Инквизитор Божьим промыслом книга 15 Чернила и перья

Глава 34

Он никому о том, конечно, не говорил, но этот случай с нападением на графа и графиню, случай, конечно, отвратительный и страшный, был хорошим поводом для усиления его позиций в городе. Недавний выигрыш в деле о городском дворце графа Малена оказался делом пустым; после того как графиня Брунхильда уехала из города, дворец оказался, естественно, не нужен. Конечно, стоило его отобрать у Маленов из принципа, но… Дом нужно было содержать, платить слугам, а зимой ещё и обогревать хоть немного от сырости. Он полагал, что оплачивать дворец для графини будет Хуго Фейлинг. Но теперь-то ему это зачем? Так что отбитый у Гейзенбергов и по закону принадлежащий Брунхильде дворец он не спешил забирать у Маленов. Ни к чему ему сейчас лишние траты. У него, кстати, вообще денег не осталось, едва на текущие расходы хватало. А жил он сейчас на остатки того серебра, что выдал ему герцог на поход в Винцлау. Да, вскоре должен был прийти Дорфус с целой каретой столового серебра, но пока…

А дела его требовали непрерывных расходов. И тем двадцати солдатам, паре сержантов и ротмистру Рудеману надо было платить. Хорошо, что хоть прокорм их, а также прокорм всех их лошадей брал на себя добрый хозяин Кёршнер. И за это, как и за всё прочее хорошее, что купец для него делал, и за будущий марьяж между домом Кёршнеров и Куртом Фейлингом, и за всё другое он хотел отплатить ему большой услугой. Нет, не почётной безделицей, такой, как цепь дома Ребенрее. А настоящей услугой. И вот та ночная вылазка была всего лишь первым к тому шагом.

Волков, затевая ночное дело, преследовал несколько целей. Во-первых, хотел генерал показать всем своим союзникам и, главное, фамилиям нейтральным, что он в силах ответить на удар ударом. Также хотел он показать самим Маленам, что будь они хоть трижды родственниками герцога, не надо им надеяться, что их имя будет для барона непреодолимым щитом. Пусть теперь дрожат. Пусть прячутся по своим норам. А во-вторых, распуская слухи о скором прибытии своего сильного отряда с пушками, он хотел немного взбодрить горожан. Да, весь ночной шум был по большому счёту рассчитан на местных бюргеров. Дескать, вот, смотрите, каково оно, а что же будет, когда я по-настоящему за дело возьмусь? Когда в город придут мои ребята?

Да уж, такие визитёры были горожанам не нужны. Тут всего десяток солдат и десяток мушкетёров квартал ночью переполошили, а если придёт отряд в три сотни человек? Кому может понравиться, когда под его окном бахнет полукартауна, когда вслед за тяжёлым ядром, насквозь пробивающим даже каменные стены домов, полетят по ветру клочья тлеющего пыжа, а у твоих дверей будут прохаживаться незнакомые злобные мужики с железом в руках? И будут они приглядываться к твоей жене и, что ещё хуже, поглядывать на твой кошель. И это при том, что вся военная суматоха, схватки, а может быть и бессудные расправы в городе, будут выглядеть справедливым воздаянием зачинщикам отвратительного нападения на женщину и ребёнка. То есть все эти неприятные вещи будут законным правом Эшбахтов на оборону. И пусть даже то будет справедливым воздаянием, всё одно, бюргерам война в городе не понравится. И вот это недовольство горожан он и собирался обратить себе в пользу.

Поэтому генерал никуда не торопился и спал в своё удовольствие, хотя солнце давно встало. Ночная стрельба запустила надобные ему процессы и теперь нужно было лишь ждать, когда выгода сама придёт к нему и будет просить о встрече.

И выгода потихонечку, маленькими шажками, начала свой ход. И была она сначала в виде слуги его Гюнтера, который подошёл к кровати, чтобы выяснить, спит господин или нет.

— Чего тебе? — открыл глаза генерал.

— Господа пришли, вас спрашивают, — ответил Гюнтер и стал раскладывать на стуле у стола свежее исподнее. — Уже давно пришли, самого господина Кёршнера нет, он убыл по делам, с ними госпожа Кёршнер сидит. Вот я и пришёл узнать, проснулись ли.

— А что за господа пришли? — интересуется Волков, но пока из постели не встаёт.

— Из Фейлингов, а ещё из других городских, из ваших старых дружков, — ответил Гюнтер и поставил домашние туфли господина к кровати. — Всех имен я не помню, но, кажется, один из бывших бургомистров.

— Ах вот оно что, — Волков сел на кровати и стал потягиваться, разминать левую руку, — ну что же, давай воду мыться и одежду.

— Колет синий надевать будете?

— Нет, синий больно плотный, кольчуга мне в доме не нужна, а день будет нынче жаркий; серый подавай, шёлковый, панталоны чёрные, а чулки к колету тоже серые.

Слуга пошёл за водой и одеждой, а генерал встал и подошёл к окну… Солнце уже понималось над крышами. Да, день обещал быть жарким.

А дожидались его следующие господа: бургомистр Ольбрехт, с ним его секретарь по имени Фильдбаум — то был немолодой человек с большими знаниями города и постным лицом, — с ним был капитан городского ополчения Генрих Вайзен и с ним молодой офицер. И ещё был один человек, он представился как помощник прокурора города Больцегер. Господа при его появлении встали, а Клара Кёршнер, сделав ему книксен, тут же, как и положено мудрой женщине, покинула залу, оставив мужчин. Барон же никому сесть не предложил, чтобы все поняли, что долгого разговора не будет, притом что он был подчёркнуто демократичен и пожал руку и бургомистру, и представителю воинского цеха Вайзену, при том ещё и улыбался.

— Господа, надеюсь, что у вас есть веская причина, чтобы задерживать мой завтрак.

— Дорогой барон, — вежливо улыбался его шутке Ольбрехт, — у нас к вам есть дело… И, к сожалению, неприятное.

— Неприятное? Ну раз так, то давайте не будем тянуть, я вас слушаю, господа.

— Господин генерал, господину Больцегеру поручено провести следствие по одному ночному происшествию… — бургомистр мнётся, ему явно не нравится его роль. — По происшествию… что произошло нынче ночью… и вот он… он должен задать вам некоторые вопросы… для выявления, так сказать… истины… никаких протоколов вестись не будет, это будет просто беседа, — всё это действо самому бургомистру было не очень интересно. Он в данный момент хотел бы от этих распрей между Маленами и Эшбахтами держаться подальше и сохранять при том хорошие отношения с генералом, да, видно, на сей раз не открутился, и его привлекли к миссии. Поэтому он был подчёркнуто тактичен. — Поступила, понимаете ли… жалоба, и город просит вас, уважаемый генерал, некоторых… ну, пояснений, что ли… с вашей стороны.

— Пояснений без протокола? Прекрасно, — отвечает ему генерал с видимой благосклонностью; он давно уже хотел видеть бургомистра среди своих друзей, и так как тот тоже искал сближения и даже уже интересовался возможностью аренды складов в Амбарах, он и говорит ему с пониманием: — Пусть уважаемый господин Больцегер задаёт любые вопросы… Ради истины и в интересах нашего любимого города я готов поступиться даже своим завтраком.

И тут бургомистр вздохнул с облегчением: генерал не стал возмущаться или выражать своё недовольство и вообще ведёт себя сдержанно и доброжелательно, и посему городской голова делает жест Больцегеру: ну, давайте, не тяните с этим, видите, он ещё добр, начинайте уже. И тот, кивнув бургомистру, а потом и генералу, заговорил:

— Нынче ночью на улице святой Терезы было совершено нападение на дом.

— Нападение на дом? — с деланным удивлением переспросил генерал. — Неужели?

— Да, — уверенно продолжал помощник прокурора. — По дому добропорядочных и уважаемых людей били огненным боем, по окнам и дверям, отчего привели тех людей в смятение. Женщины в доме кричали. А ещё тот дом собирались поджечь. И только прибытие стражи уберегло людей от неминуемой гибели.

— О… Вот как? — продолжал «удивляться» Волков. — Так, значит, стража пришла несчастным на помощь?

— Да, пришла, пришла, — может быть, несколько неуверенно утверждает Больцегер.

— Странно, — продолжает генерал, — говорите, пришла, а вот недавно, как мне рассказывали, на этот самый дом, в котором мы находимся… — он рукой обводит вокруг себя, — да, господа, на этот самый, также было совершено нападение, и вы не поверите, хозяева отбивались от налётчиков полночи, и никакая стража им на помощь не приходила. Полночи тут гремели выстрелы… Вы слышали о том случае, господин помощник прокурора?

Больцегер смотрит на генерала и хлопает глазами, молчит, а генерал ждёт его ответа, наконец произносит:

— Я не уполномочен проводить расследование по тому случаю, меня послали… — тут он поправляется, — я должен провести следствие только по нынешнему случаю.

— Ах, только по-нынешнему? — ёрничает генерал. — Какое интересное у нас в городе правосудие… — он теперь и на бургомистра поглядел… Да, слова эти адресовались и ему, но тот его взгляд встретить не решился, бургомистр Ольбрехт не хотел как-то обозначать свою позицию и просто смотрел на помощника прокурора, и тогда Волков продолжил уже без всякой иронии: — Ну, господин Больцегер, задавайте свои вопросы.

— Старший из стражников утверждает, что один из тех… из нападавших назвался Эшбахтом, судя по всему, вами, господин барон. Он назывался вашим именем дважды…

Помощник прокурора, кажется, думал, что Волков начнёт отрицать свою причастность к ночному делу, и, похоже, у Больцегера на этот случай был уже заготовлен следующий вопрос, но генерал, умевший удивлять своих оппонентов, удивил делегацию городских властей и в этот раз, твёрдо заявив:

— Так и было, стражники дважды спрашивали моё имя, один раз им ответил на то мой сержант, второй раз на этот вопрос отвечал я сам.

Вот тут и бургомистр Ольбрехт, и командир городского ополчения Вайзен поглядели на него с некоторым удивлением. А помощник прокурора, так тот от подобного, видимо, неожиданного для него ответа на мгновение даже растерялся, но тут же спохватился и почти радостно констатировал:

— То есть прошедшей ночью на улице святой Терезы были вы? — уточнил прокурор с некоторым удовлетворением.

— Конечно, я там был, — подтвердил барон. И добавил с пафосом: — Я не вор и не трус, чтобы прятать своё лицо и скрывать своё имя.

Но на его пафос прокурор не обратил внимания, он старался закончить дело, и раз в присутствии важных городских господ подозреваемый не отпирается, задаёт главный вопрос:

— Вы или ваши люди участвовали в ночных событиях? В ночной стрельбе на улице святой Терезы?

— Я и мои люди участвовали в ночных событиях на той улице, — подтвердил генерал к удовольствию прокурора.

И тогда тот задал последний, как он полагал, разящий свой вопрос:

— То есть участником ночного нападения на дом уважаемых людей были именно вы, вы и ваши люди?

— Нет, — снова удивляя всех пришедших, произносит генерал. И снова гости дома Кёршнеров смотрят на Волкова с удивлением, и в их глазах читается вопрос: ну как же так, вы же только что сказали… И тогда он поясняет им с удовольствием: — Это не я и мои люди напали на дом уважаемых людей, это из того дома был произведён выстрел… И, как мне кажется, стреляли в меня. А уже потом мои люди зарядили оружие и дали нападавшим отпор…

Пауза, повисшая на несколько секунд, признаться, забавляла генерала, да и удивлённые лица гостей тоже. А потом бургомистр и капитан Вайзен уставились на помощника прокурора: ну, и что ты теперь будешь спрашивать?

А Волков ещё и усугубляет его позицию:

— Это в меня, в меня стреляли из того дома, я в том уверен.

— Э-э… — закряхтел помощник прокурора — и наконец нашёл, что спросить: — Но как же кто-то осмелился бы стрелять в целый отряд вооружённых людей? Уж для того, кажется, нужно быть необыкновенным храбрецом.

— А как же можно посреди бела дня, при людях, напасть на карету уважаемого человека, когда в ней находятся графиня и юный граф Малены, и при том тяжко поранить двух видных в городе людей, представителей влиятельной фамилии, а уже после в ночи напасть, — он снова обводит рукой вокруг себя, — на этот дом и брать его штурмом полночи. Разве то были не храбрые люди?

И видя, что Больцегер молчит, на имея на его вопросы ответа, он добавляет:

— Сначала те храбрецы попытались убить моего племянника и мою сестру, отчего же им не попытаться убить меня, человека, что непременно будет защищать членов своей семьи? Что же тут вас удивляет, дорогой господин помощник прокурора?

— Но как же вы ночью оказались там? — не сдавался прокурор.

Тут барон вздохнул:

— Всем моим друзьям известно, что я часто страдаю бессонницей, и лучше любых капель от неё мне помогают прогулки перед сном. Вот я и прогуливался.

— С отрядом в двадцать человек? — не верит Больцегер.

— В городе, где на уважаемых людей, на женщин и детей нападают прямо посреди дня, ночью всякому человеку надобно иметь крепкую охрану, — заявляет Волков и добавляет: — Или вы считаете по-другому, господин помощник прокурора?

— Но вы бы могли перед сном прогуляться и по саду; в резиденции Кёршнеров, говорят, имеется неплохой сад? Зачем же вы поехали по столь опасному городу ночью? — продолжает наседать Больцегер.

— Вам, видно, про то неизвестно, — отвечает ему генерал всё так же уверенно, — но я по давнему ранению хром, и прогулки пешком не приносят мне должного упокоения и приятного утомления, а вовсе даже напротив… Посему я езжу перед сном верхом, — и он заканчивает с присущей ему едкостью: — Уж извините, что позволяю себе такие вольности.

— Но… — Больцегер всё ещё пытается найти хоть какой-то повод для обвинения, — жители того дома… ну… того, что подвергся нападению, или, как вы утверждаете, из которого в вас стреляли, уверяют, что вы также хотели ещё и поджечь их.

— Поджечь? — тут уже Волков смеётся, видя, как бургомистр вздыхает, глядя на прокурора: Господи, что он несёт? Да и капитан городского ополчения смотрит на того, как минимум, с непониманием. — Я хотел поджечь тот дом, имея хворост? Вы опросите стражу, которая меня видела, были ли при мне телеги с хворостом, или у моих людей на сёдлах были вязанки, или мы хотели поджечь тот дом без всякого горючего? Я не понимаю. Вы уж поясните свой вопрос.

Пояснить помощник прокурора ничего не мог, и, кажется, вопросы у него закончились; и он взглянул на бургомистра: ну, у меня, наверное, всё. И сказал на прощание генералу:

— Я в точности передам наш разговор господину прокурору.

— Я очень на то надеюсь, — ответил генерал.

А когда помощник прокурора покинул залу, а за ним вышел и капитан Вайзен, бургомистр остановился и, как бы извиняясь за визит, пояснил:

— Больцегер… Он человек молодой, на месте новый, ещё не всё понимает и старается выслужиться перед своим начальником. Вот, как говорится, и роет землю…

«Понимаю, понимаю», — кивал генерал; он принимал эти невыраженные извинения бургомистра, хотя на самом деле он ещё до того, как отправиться на ночную свою затею, знал, что к нему после неё обязательно явится кто-нибудь из городских властей. И после он поинтересовался:

— Кстати, друг мой, а кто назначает городского прокурора?

— Гильдия юристов города предлагает двух своих кандидатов на сей пост, а утверждает прокурора, — тут он развёл руками: ну, а как иначе, — городской совет.

— Городской совет, — понимающе кивал генерал. — Ну конечно же, как тут что-то может обойтись без господ сенаторов, — впрочем, всё, что он теперь делал, всё, что только ещё намеревался делать, всё было связано с этим важным городским институтом.

Бургомистр же поклонился, но перед тем, как уйти, тихо произнёс:

— Гейзенберги в бешенстве, а все, кто поддерживает их… — тут он, конечно, имел ввиду всех Маленов, — обескуражены. Никто до сих пор и представить не мог, что кто-то осмелится вот так вот, не в шутку, а всерьёз, ответить этим скандалистам.

— Всерьёз ответить? — тут генерал изобразил на лице удивление. — Дорогой бургомистр, вы и вправду думаете, что это было всерьёз? — тут он поднял палец и покачал им. — Нет, нет, нет… Всё, что было этой ночью, это было совсем не всерьёз, вот как к городу подойдут мои люди, что были со мной в походе… — тут генерал делает паузу. И теперь господин Ольбрехт успевает сказать:

— Так, значит, ничего ещё не кончено? — на лице бургомистра теперь даже самый ненаблюдательный человек смог бы заметить серьёзную обеспокоенность. Тем не менее на его вопрос генерал отвечает смехом, настоящим смехом:

— Ха-ха-ха… Да вы шутник, господин бургомистр, — а потом он подходит к Ольбрехту ближе и говорит холодно, да так холодно, что у того вытягивается лицо: — Негодяи хотели убить моего племянника, а может, и сестру заодно с мальчиком; они пролили кровь Фейлингов… И кем же я буду в глазах моих друзей, если на пролитую ими кровь буду отвечать лишь пустой тратой пороха? Нет, господин бургомистр, нет… Пусть мерзавцы даже и не думают, что на этот раз их злодеяние сойдёт им с рук. На этот раз они за всё заплатят кровью.

— Угу, — кивнул ему в ответ Ольбрехт, дескать, понимаю вас, а потом и откланялся. — До свидания, господин барон.

Как городские люди ушли, генерал в хорошем расположении духа сел завтракать и очень даже мило болтал обо всяком с хозяйкой дома, которая, хоть сама есть не желала, но за столом с гостем сидела, чтобы тому не было скучно; а потом пришла и его внучатая племянница и, как обычно, влезла деду на колени и стала показывать ему в ушках серёжки, которые он вчера ей подарил, а тот и рад был тому. И вместе с Кларой Кёршнер умилялся девочке. Но на все эти приятные занятия времени у него не было, с завтраком было покончено, и барон поехал по делам. На сей раз он выезжал из дома Кёршнеров, облачившись в доспех. Как и все его люди. Во-первых — бережёного Бог бережёт. Во-вторых, пусть в городе знают, что намерения у него серьёзные, а в-третьих же, пусть Малены видят, что он во всеоружии и готов дать отпор прямо здесь и сию минуту. Но в отличие от ночной прогулки, на сей раз ехал он в своей уже изрядно запылённой и требующей мелкого ремонта карете.

Между ратушей, где гнездился городской магистрат, где заседали важные сенаторы, красивым зданием суда и мрачными башнями арсенала притаилось неказистое, стеной к стене арсенала, широкое и приземистое, каменное и крепкое здание с маленькими окнами. То было место, куда и направлялся генерал со своим людьми, то была городская тюрьма.

Как он выяснил по приезду, командовал здесь помощник коменданта города, человек из бывших военных, некто Шмидт. На месте помощника коменданта не оказалось, и посему один из стражников побежал к нему домой, чтобы сообщить начальнику о визите важного гостя. А Волков же вылез из кареты и прохаживался тут же, разговаривая с Рудеманом. Горожане, что проходили мимо, торговцы всякие или писари, или чиновники, или подрядчики, пришедшие в магистрат, с удивлением и настороженностью поглядывали на барона и его солдат. Как-то неестественно смотрелись облачённые в доспех и вооружённые люди в центре города, да ещё и в такой прекрасный солнечный полдень. Наконец появился и помощник коменданта Шмидт.

Это был высокий, с Волкова ростом, человек, уже поседевший на городской службе, его голова, бородка и усы были почти седые, хотя сам он шёл походкой уверенной. Никакой шапки на нём не было, а человека военного в нём легко узнал бы всякий по длинному мечу и старой работы кирасе.

Волков и тюремщик раскланялись, сразу узнав друг друга, так как на городских балах или обедах, конечно же, виделись до этого.

— А я, признаться, отошёл, пошёл пообедать, а тут прибегает человек и говорит, что меня ждёте вы… — после приветствия сразу начал Шмидт. Говорил он весьма бодро. — А я едва сел за стол, и тут на тебе — прибегают, а ещё думаю, не ошибка ли то, с чего это господину барону ждать меня? Но человек мой говорит: ждёт, ждёт, с большой охраной приехал. Я тут же побежал узнать о причине.

— Дорогой друг, — начинает генерал вежливо и указывает на Рудемана, что стоит рядом с ним, — вот этому молодому офицеру было поручено изловить Ульберта Вепря, что этой весной разбойничал в верховьях реки; тогда самого Вепря поймать не удалось, сбежал ловкач, но его логово мой ротмистр разворошил, лодки его взял, и, что самое главное, многих его людей изловил, — тут генерал делает паузу и смотрит на помощника коменданта, — изловил и доставил сюда. Но, — продолжает Волков, — пока я, исполняя волю нашего курфюрста, был в отлучке, этот разбойник Ульберт снова взялся за старое. И вот мы решили допросить тех людишек Ульберта, что нынче сидят в вашей тюрьме, на предмет выяснения, где этот Вепрь нынче может прятаться на реке и где может прятать свои лодки. Хотим мы разбойников пленённых допросить. Уж не откажите вы нам в этой просьбе. Купчишки, и наши, и соседи, снова просят нас избавить реку от наглеца.

Волков просто излучал благодушие и был очень вежлив со Шмидтом, но вот начальник тюрьмы вовсе не улыбался ему в ответ. Напротив, был он хмур и, выслушав просьбу барона, вздохнул, а потом и ответил:

— Так допросить тех бандитов нет никакой возможности.

— Нет возможности? — в голосе барона послышалось удивление. И, кажется, оно было несколько наигранным. — И почему же такой возможности нет?

— Потому как бандитов тех в моей тюрьме уже нет, — отвечал Шмидт. Отвечал нехотя, как будто знал, что за этим его ответом последуют новые, неприятные для него вопросы.

— Нету? — Волков снова удивляется. И тут же догадывается: — А, наверное, этих воров перевешали? Ну что ж, и поделом им, сами выбрали свою дорогу. Да простит их Господь.

— Нет, — говорит ему начальник тюрьмы, — их не перевешали, — и после добавляет: — Пришлось их отпустить.

Барон смотрит на помощника коменданта с удивлением: как интересно; а вот Рудеман не просто смотрит, он ещё и спрашивает, и спрашивает с упрёком:

— Отпустить? Да как же так?

Тут Шмидт тяжко вздохнул и ответил ему:

— Так уж вышло.

— И кто же принял решение отпустить негодяев? — интересуется генерал, подводя разговор к главному. — Кто решил отпустить воров, которые после следствия должны были быть повешены?

— Ну, сам-то я их повесить не мог, — сразу обозначил свои возможности начальник тюрьмы. — У меня и палача своего нет. Да и вердикт суда для того надобен. Не могу же я вешать всякого, кого мне вздумается.

— Не можете? Вот как? — продолжает генерал свой едва уловимый сарказм. — На то надобен, значит, вердикт суда?

А вот у молодого ротмистра сарказма в голосе не слышалось:

— Да уж лучше бы вы их повесили без всякого вердикта; они вон на реке снова за прежнее взялись. А нам снова их выискивать по лесным болотам да дебрям.

На этот упрёк Шмидт ничего не ответил, а тогда генерал у него поинтересовался:

— Значит, без вердикта суда повесить вы никого не можете, а вот без решения суда вы можете кого-то отпустить? Или как у вас это всё происходит?

Весь этот разговор был для помощника коменданта, конечно, неприятен, но деваться ему было некуда; как ни крути, а этот барон в городе человек далеко не последний, от его вопросов вот так вот запросто не отмахнёшься; и посему, хоть и нехотя, Шмидт берётся всё объяснить.

— Коли ко мне привели людей, так я должен получить от прокурора предписание, что тех людей я должен содержать под стражей. И как я их должен содержать, в том предписании сказано. Иной раз такое предписание приходит от судей, такие бывали случаи. Первый судья города Мюнфельд такие предписания выписывает. И вот с тем предписанием я посылаю человека в магистрат, и там в казне мне выдают на воров содержание, на эти деньги я воров и кормлю. А с вашими разбойниками мне от прокурора, — он многозначительно покачал головой, — записки не пришло, и от судей не пришло. Ну, подержал я воров речных ваших в подвалах месяц, кормил чем мог, у других заключённых хлеб забирал, делил на всех… Так иные сидельцы от скудости хлебной стали родственникам жаловаться, а те стали ходить и упрекать меня, мол, я у сидельцев хлеб ворую. А зачем мне те разговоры нужны? Ещё хорошо бы, если бы и вправду воровал, так нет, я же ещё из своих денег иной раз пару крейцеров доплачивал. Ну, я тогда прокурору писал: что делать с речными ворами? Больно много их, их кормить надобно. Был бы один или два, так ещё ладно, а тут дюжина. Даже если один хлеб на двоих давать, пусть даже впроголодь их держать, так и то шесть хлебов в день выходит. Так мне ничего из прокуратуры не ответили. Ни слова не отписали. И что же мне было делать? Бумаг на них нет, денег на них не дали, а есть они хотят, место занимают… Ну, подержал я их, сколько мог, да и выпустил недавно.

— И главное, — резюмирует генерал, — никто в том не виноват.

Тут Шмидт лишь руками разводит: ну а что я мог сделать? И поясняет:

— Бумаги на ваших воров так и не пришли. Ни от прокурора, ни от судей. Как же мне их в застенках держать было?

— И что же вы думаете? — вдруг говорит ему ротмистр, и в его голосе чувствуется обида. — Мы во всё это поверим? Я за ними по мокрым лесам таскался, лодки их искал, ловил этого Вепря и поймать не смог, смог подручных его схватить, так вы и их отпустили.

Тут Шмидт и насупился. Смотрит на ротмистра, потом на барона исподлобья; конечно, ему, убелённому сединами ветерану, что уже заканчивал свою карьеру на тёплом месте, выслушивать упрёки от мальчишки было неприятно, но что он мог тут сказать? Уж надерзить этому опасному барону и его офицерику — так себе дороже будет; видно, начальник тюрьмы сдержал свои чувства и ответил на упрёк:

— Уж я вам, господа, рассказал всё, как было, а верить или нет, так это вы сами теперь решайте, — и прежде чем кто-то из визитёров ему ответил, он добавил: — Я и сам всё вижу, вижу, что не дело было тех сволочей отпускать, да что я мог поделать? А ничего я поделать не мог. Вот так вот, господа.