Я уничтожил Америку 3 Назад в СССР

Глава 9

Ребята оказались скоры на руку. Не поверив ни единому моему слову, они живо собрались и мы, дружной гурьбой из четырёх человек, отправились грабить банк.

Да-да, вот так вот просто взяли, да и отправились. Андреас, Ульрика и ещё один человек среднего возраста по имени Хорст Малер. Это он находился за стенкой в спальне, пока меня пытались вывести на разговор.

Бородатый и с большими залысинами черноволосый чудак своими круглыми очками напоминал Джона Леннона. И точно также подёргивался, почёсывался, ёрзал на месте.

Я помнил этого Хорста как ярого антисемита и отрицателя Холакоста. Вот и сейчас он неторопливо вещал, как завзятый оратор, сидя рядом со мной на заднем сидении небольшого «Фольксвагена»:

— Всё это придумки. Холокост был преувеличен и раздут до невозможности, а если взять и проверить, то получится совсем иная картина! Уничтожение евреев — вымысел союзной пропаганды военного времени, раздутый еврейскими СМИ для демонизации и дискредитации националистического движения в Европе и во всём мире!

— Да? А как же миллионы убитых евреев? — хмыкнул я в ответ.

— Большинство исчезнувших европейских евреев не были убиты, а эмигрировали в США и Палестину или оказались на территории СССР. В результате они пропали из поля зрения статистики. Вот тут и взялись огрехи в подсчётах! — откинулся Хорст на сиденье.

Он явно оседлал любимую лошадку и теперь мог на ней проехать не одну сотню километров. Мне же этого слушать вовсе не хотелось, поэтому я произнёс:

— Да? Не было Холокоста? Ну и чёрт с ними. Не было и не было…

— Да как это чёрт с ними? — опешил Хорст. — Они же развились в США и взяли под контроль Финансовую Резервную Систему. Кланы Ротшильда и Рокфеллера развились до невероятных размеров! Если так будет и дальше, то они станут повелителями мира. А когда это произойдёт, то они начнут драться между собой! А делать это руками обычных граждан! Когда не хватит снарядов, то будут посылать людей. Не хватит металлических щитов на танках — станут закрывать дыры людьми! И всё это только ради того, чтобы править миром! Чтобы капитализм прогнул мир до основания, а потом сожрал себя в лютой и бессильной злобе!

— Если Хорст найдёт свободные уши, то будет вещать до тех пор, пока на языке не натрёт мозоли, — хмыкнула с переднего сидения Ульрика. — Он же юрист, а этим ребятам палец в рот не клади! Язык без костей и работает им неустанно.

— Вообще-то тебе нравится, как я работаю языком, — двусмысленно подмигнул он ей в ответ. — Но в целом, я показываю человеку, насколько он незряч. Демонстрирую картину мира! Во всём том, что случилось, виноваты евреи! И именно они сейчас берут реванш за то, что с ними пытался сделать Адольф! А ведь он хотел только чистоты расы и счастья для германцев. Разве он многого хотел?

Вот ещё и Гитлера приплёл… Так и хотелось съездить по этой лоснящейся морде, которая пытается оправдать сумасшедшую марионетку объединённого Запада! Но я сдержался. В моём мире Хорста арестуют в следующем месяце и дадут нехилый срок за его действия и слова. Так что надо только подождать…

На удивление, этот малый проживёт гораздо дольше своих подельников, сидящих на передних сидениях. Он уйдёт из жизни в двадцать пятом году, а вот эта парочка покинет мир гораздо раньше. Вернее, их уйдут из этой жизни, поскольку смерти Баадера и Майнхоф очень уж подозрительны. Один от выстрела принесённого тайком пистолета, другая от повешения на разорванном на полоски носовом платке…

— Простите, герр Малер, но мне бы сейчас хотелось сосредоточиться на предстоящем деле. Про политику мировой буржуазии мы можем поговорить и после дела, — я постарался растянуть губы в улыбке.

— Да-да, но я запомню — на чём мы остановились и обязательно продолжу с этого же места, — покачал бородой Хорст.

Он перестал обращать на меня внимание и переключился на сидящих впереди. Я же откинулся на сиденье и задумался.

Почему эти образованные дети относительно благополучной Германии, воспитанные на идеалах гуманизма и протеста против нацистского прошлого своих отцов, сами взяли в руки оружие?

Они вышли из библиотек, с университетских семинаров по Марксу и Адорно. Вышли и начали грабить банки, устраивать взрывы. В этом был страшный, почти шекспировский надлом: их идеалом была чистота, а инструментом — грязь и кровь. Их мечтой — свобода, а методом — террор, который лишь закручивал гайки ненавистного им «полицейского государства».

Они хотели разбудить спящее общество, вскрыть его гнойники — фашизоидные тенденции, империализм, потребительское равнодушие. И они добились своего — общество проснулось. Но проснулось в ужасе и с одной мыслью: «Этих безумцев нужно уничтожить». Они стали тем самым чудовищем, с которым боролись, создав замкнутый круг насилия: их действия провоцировали ужесточение государства, а это ужесточение, в свою очередь, подтверждало их правоту в их же собственных глазах.

Замкнутый круг. Сон про не сон, а про не сон — сон.

Их трагедия — это трагедия абсолютного идеализма, столкнувшегося с непрозрачностью и сложностью реального мира. Они мыслили бинарными категориями: Добро и Зло, Угнетенные и Угнетатели, РАФ и Система. В такой картине мира нет места компромиссу, сомнению, полутонам. Только тотальная война.

Их конец закономерен и символичен: тюремные камеры в Штамхайме, где двое лидеров один за другим свели счеты с жизнью (или были убиты — это навсегда останется темной загадкой). Они сгорели в огне собственной радикальной чистоты, оставив после себя не освобожденный мир, а шрам на совести нации, горстку мифов для одних и кровавое предупреждение для других.

Так что же я думаю?

Я думаю, что РАФ — это вечное предупреждение о том, что происходит, когда идея о спасении отходит от человечности. Когда абстрактная идея о «светлом будущем» становится дороже конкретных человеческих жизней в настоящем. Это история о том, как желание спасти мир может обернуться жестокостью, сравнимой с жестокостью того мира, который они пытались сокрушить.

И да, это не романтическая история о благородных бунтарях. Это мрачная, депрессивная сага об интеллектуалах, заблудившихся в лабиринте собственных догм и в итоге уничтоживших самих себя. Сага, написанная не чернилами, а кровью, отчаянием и стальным холодом тюремных решеток.

А я? Не такой ли дорогой я пытаюсь пройти, чтобы добиться своей цели?

Мы мчались по автобану, а Хорст, словно заведенная игрушка, не умолкал. Его слова липли ко всем, как смола. От них хотелось отмыться, но не было ни воды, ни даже свежего воздуха в этой душной машине, пропахшей бензином и старым кожзамом.

— Именно они берут реванш! — его голос взвизгнул до фальцета. — Они внедряют в умы яд толерантности и мультикультурализма, чтобы растворить нас, истинных европейцев, в этом котле! Чтобы лишить нас корней, веры, воли!

Андреас за рулем молча курил, изредка покряхтывая. Ульрика, кажется, тоже отключилась, уставившись в стекло, по которому протянулись жидкие нити дождя. Я же чувствовал себя в ловушке. Не в машине, нет. А в этом потоке бредовой, но оттого не менее удушающей логики. Этот человек не просто был болен, он был заразен. Его идеи, как споры плесени, плодились с катастрофической скоростью и заполняли все пространство.

— Хорст, — попытался я вставить слово. — А банк-то мы грабить зачем? Чтобы Ротшильдов немного подразнить?

Он на секунду замолчал, его глаза за толстыми стеклами сузились, словно у кошки, которая выбралась на дневной свет из тёмного подвала.

— Банк — это символ. Храм их финансовой религии. Мы совершим акт возмездия. Не только ради денег. Это будет знак. Искра!

— Которая упадет в бочку с бензином? — усмехнулся я.

— Именно! — воскликнул он, приняв мою насмешку за одобрение. — Народ проснется! Увидит, что можно бить гидру по ее жадной голове!

«Народ проснется и побежит снимать деньги со счетов, пока его не опередили другие такие же проснувшиеся», — подумал я, но вслух не сказал. Спорить с ним было все равно что пытаться начертить мелом круг на поверхности воды.

Машина свернула с автобана и поползла по узким улочкам спального района. Дождь усиливался, превращая сумеречный город в размытую акварель. Андреас наконец заговорил, его голос прозвучал хрипло и устало:

— Почти приехали. Есть какой-нибудь план, Мюллер?

— План? — переспросил я, и хмыкнул. — План прост! Мы врываемся, как вихрь, забираем то, что принадлежит нам по праву исторической справедливости, и исчезаем!

Ульрика обернулась и посмотрела на меня. В ее глазах я не увидел ни фанатизма Хорста, ни усталой решимости Андреса. Там было пустое, почти апатичное ожидание. Как у человека, который идет на работу, где ему платят ровно столько, чтобы он не уволился. Она неторопливо произнесла:

— Никаких «мы». Пока что ты действуешь сам, Мюллер. Мы не хотим испачкаться в этом… Раньше времени.

«Фольксваген» замер в темном переулке за углом от невысокого здания из стекла и бетона — местного филиала какого-то солидного банка. Дождь теперь барабанил по крыше, по-солдатски отбивая тревогу.

— Ну что, господа, — Хорст вылез из машины и вдохнул сырой воздух. — Готовы увидеть, как творится история? Не пером, а делом! Мюллер, покажи, чего ты стоишь! Вот, я даже сделаю тебе небольшой подарок!

Он сунул руку под куртку и вытащил тяжелый, темный пистолет. В тусклом свете он блеснул матовой сталью. И в этом блеске внезапно исчез чудаковатый бородач, помешанный на теориях заговора. Остался только бандит с круглыми очками и оружием в дрожащей от возбуждения руке. Самый опасный тип это тот, кто верит в собственную правоту до дрожи в коленях.

Я усмехнулся в ответ и… начал раздеваться.

— Что ты делаешь? — буркнул Андреас, когда стащил рубашку и начал расстёгивать штаны.

— Вам недавно понравилась моя маскировка, а сейчас… Сейчас я замаскируюсь так, чтобы никто не мог запомнить моё лицо, — хмыкнул я в ответ и вместе со штанами стянул трусы.

Ботинки упали на коврик, их накрыла ткань штанов. После этого я выбрался наружу и забрал пистолет у остолбеневшего Хорста. Заметил оценивающий взгляд Ульрики. Ну ничего, пусть смотрит. Ей, дважды рожавшей, не в новинку видеть мужские члены.

— Я скоро вернусь. Не глуши мотор, — бросил я Баадеру, а после двинулся ко входу в банк.

Да, так и пошёл, в чём мать родила. Пистолет спрятал в поданную сумку, чтобы раньше времени не вызывать панику. Ну да, голый мужчина на улице и так предмет пристального внимания, а если он ещё и с пистолетом…

К счастью, идти было недолго.

Холодный мрамор пола обжег ступни, но это было даже приятно — словно смывало остатки той душной, пропитанной бредом Малерра атмосферы, что царила в машине. Воздух в банке был кондиционированным, стерильным, пахло деньгами и страхом. Моя кожа, покрытая мурашками, казалось, звенела в этой гробовой тишине.

Первой меня заметила пожилая дама у столика с бланками. Её глаза, похожие на выцветшие пуговицы, округлились, челюсть отвисла, и из горла вырвался не крик, а нечто среднее между хрипом и всхлипом. Она застыла, вытаращив глаза на мое голое тело с таким недоумением, будто увидела не человека, а внезапно материализовавшееся абстрактное понятие — скажем, инфляцию или государственный долг.

Расчет оказался верным. Пуританский уклад, десятилетиями вбиваемый в головы, сработал лучше любого кастета. Женщины застыли, как кролики перед удавом. Чей-то стаканчик с кофе опрокинулся, и коричневая лужа медленно поползла по идеально отполированной стойке. Ни звука. Только учащенное дыхание и шелест нейлоновых колготок.

Я не стал медлить. Движение должно было быть одним, резким, как удар хлыста. Подскочил к охраннику, дородному парню в синей форме, который только что зевнул, прикрыв рот ладонью. Его мозг, настроенный на стандартные угрозы — маски, оружие, крики «Все на пол!» — просто отказался обрабатывать входящий сигнал. Грабитель в его понимании был существом одетым, даже в маске. А тут… а тут было голое нечто с пистолетом в руках.

Его рука потянулась к кобуре, но была уже слишком медлительной, заторможенной. Я не стал целиться. Короткий, хлесткий удар рукояткой «Вальтера» по макушке вызвал глухой, мокрый звук. Глаза охранника закатились, и он осел на пол, тяжело и нелепо, словно мешок с картошкой. Путешествие в страну снов для него началось без виз и загранпаспорта.

Я повернулся к залу. Десятки пар глаз, полных ужаса, стыда и дикого любопытства, смотрели на меня.

— Внимание, дорогие фрау и фройлян! — крикнул я, и мой голос гулко отозвался под сводами потолка. — У меня в руках не только оружие, но и крепкое мужское достоинство! Кто первый решится его оскорбить?

Раздались вскрики. Кто-то закрыл лицо ладонями. Правда, оставил небольшую щёлочку между пальцами. Шалуньи этакие!

Я подошел к ближайшей кассирше — юной блондинке с вытаращенными глазами. Она смотрела куда-то мимо моего плеча, отчаянно пунцовея кожей на щеках.

— Дорогая, — сказал я мягко, положив сумку на стойку. — Не смущайся. Это всего лишь анатомия. Обычно она побольше в размерах. Да и что-то прохладно у вас тут… Возьми сумку и давай без глупостей. И, пожалуйста, побыстрее. Мне еще обратно возвращаться, а на улице, на минуточку, дождь. Ужасно не хочется получить воспаление лёгких.

Девушка застыла, будто парализованная. Ее взгляд метался от моего лица к пистолету и обратно, старательно избегая центральной части композиции. Казалось, ее мозг разрывается на части: протокол при ограблении строго запрещал сопротивляться, но воспитание кричало, что смотреть на голого мужчину — верх неприличия.

— Эльза! — прошипела ее более пожилая коллега из-за соседней стойки, стараясь не поднимать глаз. — Дай ему всё, что он просит! Ради бога!

Это встряхнуло блондинку. Она, не глядя, схватила протянутую холщовую сумку и начала дрожащими руками запихивать в нее пачки марок. Банкноты шуршали, словно стыдливые шепотки. Я почувствовал, как по моей спине пробегает холодок — и не столько от сквозняка, сколько от десятков глаз, которые теперь изучали меня с пристальным, почти клиническим интересом. Я был для них не просто угрозой. Я был аттракционом. Диковинкой, нарушающей все их строгие, выверенные порядки.

Внезапно из толпы поднялась тщедушная старушка в очках с толстыми линзами. Она выставила перед собой кошелек, словно крест для вампира.

— Убирайся, сатир! — проскрипела она. — Вас, развратников, на кострах жгли!

Я вежливо улыбнулся и развернулся чуть больше, демонстрируя всю красоту своего «мужского достоинства». Она тут же опустила глаза и забормотала под нос.

— Фрау, времена изменились. Теперь за такое не жгут, а дают премию за артистизм. А лет через пятьдесят вообще будут считать проявлением искусства! В вашем возрасте не стоит так волноваться. Поберегите нервы.

Старушка ахнула и шлепнулась на стул, беспомощно опустив кошелек.

Тем временем Эльза закончила. Она протянула мне набитую сумку, глядя куда-то в область моего ключицы. Ее лицо напоминало перезревший помидор.

— Спасибо, фройлян, — я взял добычу. — Вы очень профессиональны. И не переживайте — эти деньги пойдут на борьбу с мировой финансовой олигархией. Или на новый наряд для моей девушки. Еще не решил.

Раздался сдавленный смешок. Кто-то из клиентов, судя по всему, начал ценить представление.

— Вы очень приятная публика. Всего доброго и хорошего. Желаю вам хорошего секса и вкусного кекса…

С этими словами я развернулся и, неспешно покачивая бедрами, двинулся к выходу. За моей спиной стояла гробовая тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием и, как мне показалось, сдержанным всхлипом той самой блондинки-кассирши. Возможно, от пережитого стресса. А возможно, от осознания, что ее скучная банковская рутина сегодня была грубо, но необратимо нарушена самым экстравагантным образом.

Выбежав на улицу под холодный дождь, я увидел «Фольксваген» с работающим мотором. Ульрика смотрела на меня через стекло всё с тем же оценивающим, чуть насмешливым взглядом. Андреас молча открыл дверь. А Хорст Малер, вытаращив глаза, что-то бормотал, глядя на мою мокрую, покрытую мурашками кожу и набитую деньгами сумку.

— Потрясающе… — прошептал он. — Это… это был акт чистейшего экзистенциального протеста! Абсолютное отрицание системы через обнажение ее сути!

Я плюхнулся на сиденье, бросив сумку к его ногам.

— Заткнись, а? А ты газуй, пока клиентки банка не очухались! — это я уже бросил Андреасу.