилии Шульмергер, что содержит за городом курятники и торгует яйцом. И тогда я пошёл узнать, что это за вдова. Но прежде, чем повидал её, узнал у её соседки, что она за женщина. И та соседка мне сказала, что вдова та — женщина поведения безнравственного, у неё иногда бывают мужчины. Разные. В том числе и молодые. После этого я заглянул и к самой вдове и был удивлён без меры, так как вдова та оказалась женщиной весьма обычной и ничем особым не соблазнительной. И она оказалось очень упрямой и долго не хотела говорить, зачем к ней ходят мужичины, и молодые тоже. Пришлось её убеждать, и тогда она призналась, что к ней ходит Леонард один, человек молодой и небедный. Приезжает. И приезжает он для особых забав, а любит он, когда ему вставляют палку в зад, а ещё любит, когда его принуждают целовать ноги, ещё когда на него мочатся… — «Мочатся…». Он перечитал ещё раз — нет, не ошибся. Тут генерал оторвался от чтива и взглянул на Сыча, а тот цветёт, улыбается во весь рот:

— Дочитали, да? — генерал некоторое время молчит, а Фриц с удовольствием продолжает: — Видали, какие там в больших городах развлечения, не то, что тут у нас, у деревенских.

Ничего ему так и не сказав, Волков снова начал читать.

— …когда на него мочатся и после принуждают вылизывать женское естество, а заодно и зад. И Леонард Штайн ещё любил, чтобы вдова Шульмергер обзывала его самыми подлыми словами, топтала его, била по щекам и плевала ему в лицо и в рот. И за всё это он платил ей полталера за визит.

— Полталера? — повторил барон. Тут он снова взглянул на Сыча, и ему почему-то не понравилось, что тот всё ещё улыбается…

— А чего ты такой довольный? — спрашивает он у своего коннетабля.

— А я вот думаю, про эти его интересы госпожа Агнес знает?

Вопрос-то был хороший. И хоть Сыч о том и не говорил, но весь его вид показывал, что ответ ему известен. И Волкову, кажется, тоже. Он опять принялся читать.

— И, как мне стало ещё известно, Леонард Штайн каждую неделю видится со знакомой вам девой в соборе Святого Петра на воскресных службах, старается сесть к ней ближе, и один раз после окончания службы даже дарил ей шёлковый шарф.

Дорогой сеньор Фридрих, надеюсь, что эти вести вам пришлись и оказались интересны, и если так, прошу вас возместить мне затраты, что я потратил в ваших интересах. А именно семнадцать талеров. На том прощаюсь с вами. Да хранит вас Всевышний. Молюсь за вас».

Подписи на письме не было. А у генерала поначалу не было слов, чтобы комментировать это забавное письмо. И, подождав немного, Сыч заговорил:

— Ну так что, экселенц, будете платить ему? — Волков бросает на него взгляд, и Фриц продолжает: — Если деньги есть, лучше такому человеку заплатить. Он может ещё нам пригодиться.

— А как же он уговорил вдову рассказать всё это? — наконец интересуется генерал.

— Да кто ж его знает, экселенц… Способов-то много… Может, сама, из бахвальства, — знаете, некоторые любят похвалиться своими подвигами, да нельзя, за такие подвиги, к примеру, на дыбу угодить можно, а рассказать-то о себе охота, вот он её и разговорил. Ну или, может быть, за деньги, а может, просто пальцы ломал, — пожимает плечами Фриц Ламме.

И тогда Волков говорит своему коннетаблю:

— Деньги получишь, сейчас дам, и знаешь что… Напиши-ка ему, пусть едет сюда, будет у него тут работа.

— О, это хорошая мысль, экселенц, хорошая, он нам сейчас пригодится, — обрадовался Сыч.

— Пусть едет побыстрее, — и генерал отдал письмо коннетаблю. Конечно хотел бы почитать ещё, как-нибудь потом, повнимательнее, да подумал, что супруга его глупая опять будет в его бумаги нос свой любопытный совать. И что ей в голову может прийти после прочитанного… И решил, что ну его, от греха подальше пусть у Сыча письмо лежит, у него жена вроде неграмотная.