Земля: Начало

Глава 28

Вдоль величественного зала, отделанного светлым камнем с тонкими прожилками серебра, двигалась группа из шести персон. Высокие колонны уходили под самый потолок, теряясь в полумраке. Лучи мягкого света, исходившие от встроенных кристаллических ламп, падали на стены, покрытые замысловатыми барельефами, изображающими древние сцены войн, союзов и предательств.

Гулкие шаги разносились под сводами эхом, единственным звуком, нарушавшим царящую тишину.

Впереди всех шёл мужчина с прямой осанкой и коротко остриженными светлыми волосами. Его лицо с острыми, выразительными чертами несло на себе печать дисциплины и твёрдости. Он был облачён в парадную форму Первых — глубокий синий мундир с серебряными вставками и узкими наплечниками, на которых сверкал знак, круг с тремя вшитыми перекрещивающимися треугольниками — символ его командорского ранга. Всё в его облике — от выправки до движения плеч — говорило о принадлежности к военным кругам.

Это был Командор Альберт.

Рядом с ним, стараясь не отставать, шёл невысокий, но крепкий мужчина. Его шаги были тяжёлыми, уверенными. Парадная форма на нём — чёрно-серый китель с оранжевыми вставками вдоль швов, была сшита так, что подчёркивала его массивную фигуру. Сквозь плотную ткань проступали тугие, словно натянутые канаты, мышцы.

Его кожа была тёмно-оранжевого оттенка, с лёгким металлическим блеском. Для тех, кто не знал, он мог показаться больным или отравленным, но в действительности это была особенность его расы — Кайронцев. Их народ славился своей феноменальной физической силой и выносливостью, несмотря на сравнительно невысокий рост. Но они совсем были нечувствительны к особым силам.

— Командор… — осторожно обратился кайронец, его низкий голос глухо разнёсся под сводами.

— Амбр? — отозвался Альберт, слегка повернув голову.

Амбр замялся на полуслове. Остальные члены группы напряглись, ловя каждое слово: вопрос, который витал у всех на языке, наконец был озвучен.

— Почему нас так резко отозвали? Сначала отпуск… на целый год… а теперь срочный вызов? — проговорил он, не скрывая сомнения.

В тишине их шагов этот вопрос прозвучал особенно тяжело.

Среди них ходили слухи: о якобы опале Командора, о том, что Империя разочарована в нём. Особенно после того, как его сняли с очень хорошей должности и отправили в отпуск. Говорили даже, что его ждала отставка по возвращении.

Но никто из них не колебался бы ни секунды, если бы Альберт велел им уйти вместе с ним. Их преданность командору была выше ценности собственных жизней, которыми они так же были обязаны ему.

Альберт замедлил шаг, словно обдумывая, стоит ли говорить больше в этих стенах. Его рука машинально скользнула по лацкану мундира, где был прикреплён знак Первых — небольшой, но тяжёлый на значение. Он отображал их волю к жизни, их материнскую планету, которая сейчас была потеряна для их народа.

Он наклонился ближе к своим соратникам, чтобы их голоса не уловили расставленные по дворцу чуткие уши.

— Доподлинно не знаю. — негромко сказал Альберт, его голос эхом отразился от каменных стен. — Настоящая информация затерялась где-то наверху. Но одно ясно точно: всё это было сделано, чтобы заткнуть чьи-то рты… и направить чьи-то взгляды в другую сторону.

Он развернулся, плавно, будто тяжесть невидимого груза лежала на его плечах, и продолжил идти вперёд. Остальные молча последовали за ним, каждый погружённый в собственные мысли.

Минуты тянулись медленно, наполняясь гулкими ударами их шагов и тяжёлым напряжением. Лишь когда впереди замаячила массивная дверь из чёрного, словно застывшая ночь, дерева, они остановились.

— Ждите здесь. — коротко бросил Альберт, бросив на спутников твёрдый взгляд. Он толкнул створки, и те поддались с тяжёлым скрипом, словно впуская его в другое, забытое временем измерение.

Кабинет встретил его тишиной и древним дыханием истории.

За широким, покрытым едва заметной сетью трещин столом сидел пожилой мужчина. Его волосы, некогда чёрные, были сейчас густо усыпаны серебром, а аккуратная борода украшалась тонкими кольцами из белого металла, традиционного украшения для тех, кто достиг высшей степени почёта в обществе Первых.

Кожа его была матовой, чуть темноватой, с редкими, но глубокими морщинами, словно каждая из них хранила отдельную историю. Темно-серые глаза, спокойные и пронзительные, излучали не только вековую мудрость, но и силу человека, который привык видеть больше, чем ему полагалось. Его движения были экономичными, точными, и чересчур выверенными, будто каждое действие было отточенным жестом мастера.

Это был Сенатор Каллиан Тэрн, один из самых влиятельных представителей Первых. Человек, имя которого редко произносили вслух, но всегда с уважением и осторожностью.

Одет он был в строгую сенаторскую тогу из плотной, тяжёлой ткани тёмно-графитового оттенка. По вороту и краям ткани шли тонкие серебряные вышивки — старые символы Первых, напоминающие древние узоры, запечатленные ещё до падения их родной планеты. На груди скромная, но тяжёлая медаль с выгравированным знаком Сената: три пересекающихся кольца внутри щита. Всё его облачение источало ощущение древней и фундаментальной власти.

— Во славу Первых! — отдал ритуальное приветствие мужчина. — Командор Альберт прибыл, Ваше Превосходительство. — замер Альберт, на пороге, словно солдат перед древним судьёй.

— Во славу! — ответил ему хозяин кабинета. Голос Каллиана был хрипловатым, но в нём звучала несгибаемая воля. — Проходи.

Сухая рука с тонкими длинными пальцами, указала на стул у стола — старый, вытертый временем, но всё ещё внушающий уважение своим тяжёлым видом.

— Благодарю, Ваше Превосходительство. — произнёс Альберт, но на его губах появилась тень почти невидимой, ироничной улыбки.

— Брось этот официоз, Альберт. — отмахнулся Каллиан, глядя на него исподлобья. — Мы оба знаем, в каких водах сейчас плаваем.

Альберт молча опустился на стул. Секунды текли густо, словно затвердевший мёд.

Ни один не торопился начинать разговор. Тишина между ними была не просто паузой, это была проверка. Вызов.

Наконец Каллиан нарушил тяжёлую тишину: — Скажи, Командор. — его голос звучал мягко, почти обыденно, но в нём звенела сталь, скрытая в бархатной оболочке. — Ты доволен своим… вынужденным отпуском?

Альберт чуть скрестил руки на коленях, выпрямился ещё сильнее и спокойно посмотрел в тёмные, глубокие глаза старика.

— Как я могу быть доволен, Сенатор? — отозвался он, без тени сомнения или колебания в голосе.

Каллиан хмыкнул, коротко, едва заметно, словно именно этого ответа и ожидал. В уголках его губ на миг дрогнула усмешка, но глаза оставались холодными.

Альберт продолжил, позволив себе небольшую вольность, обнажив внутреннюю обиду.

— Меня отозвали с дипломатической миссии, одной из важнейших на этом направлении. — Голос его звучал спокойно, но за этой тишиной сквозил сдержанный жар. — И кого отправляют вместо меня? Коула? После всей подготовки, после стольких лет…

Он позволил себе на мгновение сжать кулаки, прежде чем продолжить.

— Его навыки, мягко говоря, оставляют желать лучшего. Он вспыльчив, излишне груб, подвержен слабостям, к которым дипломатам и близко нельзя подпускать себя. Женщины. Роскошь. Пьянство. Это не тот человек, которому можно доверить подобную миссию.

На мгновение в кабинете повисло звенящее молчание.

Каллиан откинулся в кресле, сцепив пальцы в замок на животе, затем внезапно, резким движением, ударил кулаком по массивной столешнице. Глухой грохот прошёлся по комнате, заставив задрожать в воздухе тяжелые занавеси и крошечные трещины в каменных стенах.

— Ты смеешь ставить под сомнение приказы?! — голос его сорвался в низкий рык, почти звериный, полыхая яростью, а вокруг всё начало накаляться, из-за чего на лбу у командора проступали влажные капли.

Альберт моментально поднялся на ноги. Его спина была прямой, а взгляд твёрдым, словно высеченным из скалы.

— Никак нет, Ваше Превосходительство! — отчеканил он. — Я лишь отвечаю на поставленный вами вопрос.

И в его голосе не было ни капли страха. Только уважение и непоколебимая верность долгу.

Каллиан молча смотрел на него несколько долгих мгновений, словно взвешивая каждое слово, каждую эмоцию. Затем уголки его губ медленно поползли вверх, формируя редкую, тяжёлую улыбку, которую знали только избранные.

Он выдохнул, слегка прикрыв глаза.

— Вот почему я ценю тебя, Альберт. — негромко произнёс он, почти с гордостью. — Вот почему тебя пришлось отозвать. Ты нужен мне на границе.

— А то задание… Я был против кандидатуры Коула. — сенатор скривился, а в комнате продолжала накаляться как атмосфера, так и температура воздуха.

— Но его папашка и некоторые прихлебатели из дипломатического корпуса пихнули его, даже не зная основной сути проекта. — Каллиан шумно выдохнул, и температура в кабинете начала стремительно возвращаться в норму.

— Садись обратно, расскажу что нужно от тебя и от твоей бравой команды.

Не помню, сколько мне удалось отдохнуть, казалось, что проспал не больше пары часов. Хотя, как оказалось позже, времени прошло куда больше. Самое странное — в голове вертелись совершенно посторонние мысли: о доме, о дне рождения, который должен был наступить уже завтра. Но вот мыслей о происходящем почти не было. Как будто разум сам прятался от реальности, заваливаясь на сторону чего-то более тёплого и человеческого.

Комната, в которой я находился, была скромной: типичный жилой блок при базе. Небольшое пространство, обшитое бледными панелями, с единственным вентиляционным выходом под потолком. Металлическая кровать, застеленная тонким серым покрывалом, старенький стол с парой встроенных розеток и скрипучий стул. На стене размещен тусклый экран терминала, который, кажется, давно не видел обновлений. Даже в воздухе витал лёгкий привкус машинного масла и уставшей электрики.

На фоне этой тишины стук в дверь прозвучал как раскат грома.

— Да, входите, — отозвался я, садясь на край кровати.

Вошёл Марков. Высокий, собранный, словно сделанный из той же холодной стали, что и стены вокруг. В руках тот же чёрный дипломат, что и до этого. Он ловко перебрасывал его с одной руки на другую.

— Александр, доброе утро. — его голос был привычно ровным, без эмоций. — Вы проспали целых семнадцать часов. Честно, не ожидал, что вы вообще сможете уснуть у нас.

Я протёр лицо ладонями, стараясь хоть как-то согнать остатки липкой сонливости.

— Товарищ майор, вы что-то хотели? — спросил я прямо, хотя и так догадывался, о чём пойдёт речь.

Марков кивнул, словно подтверждая мои догадки. Он неспешно подошёл к стулу у стола и опустился на него, закинув ногу на ногу. Движения — точные, экономные, как у человека, привыкшего к постоянному контролю над всем вокруг.

— Хотел узнать, что вы решили относительно нашего вчерашнего разговора. — наконец произнёс он, слегка прищурив глаза.

Я коротко усмехнулся. — А что тут решать? — пожал плечами. — Думаю, вы и без меня всё прекрасно понимаете. В целом, я согласен… Но есть пара условий.

Марков не удивился. Его лицо осталось каменным, словно вырубленным из мрамора. Он чуть склонил голову набок, показывая, что слушает.

— О каких условиях идёт речь? — спросил он спокойно, но с таким напряжением в голосе, что в комнате ощутимо потяжелел воздух.

Я выдохнул и посмотрел ему прямо в глаза.

— Во-первых: никаких вмешательств в жизни моих родственников. Ни юридических, ни физических. Во-вторых: ни в коем случае не трогать родных Сергея и Риты. И в третьих: вы обязуетесь заняться лечением моего друга. Серьёзно. Не просто "посмотреть", а реально помочь ему. Потому что то, что с ним происходит… не нормально.

Комната на миг словно застыла. Где-то в коридоре за дверью глухо прошёл один из служащих.

Марков чуть прищурился, а затем после короткой паузы кивнул.

— Эти условия приемлемы. — коротко сказал он. — Ещё что-то?

Я хотел было добавить что-то про честность, про права, но тут же был перебит спокойным, почти ленивым голосом майора.

— Всё остальное у вас либо уже есть… либо вы сами себе возьмёте. — В уголках его губ мелькнула призрачная улыбка, едва заметная, но очень красноречивая.

Он поднялся с места, аккуратно подбирая дипломат с пола.

— Пойдёмте. Думаю, вы захотите закрепить наши договорённости документами.

— Совершенно верно. — отозвался я и, поднявшись, машинально поправил мятую одежду.

Мы молча вышли в коридор, где за тусклыми лампами и стальными стенами начинался новый виток моей жизни — уже официальной, зафиксированной подписями, печатями и… клеймом обязательств.

Помещение, где стояла капсула, сейчас напоминало операционную, нежели научную лабораторию, как раньше. Свет был приглушённым, звуки раздавались глухо, словно стены сами убирали лишние звуки… По углам добавились тонкие стеллажи с оборудованием, мерцающим синими и зелёными огоньками. Воздух был натянут, как струна, пахло пластиком и чем-то… нервным.

Я стоял в центре зала, облачённый в облегающий костюм цвета тёмного графита, что-то среднее между термобельём и водолазным костюмом. Материал странно холодил кожу и неприятно скользил при движении. Передо мной возвышалась сама капсула — массивная конструкция, она мерцала в полумраке, источая лёгкое свечение из стыков нижних панелей.

— Александр, помните, это тестовое подключение. — в который раз напомнил Лаврентий Павлович, склонившийся над одной из контрольных панелей. Его пальцы бегло касались датчиков, внося последние коррективы.

— Помню. — отозвался я сдержанно. — Инструктаж у вас был такой подробный, что его можно было в подушку зашить.

Учёный фыркнул, не отрываясь от работы.

— И ещё кое-что… — протянул он, поднимая палец и поправляя сползшие очки. В его движениях сквозила нервная аккуратность. — Вы можете ощутить странное покалывание. И лёгкую дезориентацию. Это нормально. Не пугайтесь.

— "Можете"? — переспросил я, насторожившись на этой странной формулировке.

Лаврентий Павлович замер на мгновение, задумчиво почесал подбородок. Его лицо стало серьёзным, даже немного тяжёлым.

Неспешно подойдя ближе, он сунул планшет под мышку и, чуть понизив голос, сказал:

— Дело в том, что это ощущение появляется не у всех. Те, кто чувствует покалывание… — он задумался, подбирая слова. — Чаще всего не проходят полную синхронизацию. В конечном этапе их сознание отвергается.

Он отступил к панели, продолжая краем глаза следить за мной.

— То есть… — я усмехнулся. — Если начну ощущать что-то странное, это… плохой знак?

— Плохой — не совсем правильное слово, — буркнул учёный, постукивая пальцами по панели. — Скорее… тревожный. Но не фатальный.

Я глубоко вдохнул. Воздух показался слишком тяжёлым, как перед грозой.

— Вы готовы? — раздался его голос, чуть глухой, будто сквозь ватную стену.

Я провёл ладонью по лицу, пытаясь стряхнуть нарастающее напряжение. Сердце билось ровно, но внутри уже что-то дрожало — тонкое, едва ощутимое.

— Готов. — ответил я, подходя ближе к капсуле.

Лаврентий Павлович кивнул, нажал на одну из кнопок. С тихим шипением створки капсулы разошлись, выпуская наружу холодный стерильный воздух.

— Тогда, Александр, добро пожаловать в новый уровень реальности. — сказал он почти торжественно.

И хотя его голос звучал спокойно, я отчётливо чувствовал: сам Лаврентий Павлович был не менее напряжён, чем я.

Погружение началось.

Гель был густым, тягучим, почти живым. Его прохладная масса с шорохом обволакивала кожу, пробираясь под костюм, сдавливая тело равномерным давлением. Я медленно устроился на закрепленных внутри капсулы постаментах — опорах, которые поддерживали спину, ноги и голову, чтобы равномерно распределить вес.

По бокам копошились помощники Лаврентия Павловича. Двое в одинаковых серых комбинезонах, с сосредоточенными лицами. Один из них ловко прикреплял к моим предплечьям маленькие круглые датчики. Другой возился у грудной клетки, подключая сенсоры, что, по их словам, будут отслеживать активность моего организма.

Я лежал спокойно, чувствуя, как гель постепенно закутывает меня, словно в кокон. Вся капсула, снаружи напоминающая скрещённую скорлупу металлического яйца, внутри была оборудована с пугающей функциональностью. Ни одной лишней детали, ни одной лишней линии.

— Сейчас доставим дыхательную трубку. — голос одного из техников прозвучал как-то слишком буднично.

Я только кивнул. Вскоре кто-то аккуратно вложил мне в рот лёгкую трубку, обрамлённую силиконовыми насадками, и плотно зафиксировал её ремешками к подбородку. Дышать стало легче, но мысль о том, что вот сейчас меня окончательно закроют в этом технологическом саркофаге, вызывала нервную дрожь где-то в подреберье.

“Оператор…” — эхом прокатилось в голове. Так они называли тех, кто погружался. Но почему-то это слово звучало куда более пугающе, чем "испытуемый" или "участник эксперимента".

Пока я подгонял себя к спокойствию, над головой начали мигать индикаторы. Через полупрозрачную стенку капсулы я увидел, как Лаврентий Павлович и его ассистенты обменялись короткими репликами. Их слова тонкими обрывками долетали до меня сквозь толщу геля.

Наконец, сам учёный склонился к пульту, и нажав несколько сенсорных клавиш, заговорил: — Александр как самочувствие? Слышите меня?

По инструкции я должен был подтвердить готовность. Правая рука медленно нашарила небольшую кнопку, встроенную в опору. Нажал.

Сквозь стекло я увидел, как Лаврентий Павлович поднял большой палец вверх. Улыбки на его лице не было, только холодная сосредоточенность.

Он отвернулся, сделал несколько пасов руками над панелью, и я почувствовал, как всё вокруг меняет плотность. Гель будто загустел ещё сильнее. Воздух стал тяжелее. Мир замедлился.

Первое ощущение было странным: словно падение, но без движения. Тело дрожало в слабых вибрациях, казалось что я одновременно растворяюсь и сжимаюсь в точку.

В голове мелькнула мысль, как последний проблеск разума перед провалом: "А что, если я проснусь уже в другом месте?"

В ушах хрустнуло — короткий, мерзкий треск.

И меня утянуло вниз, в темноту.