Я уничтожил Америку 3 Назад в СССР

Глава 11

— Половину всегда нужно заносить бедным и несчастным! — наставительно говорил я, спустя две недели после голожопого ограбления. — Всегда! На наши нужды хватит и половины, а человеческую признательность можно купить либо делами, либо деньгами…

— Но они же всё равно всё пробухают! — прервал меня Андреас.

Он сидел в мягком кресле, в кожаной куртке и новеньких джинсах. Как всегда, одет с иголочки, причёсан и выбрит. Не партизан, а прямо-таки модель на показе. Ну, отчасти за это следование моды он и привлекал молодёжь. Та насмотрелась на грязных хиппи, от которых несло потом и… любовью. И на их фоне Баадер выглядел гораздо выигрышнее.

С ним-то у меня возникло как раз больше всего проблем. Чтобы его прогнуть под себя, пришлось использовать многое из своего богатого опыта. Психологически, морально, где-то лестью, где-то увещеванием, где-то угрозами… В общем и целом, с ним пришлось работать больше всего.

С Ульрикой, Малером и даже с прибывшей для знакомства Гудрун Энслин всё прошло гладко. Их цели и мотивы были ясны — мир без капитализма, без сволочизма и без американизма. Под влиянием войны во Вьетнаме они искренне ненавидели американцев и властные структуры из Америки. На этом я и сыграл, чтобы подмять их под себя.

А вот Баадер доставил мне немало хлопот своей эксцентричностью. Своими выходками и вызывающим поведением он может поставить под удар любую намечающуюся операцию.

Конечно же мне этого не нужно! В стойло, сукин сын! В стойло и дыши ровно в две дырочки, пока не вызовут!

— Может и пробухают, — согласился я, глядя, как Хорст покуривает трубку. Дым, едкий и плотный, вился в прохладном воздухе комнаты, словно моя собственная мысль, обретающая форму. — Да, Андреас, они пропивают эти марки. Но они запомнят руку, которая их подает. Они запомнят не конкретные лица, а ощущение справедливости. Смутное, неотчётливое, но — справедливости. Ведь каждый человек считает, что в той или иной мере обделён. А когда придет время, они отворят двери перед теми, кого мы пошлём, или, на худой конец, отвернутся, делая вид, что ничего не замечают. Деньги, которые мы им отдаём, — это не благотворительность. Это смазка для механизма, который мы с тобой строим. Механизма возмездия, чёрт побери!

Андрей смотрел на меня с тем вызывающим скепсисом, который был второй натурой. Он откинулся в кресле, и дорогая кожа тихо вздохнула под его весом.

— Механизма? — усмехнулся он. — Ты говоришь, как инженер на заводе. А эти «винтики» — они ненадёжны. Они пьяны, глупы и болтливы. Однажды один из них ляпнет лишнее в пивной, и вся твоя хитрая машина разлетится на куски.

— Риск — дело благородное, — парировал я. — А твои выходки, мой друг, куда рискованнее. Твоя страсть к красивым машинам, к дорогим курткам, к тому, чтобы быть на виду… Это не партизанщина, Андреас. Это позёрство. И оно привлекает не только восторженных студенток, но и внимание полицейских в штатском. Ты думаешь, они слепые?

Я видел, как его глаза вспыхнули. Задеть его тщеславие было вернейшим способом вывести из равновесия. Он ненавидел, когда его стиль, его имидж ставили под сомнение. Для него это не просто одежда, а доспехи революционера новой формации.

— Мои «выходки», как ты говоришь, — это наша реклама! — он резко встал и подошел к окну, глядя на серые улицы. — Хиппи со своими благовониями и пацифизмом — это вчерашний день. Они только ноют. А мы… мы должны быть сильными, быстрыми, современными. Мы — новые герои. А герои не должны пахнуть потом и нищетой. Они должны вызывать не жалость, а зависть и восхищение.

— Герои живут недолго, Андреас, — тихо сказал я. — А нам с тобой предстоит долгая война. Война — это не показ мод. Это грязь, терпение и дисциплина. И как раз этой дисциплины я в тебе до сих пор не вижу.

Он обернулся. На его лице играла та самая вызывающая ухмылка, что сводила с ума его последовательниц и заставляла меня порой сжимать кулаки под столом. А так хотелось треснуть этого полупокера в его холёное рыло! Но нельзя! Пока мы с ним заодно — трогать его нельзя!

— Может, тебе просто не нравится, что я мыслю не по твоим старым, заскорузлым схемам, товарищ наставник? Что я не встраиваюсь в твой «механизм» как послушный винтик? Ты хочешь управлять Ульрикой, Малером, Энслин… потому что они — фанатики. Их легко вести, подложив под нос правильный лозунг. А я… я свободен.

В его словах была горькая правда. Он был самым талантливым и самым опасным из них. Неистовый, харизматичный, непредсказуемый. Его нельзя было купить лозунгами, как других. Его можно было только обломать, сломать или… направить его энергию в нужное русло, сделав вид, что это он сам выбрал дорогу.

Тяжеловато, но постепенно получается это сделать.

— Свобода — это осознанная необходимость, — процитировал я, поднимаясь с места. — Твоя свобода заканчивается там, где начинается безопасность организации. Следующая твоя выходка, следующая несанкционированная твоя поездка на ворованном «Мерседесе»… Я не буду тебя увещевать. Я просто уйду. Заберу бригаду и уйду. Оставлю тебя одного. С твоей свободой, твоей красотой и полицией на хвосте. Подумай, хватит ли тебе одной харизмы, чтобы уцелеть?

Я не стал ждать ответа. Развернулся и кивнул Хорсту. Мы вместе вышли из комнаты, оставив Андреаса одного с его мыслями и табачным дымом, медленно растворяющимся в воздухе. Пусть посидит. Подумает. С ним всегда нужно было оставлять последнее слово за собой.

Я уже знал, что он сломается. Не сейчас, так через час. Ему нужна была сцена, зрители, движение. Одиночество и бездействие были для него пыткой.

В коридоре я встретил Ульрику. Она молча смотрела на меня своими спокойными, твёрдыми глазами. В них не было ни безумия Баадера, ни фанатичного блеска Энслин. Только холодная решимость.

— Ну что? — коротко спросила она.

— Ничего, — ответил я, поправляя пиджак. — Всё идёт по плану. Готовьтесь. Скоро начнётся настоящее дело.

И в её взгляде я увидел то, что ценил больше всего — безоговорочную веру и готовность к действию. С такими, как она, можно было идти в огонь и в воду. А с такими, как Баадер… с ними можно было только поджечь этот мир и надеяться, что огонь не испепелит тебя самого.

— Герр Мюллер! Герр Мюллер! — из-за двери показался встрёпанный студент лет двадцати. — Мы нашли Иоахима! Ребята схватили его посреди улицы и сейчас везут на заброшенную фабрику.

— Ну что же, пора и нам выдвигаться, — улыбнулся я Ульрике. — Вот и наша козырная карта. Она должна сработать гораздо лучше всех ограблений банков и помощи людям. Поедешь со мной?

— Да, конечно, — кивнула она в ответ. — А что это за человек?

— Плохой, — поджал я губы. — Настолько плохой, что даже попрошу при встрече с ним отдать мне оружие.

— Чего? — подняла она брови. — Это что же за мерзость такая, чтобы ты во мне сомневался.

— Мерзость… По-другому и не назовёшь. Но, он нам нужен живым, чтобы название нашей фракции прозвучало не только в Германии, но и за её пределами.

— А ты умеешь интриговать, герр Мюллер, — усмехнулась Ульрика, а потом чуть прищурилась. — Кто же ты такой? Откуда же ты взялся на нашу голову?

— Это вы меня вдохновили! Вы и Карл Маркс, — подмигнул я в ответ. — Жил себе жил, а потом начал вдруг думать: а правильно ли я живу? Ведь есть иная жизнь — в служении народу и в борьбе против тирании капитализма. И вот я уже здесь. С вами. С тобой…

— Да? Ну что же, будем двигаться дальше, товарищ! Правда всегда всплывёт! Поехали, покажешь своего монстра.

— А оружие?

— Сдам по приезду, а то мало ли что случится по пути, — усмехнулась она в ответ.

Мы погрузились в машину. Ничем не примечательная «Ауди». Лупастыми фарами напоминала «Запорожец». По сравнению с «Ауди» моего времени это была жёсткая телега. Кочки и выбоины ощущались всем телом, несмотря на добротные амортизаторы. Я прихватил с собой купленную для такого случая дорогущую камеру «Кварц». Денег не пожалел — для благого же дела. За нами следом поехала ещё одна машина из «Фракции Красной Армии». Людям хотелось посмотреть на того человека, которого я приказал привезти на заброшку.

А посмотреть было на кого…

Невысокий худощавый мужчина с обширной плешью сидел привязанный к стулу и испуганно смотрел на окружающих его троих мужчин сквозь треснутые очки. Ребята его немного помяли при поимке, но мне ни капли этого засранца было ни жаль. Я смотрел на него и видел вовсе не человека.

— Кто это такой, Мюллер? — спросил увязавшийся за нами Андреас.

— Убийца и людоед, — процедил я, устанавливая напротив сидящего камеру.

— Чего-о-о-о? — протянула Ульрика. — Кто это?

— Вы меня с кем-то спутали… — испуганно залопотал сидящий на стуле. — Я не… Я не знаю, о чём вы говорите! Вызовите полицию! Я буду жаловаться.

— Не надо кричать. У вас будет на это время, — скривился в нехорошей ухмылке.

Судя по всему, от этой ухмылки Кроллу поплохело, так как он побледнел и заёрзал на стуле. Как бы не обоссался раньше времени. Ему будет от чего пустить струю…

Взглянул на своих подопечных. Они во все глаза смотрели на сидящего. Явно до конца не понимали, что я хочу сделать, ну да и ладно. Зато потом будет интереснее посмотреть на их реакцию. Кстати, если говорить о реакции, то…

— Хорст, забери у всех оружие, — скомандовал я.

— Что? Зачем? — моргнул адвокат.

— Чтобы мне было спокойнее. Этот урод должен дожить до суда. Его должны судить по всем законам, пусть и хренового, но мира.

— Но зачем? — взвился Андреас. — Если он виновен, то мы сами его шлёпнем! Прямо тут! И без лишних закорючек грёбаных бюрократов!

— Он должен сыграть нам на руку! — отрезал я. — Это козырная карта «Фракции Красной Армии». И мы должны разыграть эту карту. Должны заявить о своей справедливости! Чтобы люди потянулись к нам! Надеюсь, тебе это понятно?

— Понятно, — буркнул он, а потом взглянул на остальных. — Слышали, что сказал «босс»?

Последнее слово было произнесено с издёвкой, но ведь произнесено!

С недовольным бурчанием оружие было отдано Малеру. Тот сложил пистолеты подальше, чтобы можно убрать его с глаз долой. Я осмотрел всё, прикинул свет и расположение камеры, потом вытащил из кармана медицинскую повязку и накинул на лицо.

Объявлять себя на камеру мне не хотелось. Но появиться в кадре мог, поэтому приходилось применять меры предосторожности.

— Андреас, умеешь обращаться с камерой? — подозвал я Баадера.

— Кое-что умею, — буркнул он.

— Тогда постарайся, чтобы картинка получилась чёткой, — я похлопал его по плечу. — Уверен, что у тебя это получится лучше всех.

Немного лести не помешает. Это ему возвратка за «босса».

После этого я подошёл к сидящему и начал говорить:

— Добропорядочные люди Германии, запомните эту сучью морду. Это Иоахим Кролл. Убийца, насильник и людоед! Его первое преступление случилось восьмого февраля пятьдесят пятого года. Его первая жертва — девятнадцатилетняя Имгард Штелль. Затащил в заброшенное здание в Людингхаузене, изнасиловал и зарезал. Через год, в пятьдесят шестом, этот ублюдок похитил на окраине Ботропа двенадцатилетнюю Эрику Шультер. Сделал с ней то же самое. Ну что, сволочь, тебе понравилось?

— Это не я! Я не…

— Заткнись! Не нужно вешать лапшу на уши! После Эрики он на несколько лет затих. Словно гадюка в нору заполз. А выполз снова, когда в пятьдесят девятом его старик помер. Видно, единственный тормоз отвалился. Шестнадцатого июня того же года, на берегу Рейна, возле Рейнсхаузена, он прикончил двадцатичетырехлетнюю Клару Тесмер. А сел за это дело ни в чём неповинный механик, Генрих Отто. Мужчина не выдержал, в камере на ремне повесился. А этот падла… ему хоть бы хны. Уже через месяц, двадцать шестого июля, в Эссене, он убил шестнадцатилетнюю Мануэллу Кнодт. И тут его окончательно порвало. Он не просто убил… он вырезал у неё куски тела. И потом… съел их. Просто съел, как какую-то говядину.

Кролл заёрзал на стуле. Попытался встать, но куда там. Связали его на совесть.

— Это всё неправда! Это всё поклёп! Я не делал этого!

И в то же время смотрел на меня широко открытыми глазами. Смотрел так, как будто я читал его мысли. Смотри-смотри, сволочь, после суда вряд ли скоро увидишь человеческие лица, пусть даже и скрытые под медицинской маской.

Я усмехнулся и продолжил:

— После этого опять затишье. В шестьдесят первом перебрался в Дуйсбург, устроился уборщиком в концерн «Маннесманн». Получил комнату в общежитии на Фризенштрассе, двадцать четвертый номер. И зажил себе, как ни в чём не бывало. Как будто не он по Германии окровавленным зверем шастал.

— Я не… это не я… — пролепетал Кролл.

— А в шестьдесят втором этот шакал снова пошёл на дело. Двадцать третьего апреля, Динслакен. Тринадцатилетняя Петра Гизе. И знаете, что самое паскудное? За это дело взяли ни в чём не повинного Винсента Куэна. Три года этот бедолага отмотал в камере, пока умные люди не разобрались и не выпустили его. А наш-то, наш красавец, уже четвёртого июня в пригороде Дуйсбурга, в Вальсуме, задушил двенадцатилетнюю Монику Тафелль. И снова — фокус! Под стражу взяли соседа семьи, Вальтера Квипера. Не доказали, отпустили. Но мужик через пару месяцев повесился. Затравленный, опозоренный.

— Я не знал! — воскликнул Кролл.

— Не знал? Тварь! Третьего сентября того же года, в Буршайде, он убил двенадцатилетнюю Барбару Брудер. Девочку так и не нашли. Никогда не найдут. Он её несколько месяцев ел. Просто ел, как консервы, — я сделал паузу, потом продолжил. — После этого снова перерыв. Залёг на дно. А вот двадцать второго августа шестьдесят пятого, в Гросенбауме, он попытался зарезать в машине влюблённую пару. Германа Шмитца и Мариан Винн. Германа он зарезал. А девчонка подняла такой крик, что струсил, сбежал. Испугался, сука. И снова затишье. Целый год не убивал.

— Я не виноват! Это… Нет! Вы не понимаете! Это не я!

— Он затаился, но червяк внутри него ворочался и требовал смертей. Тринадцатого сентября шестьдесят шестого, в городском парке Марля, он изнасиловал и убил двадцатилетнюю Урсулу Роллинг. Её парень, Адольф Шикель, отошёл на двадцать минут — вернулся к мёртвой любимой. Его в этом и обвинили. Не выдержал — покончил с собой. Ещё одна жизнь на счётчике Кролла. А двадцать второго декабря того же года, в Вуппертале… он изнасиловал и утопил в сточной канаве пятилетнюю Илону Харке. Пять лет девочке было! Всего пять лет!

— Вы не понимаете… Она сама… — пробормотал Кролл. — Сама хотела…

— Потом снова пауза. Следующий раз он объявился только в шестьдесят девятом. Двенадцатого июля, Хюккесваген. Шестидесятиоднолетняя Мария Хетген. Её он изнасиловал и задушил. Двадцать первого мая этого года от его рук пострадала тринадцатилетняя Ютта Рахн. Та же история. А за это дело посадили другого человека — Петера Шея. Парень под давлением «следователей» и «горе-родственников» оговорил себя. Получил шесть лет тюрьмы. Ещё одна исковерканная жизнь. И вот «Фракция Красной Армии» передаёт в руки суда этого преступника, чтобы он понёс заслуженное наказание. Такие уроды не должны ходить среди мирных людей!

После этого я кивнул бледному Андреасу, чтобы тот прекратил съёмку. Он выключил камеру и остолбенело уставился на сидящего.

— Тварь! Какая же ты тварь! — взвизгнула Ульрика и бросилась к Кроллу.

Я едва успел перехватить её на лету.

— Всем стоять! Никому не трогать этого урода! — рявкнул я как можно громче. — В полицию его надо сдать без следов побоев!

— Но ведь он же… Он! — кипела Ульрика.

— Он один из больных ублюдков, кому нравится убивать! Не надо ему уподобляться! — рыкнул я и притиснул её к себе ближе, погладил по голове, успокаивая. — Он получит своё. Если мы убьём его сейчас, то он слишком легко отделается. Он должен взглянуть в глаза тех, у кого отнял родных и близких. Пусть они посмотрят на это чудовище! Пусть!

Я кивнул ребятам. Один из них вколол снотворное в плечо Кролла и вскоре тот обмяк, опустив голову. После этого я сказал Андреасу:

— Нужно сделать несколько копий и раздать журналистам. Ульрика по своим каналам поможет это сделать быстрее и надёжнее. Самого Кролла нужно доставить в полицейский участок и сдать вместе с одной из копий.

— Но откуда ты всё про этого урода знаешь? — спросил Андреас.

— Его долго разрабатывали полицейские, мне же посчастливилось стырить их разработки и опередить полицию на пару недель. Они бы его и так взяли, но взяла его именно «Фракция Красной Армии». И я повторюсь, что это будет хорошей рекламой для нашего объединения!