Застава, к бою! (СИ)

Глава 14

Когда Таран закончил, в канцелярии на несколько мгновений повисла неприятная тишина. Только сырой ветер, что пробивался сюда через пустые окна, монотонно подвывал, беспокоил старенькие занавески. Мерзкий сквозняк гулял по комнате.

— Есть держаться, товарищ старший лейтенант, — первым развеял я эту тишину.

Таран хмыкнул.

— Есть держаться, — присоединился ко мне Черепанов, стоящий за спиной у начальника заставы. Потом довольно сложил руки на груди.

— Есть держаться, — вытянулся Мартынов.

— Есть, — добавил комтех Бричник.

— Есть, товарищ лейтенант, — проговорил повеселевший почему-то Ара Авакян.

Остался молчать только Пуганьков. Я глянул на замполита, и тот не выдержал моего взгляда. Немного приглушенным, мычащим голосом сказал:

— Есть, товарищ Лейтинант.

— Очень хорошо.

Таран приосанился, но почти сразу сгорбился от боли, оперся о стол, обхватив рукой грудь.

Мартынов с комтехом Бричкиным кинулись к нему, чтобы поддержать, боясь, что старлей не удержится на ногах и упадет.

— Все хорошо, спасибо, — жестом показал им Таран остановиться, — не стоит.

Когда старшие сержанты вернулись на свои места, Таран все же встал ровно, сохраняя офицерскую выправку.

— Значит, приказ будет такой, — начал он ровным уверенным тоном, — держаться будем до прибытия подкрепления. Всеми силами оборонять Шамабад. Отход к опорнику только в крайнем случае. Позиции мы удержим. Вопросы?

Начзаставы прошелся по всем хмурым, очень жестким взглядом командира. Все молчали.

— Вопросов нет. Очень хорошо, — наконец заключил он.

— Они держаться крепко, — надул Ноздри Имран и глянул туда, где стоял Шамабад.

Взгляд его не смог пробиться сквозь темноту ночи. Застава шурави тонула в ней и отсюда, с берега Пянджа, была совершенно не видна.

Отступившие духи закрепились почти у реки, за системой. Они отдыхали, пополняли боезапас. Стягивали к берегу раненых и мертвых, кого в силах были забрать с поля боя. А еще готовились к новому штурму.

Пограничная река, напитанная обильными майскими дождями, поднялась, расширилась и ускорила свой бег.

Переходить Пяндж вброд в таких условиях было невозможно. Потому припасы духи переправляли на плотах, что отходили от того берега выше по течению.

Постоянства от такого способа ждать не приходилось. Из двух-трех плотов, что отчаливали разом, хорошо, если до места добирался один-два. Другие в темноте застревали на мели, некоторые даже переворачивались. Большинство — запаздывало.

— Думаю, нужно отводить силы, брат, — сказал Наби, кутаясь от дождя в плащ-палатку.

Сыны покойного Юсуфзы организовали свой «штаб» все там же, на берегу Пянджа. Сейчас засели они практически напротив, Шамабада, в низине, что медленно поднималась к заставе.

Наби окинул своего брата взглядом. Тот, мокрый и грязный выглядел уставшим. А еще злым, словно дикий волк.

Все потому, что он только что вернулся с правого, если смотреть от заставы, флага. Руководил там наступлением моджахеддин, пытавшихся войти шурави во фланг. Наби, при этом, остался с меньшей частью воинов по фронту и должен был отвлекать внимание советских пограничников на себя.

Да только затея их провалилась.

— Отводить? — Удивился Имран. — О чем ты говоришь?

Наби, сидевший за камнем, снова поднял голову. Опять попытался высмотреть сквозь темноту заставу. Потом он опасливо пригнулся. Огляделся, чтобы посмотреть, далеко ли остальные моджахеддин.

Вблизи братьев никого не было. Цепочки моджахедов по семь-десять человек, протянулись вдоль всего берега.

— Мы выполнили договор с Абади и американцем, — сказал Наби, — напали на советскую заставу. Он знал, что уничтожить мы ее не сможем. Потому тратить силы попусту нет никакого смысла.

Имран нахмурился. Снял капюшон своей плащ-палатки и убрал с головы мокрый от воды шерстяной пакль. Отряхнул его, но на место не вернул, просто накинул капюшон на черные волосы.

— Перед нападением ты говорил другое, брат, — мрачно сказал Имран, — ты говорил, что готов сломить оборону шурави. Вырезать их под корень.

Наби глянул на черное под капюшоном и от предутренней темноты лицо брата. Поджал губы.

— Между тем, что воин готов сделать и тем, что он может — большая разница, брат мой. Пора посмотреть правде в глаза. Взять заставу мы не сможем.

Видя, как лицо Имрана становится еще мрачнее, Наби быстро добавил:

— Но мы и так показали шурави, что мы их не боимся. Что мы готовы сражаться, чего бы это ни стоило. Даже тут, на их земле.

Имран встал.

— Я бы не советовал тебе поднимать головы, брат, — выдавил из себя ухмылку Наби, — кто знает, вдруг снайпер шурави сможет достать тебя прямо с заставы.

— Твои бредни меня поражают, — сказал Имран холодным, угрожающим тоном.

Наби не ответил. Только уставился на брата волком.

— Ты хочешь сказать, — продолжал Имран, — что мы убили своего отца, только чтобы вот так бесславно отступить? Чтобы показать всем: и шурави, и нашим воином, что мы не в силах уничтожить эту проклятую заставу?..

— Говори потише, брат, — испугался Наби. — Нас могут услышать моджахеддин.

— Юсуфза стал слабым, — Имран оскалился, и зубы его мелькнули в темноте белым, — а я — не таков. Я считал, что и в тебе есть большая сила духа, раз уж ты смог доказать всем нам, твоим братьям, что ты не просто сын крестьянки, а воин.

Оба брата замолчлали. Вместо ответа Наби тоже встал, забыв о собственном предостережении. Глянул на брата, что был ниже него ростом, сверху вниз. Прямо в глаза.

— Что ты хочешь этим сказать? — Процедил Наби.

— Что мы останемся и будем сражаться. Еще один-два приступа, и они дрогнут. Их там всего четыре или пять десятков. Нас почти в три раза больше. Отступать нельзя.

— У нас больше нет артиллерии, — холодно ответил ему Наби, — а все потому, что ты доверил управлять обозом с минами этому мерзкому лжецу Рахиму. А теперь что?

— Ты обвиняешь в чем-то меня⁈ — Вмиг вспыхнул Имран.

Он угрожающие сгорбился, сделал шаг к брату. Тот, зная тяжелый нрав Имрана, попятился на назад.

— Нет, не обвиняю, — сказал Наби решительно.

Он боялся брата, однако не хотел потерять лицо перед ним. Тем не менее понимал, что храбрился совсем неубедительно. Как минимум потому, что Имран заставил Наби сделать шаг назад.

— Лишь хочу сказать, что Рахим оказался лжецом. Что увел обоз с амуницией, в котором были патроны и мины в пустыню. Уже завтра он будет торговать нашим оружием с другими вожаками моджахеддин. А знаешь почему?

— Потому что этот мерзкий пес — предатель, — протянул сквозь зубы Имран, — и как только я закончу с шурави — займусь им. Точно так же, как и Фазиром, этой предательской собакой, что увела девчонку к шурави.

— Нет, — покачал головой Наби, пропустив мимо ушей слова про Амину, которую должны были охранять именно его люди, — потому что после второго нашего приступа он понял, что нам не взять Шамабад. Что мы станем слишком слабы. Обескровлены после вторжения, и не сможем ему отомстить.

— Он умрет от моей руки, — покачал головой Имран, — я отрежу ему голову собственным ножом!

— Посуди сам, — поторопился ответить Наби, успокаивающим тоном, — люди отца уходят от нас. Он держал их сильной рукой. С нами их удерживает лишь одно — желание отомстить за своего господина — за нашего отца. Я предупреждал тебя об этом. Говорил, что банда может развалиться, если наткнется на серьезное сопротивление, брат. Так и получается. Теперь нужно отойти. И позаботиться в первую очередь о себе.

— Ты собираешься бросить всех этих воинов? — Имран махнул рукой в сторону позиций, где моджахеддин готовились к новому бою.

— Они бросят нас не задумываясь, — ответил ему Наби упрямо, — завтра они найдут нового господина, который даст им еду, кров и новую возможность убивать шурави. Мы тоже должны воспользоваться нашей возможностью.

— Ты собираешься бросить этих людей? — Как бы неуслышав брата, повторил Имран и подошел к нему почти вплотную. Схватил за ворот военной куртки, — собираешься просто сбежать⁈

— Я собираюсь жить, — Наби попытался отстранить свое красивое, правильных черт лицо, от неказистых и грубых рук брата, — Абади обещал, что если мы нападем на заставу, то получим возможность уйти в Пакистан. Что там нас ждет хорошая жизнь в этой стране. Безбедная жизнь. Подумай об этом, брат! Подумай, молю Аллаха!

Наби надеялся вразумить брата такими словами, хотя в глубине души он понимал, что этого недостаточно. Страх перед порывистым Имраном укоренился глубоко в сердце Наби, и именно он заставил младшего сына Юсуфзы вывалить на брата такой неподходящий аргумент.

— Так вот, значит, как, — протянул Имран. — Мне стоило догадаться, брат. Вот почему ты так охотно согласился с тем, что Юсуфза больше не может управлять нами. Вот почему помог мне взять власть в свои руки. Ты хотел меня использовать. Выслужится перед американцем и его грязным пакистанским прислужником, а потом оставить нашу землю и сбежать!

— Просто я понимал, что наш Джихад скоро кончится, — продолжал торопливо Наби, — последние месяцы только к этому все и шло! Но я хочу, чтобы хотя бы моя жизнь продолжалась! Я заслужил спокойствие и достаток! Достаточно пролил крови, чтобы заслужить это!

Имран, глубоко дыша, молчал.

Наби видел, как глаза его наполняются настоящим гневом.

— Ты заслужил только позор и унижение, — процедил Имран.

А потом дал Наби пощечину. Толкнул. Младший сын Юсуфзы упал на землю. Принялся отползать, от Имрана, когда тот пошел на него.

— Если нас увидят… если со мной что-то случиться… — торопливо забормотал Наби, — моджахеддин отвернуться от тебя! Поймут, что между их лидерами нет единства!

— Хочешь единства между нами⁈ — Крикнул на него Имран, — тогда сражайся! Веди людей в бой и бейся с безбожниками! Бейся, даже если Аллах заберет твою душу сегодня!

— Я не стану отдавать свою душу Аллаху без всякого смысла! — Ответил ему Наби.

Вдруг Имран замер над ним. Во тьме ночи и под мерным, противным дождем он показался Наби страшным, словно шайтан.

— Да? Не станешь? — Имран положил руку на рукоять кинжала, что пристегнул к армейскому ремню, — ну тогда жизнь твоя и так не имеет смысла. И я могу без сожаления ее отнять.

Он со скрипом извлек кинжал до половины.

— Нет, стой! — Крикнул ему Наби.

Имран остановился. Обнаженный до половины клинок застыл в ножнах.

— Прошу, не убивай!

— Господин? — Раздался внезапный голос за спиной Имрана. Тот обернулся.

Моджахеддин в мокрой от дождя арафатке уставился на обоих братьев, явно не зная, стоит ли ему что-то говорить или же делать.

— Что⁈ — Спросил Имран грозно.

Взгляд моджахеда скакнул от Имрана к Наби, потом обратно.

— Моджахеддин ждут, Имран, — неуверенным голосом начал он, — ждут, когда ты прикажешь наступать.

Имран ухмыльнулся.

— Очень хорошо. Этим нашим натиском мы прорвем оборону шурави, — сказал Имран и взглянул на брата, — потому что в этот раз мы с братом сами поведем вас в атаку.

Моджахед, все еще удивленный тем, что увидел, просто замер на месте.

— Что ты стоишь⁈ — Крикнул Имран, — между братьями тоже бывают споры. Например, сейчас мы выясняли, кто поведет моджахеддин в бой, ведь так, брат?

Наби неловко поднялся. Потом несмотря ни на что, горделиво выпрямился.

— Так, брат, — бросил он, вернув себе деланно надменный тон.

— Потому, чтобы кончить любые споры, мы и решили, что пойдем вдвоем, — снова обернулся Имран к своему воину. — Все, иди. Готовься наступать.

Моджахед слегка поклонился и ушел. Дождавшись, когда он достаточно отдалиться, Наби сказал:

— Ты делаешь очень большую ошибку, Имран. Мы все умрем под Шамабадом, если не повернем назад прямо сейчас.

— Глупец, — разулыбался Имран, — сегодняшний бой обернется победой. Мы вынудим пограничников отойти с заставы и сожжем ее. Тогда все узнают, что сыны Юсуфзы достойны его знатного имени.

Имран замолчал, заглянул Наби в его с призрением сузившиеся глаза. Однако младший брат не осмелился ничего сказать старшему. Он промолчал.

— Весть о том, кто прогнал пограничников с их заставы, дойдет до полевых командиров, — снова заговорил Имран. — Все узнают, что Имран, сын Захид-Хана Юсуфзы не боится сражаться с шурави на их территории. Молва обо мне разлетится по всем нашим землям. Запомни это, брат.

— Селихов, задержитесь, — услышал я голос замполита Пуганькова за спиной.

Офицеры и сержанты разошлись по своим по позициям. Когда я шел к конюшне, лейтенант догнал меня и окликнул. Он явно хотел о чем-то поговорить.

Пуганьков шел от заставы. Когда я его услышал и обернулся, он ускорил шаг.

— Что вы позволяли себе в канцелярии? — Тут же начал замполит, когда приблизился, — что это было за поведение? Вы вели себя неподобающим образом, младший сержант Селихов.

— Товарищ лейтенант, — вздохнул я, — если вы хотите отчитать меня, то выбрали не лучший момент. Душманы вот-вот пойдут в атаку.

Пуганьков был очень интеллигентным и спокойным человеком. Даже слишком интеллигентным. По крайней мере, для армии.

По моему мнению, на нем бы гораздо лучше сидел какой-нибудь пиджак, чем китель, а сам замполит лучше бы смотрелся где-нибудь в обсерватории, чем на заставе.

Ему не хватало характера, чтобы держаться здесь так, как полагается держаться офицеру на Границе.

Пуганьков вдруг замялся. Застыл без движения, словно бы не знал, какие слова ему подобрать.

— Если это все, разрешите идти, — сказал я.

— Нет. Не все, — решился замполит. — Вы назвали меня трусом, младший сержант. Притом при офицере и сержантах. Это неприемлемо. Извинитесь немедленно.

— Повторюсь, — тон мой похолодел, — сейчас не время. Потом, делайте что хотите. Если вы оскорбились, можете написать рапорт начальнику отряда. Пусть применит ко мне дисциплинарный устав. Но всему свое время.

— Вы правда считаете меня трусом? — Вдруг спросил Пуганьков, — А что, разве другие солдаты не боятся боя? Не бояться погибнуть? Разве вы не боитесь? Все бояться! Тогда разве справедливо с вашей стороны обзывать меня трусом при офицере и командирах отделений⁈

— Это правда, — я кивнул. — Бояться все. Но остальные: Таран, Черепанов, Нарыв, Малюга… Да кто угодно. Бояться, но все равно, призерая страх выполняют свой долг. Пусть их действия и могут привести их к смерти. Ваше рвение покинуть Шамабад было обосновано не желанием исполнять свой долг, а в первую очередь тем, что вы хотели держаться подальше от войны, товарищ лейтенант.

Замполит аж растерялся от моих слов. Глаза его забегали, и он приоткрыл рот, не зная, что сказать.

— Да с чего… С чего вы это взяли, сержант⁈ — Наконец, выдавил из себя он.

— У вас на лице все написано, — проговорил я.

— Знаете… Знаете что⁈ Я считаю это личным оскорблением!

— И у вас есть право принять меры, — согласился я. — лучше скажите, почему вы оказались на заставе, товарищ лейтенант? Вы ведь явно не хотели этого. Направление на Шамабад стало для вас внезапностью. Скорее всего, вы надеялись спокойно пересидеть годик на более безопасной границе. А потом уйти на должность поспокойнее. Так?

У Пуганькова вытянулось лицо.

— Младший сержант Селихов…

— Я отношусь к вам совершенно нормально, — заговорил я несколько монотонно и даже холодно, — вы не вызываете у меня ни теплых, ни отрицательных чувств. Мои слова не ставили целью как-то задеть вас. Я просто констатировал факт, товарищ лейтенант. Вот и все. Сейчас вы не годитесь для службы на заставе. По крайней мере, на нашей. Возможно в будущем это изменится, но пока так. А теперь простите, мне нужно вернуться к своим бойцам.

Пуганьков уставился на меня ошарашенными глазами. Несколько раз моргнул.

— Разрешите идти? — Спросил я.

— Р-разрешаю, — не сразу ответил Пуганьков.

Я отдал ему честь и направился к конюшне.

— Ну что, воины, как обстановка? — Сказал я пограничникам, засевшим под бетонным забором.

Парни времени зря не теряли. Они натаскали под брешь мешков с песком и организовали в проеме стрелковую позицию. Малюга и еще двое бойцов сидели с краю дыры и внимательно следили, не идут ли духи.

Еще трое залегли за мешками.

— А чего Таран хотел? — Спросил Малюга, — что ему надо было?

— Думал, стоит ли оставлять Шамабад и уйти в опорник.

Услышавшие меня погранцы недоуменно переглянулись.

— Как это оставлять? — Спросил Миша Солодов удивленно, — эт че, мы зря, что ли, под пули тут, на заставе, подставлялись?

— Так если хотели увести нас в опорник, — подал голос Малюга, — Так сразу бы такой приказ ставили! А теперь что это получается? Мы с духами бодались-бодались, выдворяли их отседава, а теперь уходить⁈

Со всей линии обороны стали доноситься недовольные выкрики:

— Да!

— Точно!

— Как это так, заставу оставлять?

— Зря мы, что ли, тут шеи подставляли⁈

Я ухмыльнулся. Сказал громко:

— Тише, тише братцы. Все хорошо. Таран решил остаться. Будем отстаивать заставу. Не дадим духам прорваться к нам домой. И дальше, в глубокий тыл, тоже не дадим.

Пограничники все как один одобрительно загомонили.

— Так что, держим оборону! — С улыбкой сказал я.

Потом пошел в самый край, линии, где отдыхали остальные бойцы. Там Матузный сидел рядом с Нарывом.

Нарыв был бледен. Он так и прижимал к груди автомат, и, казалось, даже не изменил положения, в котором я его оставил.

— Как он? — Спросил я у Матузного, опустившись рядом.

— Плохо, Саша, — вздохнул пограничник. — Рвало Славу несколько раз. Взгляд у него стал какой-то отсутствующий. Стеклянный.

Простой деревенский парень Матузный уставился на меня наивными глазами. Добавил:

— Видать, у Нарыва после контузии в мозгах что-то сломалось.

— Ничего, — сказал я, — пройдет. Судя по всему, контузия у него легкая. Через пару дней будет как новенький. Ну может, головной болью помучается.

— Идут! — Внезапно закричал Малюга, и мы с Матузным обернулись на его голос. — Духи идут!

— Отделение! — Я поднялся, — к бою! Покажем им, братцы, как погранцы умеют Родину защищать!