Застава, к бою! (СИ)

Глава 22

Пограничники открыли огонь по моему приказу.

Правая цепочка тут же сориентировалась: кто-то упал в положение лежа, кто-то стрелял с колена. Левая цепь, в которой был я, открыла огонь по духам вслед за ними.

Душманов было не так много. Поднялись человек семь-восемь. Как внезапно началась их атака, также быстро и закончилась.

Отправляя во врагов одиночные с расстояния едва ли десяти метров, я наблюдал, как пули рвут им одежду. Как те, кому досталась не одна и не две наши пули, исступлённо раскидывают руки, теряют оружие и противотанковые гранаты, заваливаются на землю.

Резкий вал нашего автоматного огня вмиг уничтожил всех, кто пытался хоть как-то сопротивляться.

Когда все закончилось, я холодно проговорил поотставшему от танка подразделению:

— Тут все. Идем дальше.

Пограничники снова построились за Т-62.

Когда и я тоже хотел занять сове место, заметил новое движение. Несколько раненых духов из тех, кто пытался закидать наш танк гранатами, недобитые, медленно зашевелились.

Я выглянул из-за брони, чтобы оценить обстановку по фронту.

Чем глубже продвигались машины, тем слабее было сопротивление духов. Они просто разбегались, почти не пытаясь отстреливаться.

Когда мы отбили их последнюю атаку — то переломили наступающим хребет. А теперь танки просто топтали любую их волю к дальнейшему сопротивлению.

«Шамабад будет и дальше стоять, — пронеслось у меня в голове в этот момент, — я смог. У меня получилось все исправить. Получилось пустить историю по новому пути».

За этой мыслью пришли и вопросы: а что еще я переиначил в ходе времени своим поступком? Чему еще суждено теперь случиться? К чему приведут меня мои же решения и действия? Ведь те, кому суждено было умирать в прошлой моей жизни, теперь будут жить. А те, кто жили — погибли.

Стерпит ли мироздание такую мою наглость? А может быть, оно дало мне второй шанс именно для того, чтобы я мог многое изменить? Чтобы события этой кровавой войны пошли иным путем?

Много времени на раздумья у меня не было, и потому я решил твердо и четко: чтобы ни случилось дальше, я с этим справлюсь. Уж если я смог предотвратить гибель Шамабада, преодолею и любые другие препятствия, что подкинет мне жизнь.

— Малюга! — Позвал я.

— Я!

— Как у тебя обстановка?

Пограничник, медленно следовавший за танком, на мгновение выглянул из-за брони, чтобы посмотреть, что твориться справа.

— Бегут, — пережевывая слова, сказал он, — духи отходят.

— Хорошо. Двое добровольцев, за мной! — Крикнул я.

Сосредоточенные погранцы стали переглядываться. Потом идти вызвались Матузный, и Миша Солодов.

— Хорошо! Остальным — продолжать выполнять боевую задачу!

Втроем мы подотстали от основной группы. Это было почти безопасно. Ведь я оценил ситуацию по фронту, перед танками, и понял, что мы можем выйти из-за брони.

Я оглянулся, чтобы посмотреть, как бронемашина медленно продвигается вперед, а погранцы следуют за ней, бдительно наблюдая за каждым действием отступающих духов.

— Задача такая, — начал я, когда мы втроем присели на колено, — среди тех, кто на нас напали сейчас, есть живые. Нужно с ними разобраться.

— Добивать будем? — С мрачным удивлением спросил Солодов.

— Только если окажут сопротивление. Среди них был главарь банды. Нужно убедиться, что он больше не станет безобразничать. Потому давайте за мной. Следите за раненными. Задача опасная. Они все еще могут попытаться напасть.

Погранцы отрапортовали «есть», и мы втроем поднялись. Пригнувшись, двинулись к только что уничтоженной группе душманов, поглядывая за фронтом.

Перед носом танков еще стреляли. Пулеметы боевых машин не прекращали гнать духов, а те нерешительно отстреливались. И все же, с каждым метром, что проходила танковая цепь, бой отползал от нас все дальше.

— Проверять всех! Они могут притворяться мертвыми! — Скомандовал я.

Мы вошли туда, где среди уже умерших, лежали и те духи, которые пытались на нас напасть. Большинство, судя по ранениям и правда были мертвы.

Матузный наткнулся на одного раненного в шею духа. Опустился к нему.

— У меня тут живой! — Крикнул он.

— Не отходи далеко, — приказал я Мише Солодову и хлопнул его по плечу.

— Есть!

Мы опустились у еще живого духа. Тот уставился на Матузного бешеными глазами. Хрепел, зажимая рану в шее.

— Ему уже ничем не помочь, — констатировал я.

Дух попытался вдохнуть, хрипло втянул воздух, да так и не выдохнул. Глаза его остекленели.

Мы пошли дальше. Я выискивал среди остальных погибших именно вожака. К слову, я готов был поклясться, что видел, где он упал, сраженный чьей-то пулей, но когда мы подобрались к тому месту, тела я не наше. Зато нашел еще одного пока что живого духа.

Это был старик. Очередь разворотила ему живот, и он просто медленно и тихо умирал, глядя в небо. Когда мы к нему приблизились и опустились рядом, он посмотрел мне прямо в глаза.

Обветренное, испещренное морщинами лицо душмана был безмятежным. Он просто внимательно изучал меня взглядом. Его предсмертную агонию выдавала только рывками поднимавшаяся и опускавшаяся грудь.

— Что с ним делать? — Спросил Миша Солодов, и лицо его сделалось скорбным.

— Интересно, а сколько наших, советских солдат, этот гад убил? — Спросил Матузный.

Никто ему не ответил. Тогда пограничник добавил:

— Давайте его дострелим, чтоб не мучился.

С этими словами он даже поднял автомат. Душман вдруг вздрогнул и перевел взгляд на Матузного.

Я положил руку пограничнику на цевье. Заставил опустить его оружие.

— Кем бы ни был враг, — сказал я, — смерть надо уважать. Пусть уйдет спокойно.

Матузный поджал губы.

— Интересно, а наших он достреливал? — Спросил он угрюмо. — А головы нашим резал?

— Эти люди — считай первобытные, — глянул я на Матузного строго, — в племенах живут. В суевериях. А ты — советский человек. Ты не должен быть как они.

Матузный, глядевший мне в глаза, недовольно отвернулся. Потом устроился поудобнее на колене.

Когда я снова посмотрел на духа, он был уже мертв. Даже успел прикрыть глаза, прежде чем испустил дух.

— Тоже мародер, — мрачно заметил Матузный, кивая душману на руку, которую он устроил себе на груди.

На запястье погибшего покоились советские часы «Электроника». Их затертый корпус вымазала кровь, а на дисплее появилась трещина.

Илья Матузный потянулся к телу, чтобы снять часы. Я его остановил. Пограничник ничего мне не ответил, только удивленно на меня уставился.

— Не трогай, — сказал я холодно.

— Он же их снял с кого-то из наших, — Недовольно сказал Матузный.

— Может, и снял. А мы обирать трупы не будем.

— А у пленных мы все советское отобрали, — возразил Илья.

— Мы не будем обирать трупы, — повторил я с нажимом.

Матузный засопел. Отстранился от мертвого. Мы встали, чтобы продолжить свой путь.

Когда двинулись дальше, я заприметил чуть-чуть в отдаление от других трупов еще одно тело. Повел пограничников туда. Когда заметил, что Матузный подотстал, окликнул его:

— Быстрее!

Тот, торопливо возясь в подсумке, побежал за нами.

Я быстро прикинул два и два. Понял, что сделал Матузный, но ситуация не позволяла устроить ему разбор полетов прямо сейчас. Тогда я решил, что поучу пограничника уму-разуму, когда все закончится.

Командира духов, этого Имрана мы нашли в добром десятке метров от того места, где погибли все, кого он поднял в последнюю свою атаку.

Раненый дух, видимо, полз, стараясь уйти от нас, но потом выбился из сил. Я даже не сразу понял, что он жив.

Я узнал Имрана по его «понтовой» в отличие от других душманов форме. Он лежал на животе, спрятав голову в предплечьях.

— Вот он. Всем держать ухо востро, — сказал я и теперь сам поднял автомат.

— Да он, видать, мертвый, — тихо сказал Миша, держа лежащего духа на мушке.

— Живой, — отрезал я.

Все потому, что я заметил, как душман глубоко дышал, как опускалась и поднималась его спина, когда грудная клетка расширялась с каждым вдохом. Да только теперь хитрый сукин сын затих. Задержал дыхание и притворился мертвым.

Мы медленно подошли к нему, окружили с трех сторон.

— Эй, — позвал я его, — я знаю, что ты живой.

Имран, ожидаемо, никак не отреагировал.

Тогда я вздохнул и пнул его по бедру. В этот момент дух вздрогнул и зашевелился. Зыркнул на меня через плечо.

Я удивился тому, насколько молод был этот Имран. Наби сложно было дать больше двадцати лет. Этому — больше двадцати пяти.

У Имрана было очень грубое, даже отталкивающее лицо: округлое, украшенное маленькими темными и очень злыми глазами, крупным горбатым носом и большими губами. Черные, пушистые брови его срослись к переносице. Редковатая черная и короткая борода оказалась вымазана грязью.

Я направил на него автомат. Кивнул стволом, приказывая ему перевернуться. Имран подобрал руки под грудь. Сделал вид, что с трудом пытается перелечь на спину. Тогда я его поторопил:

— Быстрее!

Вдруг Имран резко перевернулся. В руках его мелькнула истертая зеленоватая рубашка гранаты Ф-1.

Злобно уставившись на меня, он схватился за чеку. Замер.

Матузный с Солодовым аж подпрыгнули, нервно засуетились, держа духа на мушке и кидая мне вопросительные взгляды.

Я не дрогнул. Не сводя с Имрана своего АК, холодно проговорил:

— Ну, давай.

Вряд ли душман знал русский язык. Вряд ли мог разобрать мои слова. Тем не менее он все прекрасно понял по решительному моему взгляду. Я не собирался отступать. А еще хотел взять его живым.

— Саша⁈ Он нас всех подорвет! — Занервничал Матузный.

— Надо его кончать, пока чеку не сдернул! — Добавил Солодов.

— Всем сохранять спокойствие.

Миша Солодов, сам того не зная, подчеркнул ключевой момент в действиях духа. Именно ту самую причину, по которой моей пули все еще не было в упрямом лбу Имрана.

Он не дернул чеку.

Если бы хотел убить нас, он бы сделал это еще мгновение назад. У него была возможность привести гранату в боевое положение, оставив ее держаться от взрыва на одной только скобе. Но он этого не сделал. Не сделал, потому что струсил.

Через его злой, решительный взгляд, который он в меня вперил, я рассмотрел страх смерти.

Мальчишка, несмотря на все его действия, не решался погибнуть. Он просто испугался. Испугался своей смерти в моем лице.

— Храбришься, — сказал я холодно, осознавая, что он не понимает моей речи, — храбришься перед своими бойцами. Хочешь впечатлить их. Показать, какой ты отчаянный командир. Но когда дело доходит до по-настоящему решительного поступка — пасуешь.

Имран, будто уловив мой посыл, оскалился, показал кривоватые и очень большие зубы. Руки его, сжимающие гранату и чеку, затряслись.

Он и истекал кровью. Я заметил у него на бедре, плече и справа на боку кровавые пятна от ран. Время было отнюдь не на стороне душмана.

— Давай, — проговорил я, добавив голосу стали.

Имран вдруг быстро-быстро задышал. Потом стиснул гранату в руках. Погранцы вздрогнули, даже отпрянули на полшага.

Боковым зрением я видел, как дрожит автомат в руках Матузного.

Имран не решился. Он отпустил чеку и бессильно уронил руки вдоль тела. Запрокинув голову, прикрыл глаза. Сдался.

Солодов торопливо подлез к духу и отобрал гранату с чекой, что так и осталась на месте.

— Саша! Да что на тебя нашло⁈ — Вдруг крикнул мне перепуганный Матузный, — а если бы он всех нас взорвал к чертям собачьим⁈

— Саша знал, что он не решится, — поднимаясь от духа, ответил ему Миша Солодов. — Вот он и не решился.

— Знал⁈ Да откуда ему было знать⁈ — Глянул на меня Матузный.

Я ему не ответил. Вместо этого приказал:

— Миша, поищи у него ИПП. Перевяжем его, чтобы не скопытился раньше времени.

— Зачем перевязывать? — Не понял Матузный и даже с удивлением посмотрел на меня. Вскинул брови.

— Чтобы задержать, — ответил вместо меня Миша и снова опустился к душману.

Он стал хлопать его по карманам. Вытащил ПМ, который тот носил в кобуре. Достал длинный кинжал на поясе. Потом принялся искать перевязочный пакет.

Тот уже совершенно не сопротивлялся пограничнику. Лицо Имрана сделалось каменным. По его пустым глазам я видел, что он сломлен. И я понимал, почему — он не выдержал свою собственную проверку характера.

В решающий момент он просто не смог дернуть чеку. Струсил. Не сумел подорвать себя и нас вместе с собой. Не хватило решимости. Так часто бывает у молодых людей — рисуешься перед другими, но в решающий момент отступаешь. Так случилось и с Имраном.

Пока Солодов обыскивал сына Юсуфзы, я отвел в сторонку Матузного.

— Отдай, — сказал я ему холодно.

Матузный выпучил на меня глаза.

— Что… отдать?

— Не прикидывайся дураком. Я видел, что ты сятнул часы с того душмана.

— Я? — Погранец растерялся, — да ты че, Саша, ты сказал не трогать, я и не трогал…

— Не свисти, — покачал я головой. — Я знаю, что ты их взял.

Илья поджал губы. Зрачки его карих глаз быстро забегали. Он явно судорожно соображал, что же мне ответить. Потом выдал самый неудачный вариант:

— Саш, да я не брал!

Я молча протянул ему руку. Посмотрел на него так сурово, что он просто не решался заглянуть мне в глаза хоть на мгновение.

— Я… Ну… — залепетал он, потом осекся и вздохнул. Угрюмо продолжил: — Они с наших снимают что хотят. А это и вовсе советские часы! Так что считай, я их возвращаю на Родину…

— В моем отделении мародерства не будет, Илья. Точка.

Матузный сделал недовольное лицо. Потом сунул руку в карман и достал «Электронику». Отдал мне.

Я осмотрел часы. Несмотря на то что их экран треснул, часы все еще работали.

— И что ты с ними делать будешь? — Спросил Матузный ворчливо.

Тогда я просто отвернулся, замахнулся и запустил часы куда подальше.

— Вот что.

Матузный грустно засопел.

— Мужики! — Крикнул вдруг Миша Солодов. — У него ИПП нету!

Я обернулся к нему. Достал свой пакет.

— Лады. Сейчас мы его перевяжем. А потом и свяжем. Доставим на Шамабад. Думаю, нашей разведке этот душманенок пригодится.

Трое пленных духов, которых взяли на берегу, топали к Шамабаду с закинутыми за голову руками. Мартынов, Сагдиев и Семипалов вели их под конвоем.

Когда Богдан Семипалов почувствовал, как под нагой что-то хрустнуло, то остановился. Убрал сапог.

В его отпечатавшемся в почве следе, солдат заметил что-то блестящее. Когда опустился подобрать, понял, что это были часы «Электроника».

— Вот, значит, как закончился твой Джихад, братец?

В бане было сухо, но прохладно. Едва заметный аромат смолистой древесины щекотал Наби нос.

Он подвигал стянутыми шнуром запястьями, в надежде немножко размять затекшие руки.

Имран, перевязанный, сидевший на лавке немного косо от ран, не ответил брату. Он даже на него не посмотрел.

Тогда Наби глянул на избитого мальчишку, сидевшего в уголку и прислонившего голову с очень опухшим лицом к стене. Вздохнул.

— Уж от кого, от кого, а от тебя, брат, — продолжил Наби, — я такого не ожидал.

Имран одарил Наби презрительным взглядом. Наби ухмыльнулся.

— Мне казалось, ты предпочтешь смерть плену, — сказал Наби, — Что, умереть с честью у тебя не хватило духу?

— Заткни пасть, — тут же взорвался Имран, — грязный предатель! Это из-за тебя, мерзкого труса, наша атака захлебнулась! Это из-за тебя погибли много добрых моджахеддин! Ты выдал все шурави, как на духу!

С каждым словом тон Имрана становился все злее, а голос громче. А потом он и вовсе раскричался:

— Если бы не ты, грязный пес, все могло бы быть иначе!

Внезапно в тяжелую деревянную дверь забарабанили с той стороны. Из-за двери донесся приглушенный и злой голос конвоира шурави. Слов, конечно, они не разобрали. Но каждый понял, что им приказали молчать.

Имран вдруг скривился от боли. Оперся спиной о прохладную деревянную стену, обнял себя за бок.

Наби ему только ухмыльнулся. Надменно приподнял подбородок.

— Ты можешь думать как хочешь, брат. Но истина в том, что ты хотел умереть в бою, но не смог и попал в лапы врага. А я просто хотел выжить. И выжил.

Имран не ответил. Только принялся шептать себе под нос грязные ругательства.

Некоторое время они сидели в молчании. А потом мальчишка, притаившийся в углу, вдруг заговорил:

— Господин Имран… — начал он смущенно, — Можно вас спросить?

— О чем? — нехотя ответил тот.

— С-скажите, вы не видели моего отца?

— Я не знаю, кто твой отец, — пробурчал Имран.

— Его звали Хаттабом, он был одним из ваших командиров. А мое имя — Вафадар.

Имран глянул на мальца волком.

— Шурави убили твоего отца, — сказал он, не поведя и бровью.

Лицо мальчишки Вафадара вытянулось от изумления. А потом медленно потемнело от скорби. Он уронил голову на стену и застыл без движения.

Спустя минуту дверь скрипнула и отворилась. Моджахеддин, все как один, уставились на вход в баню. Внутрь вошли четверо вооруженных шурави. Один из них был офицером.

А еще там был он — пограничник, что вынудил Имрана сдаться.

Имран не знал его имени.

Казалось, этому молодому мужчине не было и девятнадцати лет. Лицо его, хоть и было молодым, выглядело странным. Будто бы, в нем было что-то такое, что не свойственно юношам его возраста. Имран заметил это еще при первой их встрече.

Он вдруг ощутил то же самое чувство, которое пришло к нему там, на поле боя, когда он лежал с гранатой, а шурави стоял над ним, нацелив в лицо автомат.

Имран почувствовал страх и устыдился этого. А потом вдруг понял, что странного было в лице молодого шурави.

Глаза. Мудрые холодные глаза, чей взгляд не был взглядом молодого мужчины. Пограничник смотрел на Имрана, словно древний, умудренный опытом воин.

Именно это и напугало сына Юсуфзы. Именно этот взгляд казался ему неестественным. Будто бы противоречащим законам божьим и законам мироздания.

Первым заговорил офицер. Вторым — смуглый худощавый таджик-пограничник. Последний обратился к ним на пушту.

— Встать, — приказал он, — построиться в шеренгу по одному.

Моджахеды встали. Пошли к середине комнаты, чтобы построиться.

Краем глаза Имран заметил, как странно Вафадар смотрит на одного из вошедших пограничников. На того самого, что мельком глянул время на своих блестящих часах.

Когда лицо Вафадара исказила настоящая ярость, Имран обернулся к нему, чтобы узнать, в чем была причина его злости.

— Ты вор! — Вдруг закричал Вафадар, — вор и трупоед!

С этими словами мальчишка отчаянно кинулся на пограничников. Тогда они все как один вскинули автоматы.