Беглый в Гаване

Глава 5

И в этот момент в голове, негромко пискнул сигнал вызова от «Друга».

— Ну вот, началось, — вздохнул я мысленно.

Я активировал экран, мелькнул логотип систем корабля и раздался ровный, металлически спокойный голос:

— Доброе утро. Текущая сводка по Карибскому бассейну:

— Угрожающей активности со стороны флота НАТО не выявлено.

— Стабильный радиофон, два подозрительных канала на частотах, характерных для ДВ-диапазона.

— В районе Ямайки — выход американской ударной группы в море, с демонстративным включением активных РЛС.

— На подлёте к Кубе зафиксирован неопознанный атмосферный объект — классифицирован как метеозонд, угрозы не представляет.

— Уровень боевой готовности: пассивный режим наблюдения.

— Запуск зондов «Слух-3» и «Сетка-5» осуществлён по маршрутам разведки южнее Гаити.

— Следующее обновление — через 4 часа или по команде. Конец связи.

— Уф... — Инна стояла с чашкой кофе, прислонившись к косяку. — Я смотрю, ты не надолго куда-то отлетел?

Я кивнул.

— Ага… Не поверишь, в космос… — хмыкнул в ответ.

Я снова налил себе кофе, открыл окно. За окном шумели деревья, где-то кричала птица, и воздух был густой, как сироп. День только начинался, но уже чувствовалось, что будет он… насыщенным.

Было всего полдевятого, солнце стояло низко, но уже слепило, как сварка. Мы вышли из дома одновременно, Инна в легком брючном костюме, с аккуратно собранными волосами, я — в рубашке с короткими рукавами, немного небрежно заправленной в шорты. Инна шла к служебной «Волге» с блокнотом и термосом под мышкой. Я, поправляя воротник рубашки, придержал для неё дверцу.

— Не волнуешься? — спросил, будто в шутку, хотя сам знал ответ.

— Только чуть-чуть. Как перед сдачей экзамена, но билеты знаешь. — Улыбнулась и добавила тихо: — А ещё — знаю, что мой муж зря отсвечивать не будет. И ничего плохого с ним не случиться.

— Ты точно справишься одна? — спросил я, помогая ей закрыть дверцу измайловской служебной «Волги».

— Слушай, я всё-таки фельдшер, а не школьница на практике. Приду, поработаю — пара уколов, градусники, животы пощупаю… Ну, максимум — бинт наложу. — Так что пожелай мне успеха, compañero.

Мы распрощались на углу между служебным гаражом и зданием центра, и я сел за руль «Победы», которую мне приказом генерала выдали вчера. Машина была старенькая, но ухоженная. Бежала мягко, подвеска работала лучше, чем у некоторых других более новых машин в пункте. Я вырулил за территорию и покатил по направлению к университету.

Проводил взглядом машину. Колёса медленно повернули, исчезли за углом. Подышал пару минут влажным воздухом — в нём уже чувствовалась дневная жара.

Утро шло ровно, как линия горизонта. Впереди — первый полноценный день в универе, вводные лекции, знакомство с сокурсниками и преподавателями.

Сел в свою служебную машину с кубинскими номерами. Внутри машины пахло солнцем, пылью и неожиданно — мятными конфетами из бардачка. Включил вентилятор, открыл окно. Сверился с записью в блокноте нейроинтерфейса, которую вечером оставил Измайлов: адрес, имя, примета. Всего три строки, но написаны так, что запоминались сразу: «Августин. Ремонт часов. Дом с зелёной ставней. Утром с 9 до 10.»

Через полчаса въехал в старую часть Гаваны. Там улицы уже не блестели новыми плитами, дома не были крашены уже давно, но всё дышало чем-то живым. Уличные торговцы кричали названия фруктов, старики сидели у дверей, курили и слушали приёмники. Пахло кукурузой, кофе и выветрившимся битумом асфальта.

Дом с зелёной ставней нашёлся быстро — рядом с лавкой, где продавали колеса для велосипеда, и вывеской «Relojes — reparación»(«Часы-ремонт»). Внутри — полумрак, витрины с часами и прохлада.

За стойкой сидел сухой мужчина лет шестидесяти, в белой майке и с лупой на глазу. Услышал шаги, поднял голову:

— Buenos días.(Доброе утро.) Часы? Или не часы?

— Не часы, — ответил он.

— Передал Измайлов. Августин?

Он кивнул и встал, сдвинув лупу на лоб.

— Идите за мной.

Мы прошли в маленькую комнату за витриной. Там стоял письменный стол, старая швейная машинка и закрытая деревянная коробка, с латунным замком.

— Сколько?

— Семь.

— Сотки?

Кивнул, и достал свёрнутый конверт и положил на стол. Августин аккуратно открыл его, достал одну купюру, поднял к свету. Подержал, прищурился.

— Свежая. Очень. — Он перевернул банкноту, посмотрел серию. — Ого. Восемьдесят первый. Серия А. Где такие дают?

— Там уже нет уважаемый, — ответил нейтрально. — Хочу разменять. Желательно по одному.

Августин покрутил одну из полученных от меня купюр в пальцах, прислушиваясь, как хрустит бумага. Потом медленно развернулся к углу комнаты, где под защитным колпаком стоял предмет, в первую секунду кажущийся нелепым в этом пыльном помещении — микроскоп. Но не простой, а настоящий немецкий «Цейс», с матовым корпусом и выгравированной надписью на латунной табличке.

Он снял колпак, аккуратно протёр линзы белой замшей, зажал одну из сотен в держатель и присел, словно хирург перед началом тонкой операции. Левый глаз прикрыл, правый прищурил, зафиксировался. Молча, без спешки, медленно повернул барабан, настраивая резкость.

— Волокна на месте… лента реагирует… — пробормотал себе под нос. — Микропечать читается… Отлично. Без химии. Бюро бы одобрило.

— Простите, — осторожно спросил, стоя в полуметре, — какое бюро?

Августин не отрывался от микроскопа, но бровь приподнялась.

— Секретное, — сказал после короткой паузы. — В Штатах. Такое проверяет банкноты на фальш и вмешательство. У них там всё научно, с таблицами, допусками. А у нас — на глаз, по памяти, по чутью. Но пока ещё ни разу не ошибся.

Он отложил первую купюру и взял вторую.

— Если бы не работал с ними лет десять — не стал бы менять ни у кого. А так… — он чуть улыбнулся. — Глаза помнят больше, чем пальцы. Особенно если линзы хорошие.

Фраза показалась мне чуть театральной. Не грубой, не фальшивой, но с каким-то неуловимым оттенком. Как будто за этими словами стояло больше, чем просто опыт и линзы. Почти незаметно активировал ментальную команду.

— «Друг», сделай анализ.

Ответ прозвучал мгновенно, нейтрально:

— Эмоциональный фон — спокоен. Напряжения нет. Пульс стабилен. Тембр голоса совпадает с паттерном искренности. Вероятность обмана — менее трёх процентов.

— Возможные скрытые связи?

— Высока вероятность прошлой принадлежности к структурам службы безопасности Кубы. Возможно, контакт с западными экспертами в период до 1976 года. Текущие связи — не выявлены.

Августин между тем продолжал работу, не догадываясь, что за его спиной в тени невидимо разворачивается многослойный анализ. Следующая купюра была уже в держателе. Он наклонился, вглядываясь в микропечать, и в полголоса пробормотал:

— Новые серии всё же другие. Как будто бумага чуть мягче. Но всё в пределах нормы.

Внутри возникло чувство — этот человек видел больше, чем говорил. Не просто перекупщик. Скорее — архив, законсервированный в лавке с часами, микроскопом и старой американской кофемолкой в углу.

Проверка закончилась. Семь купюр легли рядом аккуратной стопкой. Августин вытер руки тряпочкой, убрал микроскоп и только тогда взглянул в упор:

— Так что, всё устраивает?

— Пока более чем, — мой ответ прозвучал спокойно. И в нём не было лжи.

Он выпрямился, осторожно достал купюру, отложил в сторону. Потом, не спрашивая разрешения, одну за другой проверил остальные шесть. Руки двигались уверенно, как у человека, который в этом деле не новичок. Четвёртую задержал чуть дольше — на ней был лёгкий изгиб и небольшой надрыв на краю. Прищурился, проверил реакцию волокон под ультрафиолетом, кивнул самому себе и отложил к остальным.

— Чистые. Все семь. Серия одна, бумага одна, никаких добавок. Не подделка. — Он вновь посмотрел на меня, уже чуть внимательнее, чем раньше. — Такие деньги не от туристов. Не из отеля. И не с базара.

— Главное, что они настоящие, — ответил я, не меняя интонации.

Августин кивнул, и улыбнулся впервые за всё время. Такой улыбкой, в которой — признание профессионала.

— Ладно. По курсу один к один двадцать пять. Будет восемьсот семьдесят пять. Всё — по одному. Согласен?

— Согласен.

Он аккуратно пересчитал пачку, вложил в бумажный конверт, положил на стол. Потом вернул микроскоп под колпак, стряхнул с себя остатки напряжения и только тогда достал свою «кубинскую книжку».

— Запиши сюда свое имя, это для своих. Если ещё понадобятся мои услуги — будешь представляться этим именем. Ясно?

— Да…

Он продолжал крутить одну купюру полученную от меня, в пальцах, словно примеряя вес.

— За такие — курс можно дать лучше. Один к одному и тридцать пять. Но при одном условии — все купюры должны быть как эти, по рукам?

Кивнул. Он снова достал небольшую шкатулку, отсчитал семьдесят мелких банкнот, все по одному доллару, немного мятые, с потертостями, но настоящие. Потом взял тонкую нитку, связал пачку и вложил мне в руку.

— Это тебе, — он выдвинул ящик стола и достал старую записную книжку. — Местные цены, расписания, пара номеров. Если будешь снова менять — по звонку.

Поблагодарил. Все убрал в спортивную сумку, которую сам сшил еще в Варшаве. При выходе вновь вдохнул густой воздух города.

На небольшой площади напротив дети гоняли мяч, а из-под навеса торговка наливала в стакан гуавовый сок. Всё шло своим чередом. Но теперь в моём распоряжении были не только мелкие доллары, но и понимание: в этом городе даже у часовщика — двойная жизнь.

Дорога в медицинский университет шла через старые кварталы Гаваны — с облупленными фасадами, патио, пыльными пальмами и вывесками, на которых буквы едва угадывались. Но всё это уходило на второй план: внимание было приковано к дорогам.

Американские машины. Они были повсюду.

Как живые призраки — блестящие, массивные, шумные. Словно сшитые из хрома и мечты. Кто-то стоял у тротуара, глядя на проезжающий Chevrolet Bel Air 1957 года с акульим плавником, кто-то лениво перегонял Dodge Coronet, накрыв его чехлом из брезента. Один за другим проносились Pontiac Chieftain, Ford Fairlane, Cadillac Eldorado — машины, которые в другой стране давно бы ушли в музеи. А здесь — работали дымя выхлопом хоженного движка, но тем не менее исправно перевозили туристов.

— «Друг», дай сводку. — мысленно сформулировал запрос, стараясь не выдать эмоций.

Ответ поступал на лету, мягкой волной:

— Chevrolet Bel Air, 1957. V8, 4.6 литра. Привод задний. Установлен дизель от «КрАЗа». Трансмиссия заменена. Состояние: удовлетворительное.

Следующий:

— Buick Roadmaster, 1950. Родной двигатель отсутствует. Текущий — от дизельного генератора, армейского. Подвеска переделана вручную. Ходовая на удивление сохранна.

— Cadillac Series 62, 1953. Из десяти точек коррозии — шесть замазаны шпатлёвкой. Однако кузовная геометрия не нарушена. Есть возможность восстановления хрома.

Машины шли потоком. Как будто высыпали на улицу в честь прибытия делегации. Но нет — это была их ежедневная жизнь.

Инна бы сейчас сказала, что у каждого кузова — своя душа. И, наверное, была бы права.

На перекрёстке стоял Lincoln Capri с неродным бампером, заменённым на сваренную вручную алюминиевую панель, прикрученную болтами. Рядом — парень с кожаной кепкой и сигаретой, что-то подкручивал под капотом.

— Ремонт третьего уровня, — уточнил «Друг». — Инструменты — локального происхождения. Однако эффективность — неожиданно высокая. Кубинские механики используют принципы интуитивной инженерии. Ремонтные боты нашего корабля справились бы с такой работой намного лучше.

На ближайшем перекрёстке медленно проехал Oldsmobile 98, грохоча чем-то под днищем. За рулём — дед в белой рубашке, лет восьмидесяти. Рядом, на переднем сиденье, мальчик лет десяти, с футбольным мячом в руках.

— Система семейной передачи имущества. Автомобиль принадлежит семье минимум с 1964 года, — подал «Друг». — Номерные знаки — подлинные. Регистрация действует. Документы — в порядке.

Машины шли, как караван времени. И каждая рассказывала свою версию истории.

Подъехали к круговому движению. В центре стоял настоящий гигант — Chevrolet Impala Convertible, открытый, ярко-красный, с белым салоном и сиденьем в форме дивана. Водитель — мужчина с гитарой в чехле на спине и золотыми зубами. Он что-то напевал, постукивая по рулю.

— Этот хочет продать, — внезапно добавил «Друг». — Через двух посредников, цена — шестьсот долларов. Реальная — триста.

— Состояние?

— Подвеска частично заменена. Тормоза нестабильны. Ходовая требует вмешательства. Но кузов — на удивление жив. Запчасти — доступны. Если есть интерес, могу выйти на контакт через следующую поездку.

— Запиши. Пока наблюдаем.

Колёса «Победы», подпрыгнули на очередной неровности, но я это едва заметил. Мой взор был прикован к миру на четырёх колёсах. Сталь, ностальгия, выживание.

В этом царстве машин-переселенцев возникало странное ощущение: будто всё это — не прошлое, а будущее. Здесь, на краю острова, в жаре и солёном воздухе, каждый Cadillac жил вторую жизнь. Или третью.

— Смотри дальше. Может, что-то неброское, но стильное попадется.

Впереди маячил университет, белое здание с колоннами. Но дорога к нему прошла мимо истории, которая гудела моторами, хрипела карбюраторами и блестела облупленным хромом. И имя ей — Гавана.