Я уничтожил Америку 3 Назад в СССР

Глава 6

Утром я ушёл тихо, решив не будить Марту. Она тихо улыбалась во сне, пока неслышно одевался. Наши вечерние утехи перешли в ночные. Марта была ненасытна. Её стоны и слова напоминали порнофильмы из девяностых. Те самые кассеты видеомагнитофонов из серии «я-я, даст ист фантастиш, зерр гут», которые родители старательно прятали от своих деток, а детки не менее старательно их искали в шкафах и под диванами.

Несмотря на вчерашнее противление фрау Шнайдер, я всё-таки оставил два алмаза на чайном блюдечке. На мой взгляд, это была достойная оплата за ту работу, которую она помогла мне провернуть.

Сокровище Флика должно пойти на нужное дело. И одним из нужных дел я как раз считал дальнейшее благополучие семейства Шнайдер. Она мне помогла, а неблагодарным я оставаться в памяти не хотел.

Мой путь пролегал по утреннему холодку к автобусной станции. Всё было спокойно — никто не обращал внимания на пожилого человека в добротной одежде, с палочкой в руках и вещмешком за плечами. Да особо и некому было обращать — солнце ещё не встало, хотя вот-вот должно проявиться за горизонтом. В тихом городке Бёрнау большинство населения ещё мирно почивало.

Сама станция представляла из себя небольшой каменный домик, в котором дремала пожилая фрау. На стук в оконце она встрепенулась, захлопала глазами, а потом ещё минуты три пыталась понять — кто я и какого хрена разбудил её в такую рань?

С горем пополам мне удалось убедить разбуженную фрау продать мне билет до Мюнхена. Автобус вскоре должен был отходить, но на подобии перрона не было ни души. Мы с усатым водителем оказались единственными людьми, которых вскоре повезёт пузатое и лупастое чудовище.

Водитель, сутулый мужчина с седыми закрученными вверх усами, похожими на крылья взлетающих птиц, молча кивнул, забрасывая мой вещмешок в пузо автобуса. Я устроился неподалёку от входа, у окна, положив палку на соседнее сиденье. Дизель кашлянул раз, другой. Потом отчаянно чихнул с клубом чёрного, пахнущего жжёной резиной дыма, и чудовище медленно, с ленцой, отвалило от кромки тротуара.

Бёрнау проплывал за стеклом, как немое кино. Фахверковые домики с зашторенными окнами напоминали спящих с закрытыми глазами.

Водитель Ганс, если верить напечатанному на табличке имени, через пару километров нарушил молчание, не оборачиваясь:

— Ранний вы народ. Туристы, обычно, попозже в Мюнхен прутся. К пиву. А вот пожилым что-то не спится. Куда-то торопятся рано утром, занимают места…

— Дела, — коротко бросил я, глядя на убегающую ленту асфальта.

Ну, не буду же я ввязываться в разговор и говорить какую-нибудь нелепость вроде того, что в Мюнхене сосиски на пару марок дешевле. Это в Москве пенсионеры вечно прыгали в ранние автобусы, занимая места рабочих и трудящихся, чтобы на рынке через пару-тройку кварталов купить картошку подешевле. Помню, как меня это порой раздражало — ну что тебе стоит, бабка или дедка, зайти в автобус или маршрутку на час позже? Чтобы рабочий люд мог спокойно добраться до нужного места и отправиться зарабатывать тебе на пенсию…

И только когда сам стал преклонного возраста, то понял, что это пожилые люди так вливаются в тусовку. Чувствуют себя живыми среди живых и молодых…

— Ага, — хрипло проговорил водитель. — У всех дела. Только у одних — дела к пиву, а у других… — он не договорил, но в его спине, в затылке читалось понимание.

В этой стране, пронизанной памятью, люди моего возраста и с моей выправкой всегда вызывали тихие, невысказанные вопросы. Мы были ходячими напоминаниями. Одни молодые смотрели на нас с ненавистью, другие — со страхом, третьи — с этим вот молчаливым, усталым знанием. Знанием, что у нас свои «дела», не всегда пахнущие солодом и сосисками.

Я закрыл глаза, отдавшись покачиванию салона.

Автобус выехал на трассу. Первый луч солнца, жёлтый и острый, как лезвие бритвы, ударил в лобовое стекло. Ганс щёлкнул козырьком.

Ганс снова заговорил, озвучив мысли ни о чём:

— В Мюнхене, слышал, дождь обещают. К обеду.

Водителю явно хотелось поболтать. Может быть, чтобы не уснуть, может быть, так пытался скрасить дорогу. Вот только я был не в настроении болтать — чем меньше слов, тем меньше внимания. И при возможном допросе водителю будет гораздо труднее вспомнить неразговорчивого пассажира, чем словоохотливого. Но и молчать тоже не надо — так водитель и обидится на игнорирование, а в память обиженного человека детали врезаются гораздо ярче.

— Ничего, — пробормотал я. — Я ненадолго. Туда и обратно. Может быть и не попаду под дождик.

Я смотрел, как за окном мелькают придорожные сосны, стройные и безразличные. Они словно провожали взглядом четырёхколёсное чудовище, которому не стоялось на месте и которого теперь несло вдаль.

Автобус нырнул в тоннель, и на мгновение стало темно. Осталось только ровное урчание мотора и запах остывающего металла. Это длилось недолго. Вскоре снова возникли сосны, лес, небольшие деревеньки.

В этих деревеньках автобус начал останавливаться и подбирать заспанных пассажиров. Водитель нашёл свободные уши, поэтому я со спокойной душой ретировался на задние сидения и задремал. Ехать предстояло ещё двести километров, так что можно было и подремать.

Только вот едва задрёмывал, как тут же дёргался и просыпался. Да, после почти бессонной ночи ритмичное покачивание убаюкивало, но… Дёргался и снова просыпался.

Всё вроде бы шло как по маслу, но какой-то червячок сомнения грыз изнутри.

Что-то было не так. Но что именно?

Вроде бы никто не следил. Никто не оборачивался на пожилого мужчину в конце автобуса. Никто не следил, даже водитель Ганс. И всё одно — что-то мне не давало покоя. Это было не очень хорошее чувство, но именно этому чувству я привык доверять в прошлой жизни.

Я решил притиснуться в угол и начал наблюдать за людьми, которые постепенно наполнили автобусное нутро. И как ни старался, но всё равно ничего не заметил. Никакого наблюдения, никакой опасности. Возможно, опасность ожидала меня впереди?

Или это приближалась паническая атака?

Да с чего бы? Вроде бы всё ровно и гладко…

На одной из остановок в тёплое автобусное нутро забралась женщина с ребёнком лет шести. И стоило им только войти, как я понял — дальше подремать вряд ли удастся. Светловолосый мальчишка в очках и с ямочкой на подбородке сразу же громогласно заявил, что будет сидеть у окна и всем рассказывать, что он видит за стеклом.

— Тиль, перестань! Веди себя потише, люди хотят немного отдохнуть! — одёрнула его мама.

— А чего они отдыхать вздумали? Сейчас утро, а отдыхать надо ночью! Да, фрау? Вы сильно устали? — мальчишка забрался с ногами на кресло и обернулся на сидевшую позади них достопочтенную матрону.

— Мальчик, я предпочла бы побыть в тишине, — вежливо ответила женщина. — Думаю, что и остальные пассажиры тоже…

— А чего это вы за других говорите? Может, другие думают по-другому? Вон, господин в очках как весело лысиной блестит! Ему точно не хочется тишины. Под музыку и вошкам на лысине кататься будет веселее! — задорно проговорил мальчишка.

— Тиль, нельзя так говорить! — его снова попыталась одёрнуть мать.

— А почему? От этого у господина лысина зарастёт волосами? А чего это он так покраснел? Может, у него инфаркт? Фрау, не хотите сделать господину искусственное дыхание рот в рот? — Тиль никак не мог успокоиться.

По салону прокатились смешки. Мужчина закашлялся и уставился в окно. Но не тут-то было. Мальчишка не стал просто так успокаиваться. Он бы ещё мог спросить, но покрасневшая мать сдёрнула его с сидения и потащила в конец автобуса. По пути мальчишка успел подмигнуть троим пассажирам и даже слямзить яблоко у какой-то зазевавшейся бабки.

— Тиль, ты ведёшь себя непорядочно, — зашипела ему на ухо мамаша, когда они угнездились возле меня. — Так порядочные мальчики себя не ведут. Ты прямо как коммунист какой-то…

Во как! Шалуна коммунистом назвали. Я с трудом подавил улыбку. Мальчишка посмотрел на меня и приветливо кивнул. Я кивнул в ответ. За что и поплатился.

— Господин, а чего у вас голова дёргается? Позвонки сломались? Я вот буду врачом, когда вырасту. Тогда приходите и приносите деньги — я вас вылечу, — проговорил мальчишка.

— Обязательно приду, — улыбнулся в ответ и потрепал его по волосам. — А ты смелый парень, как я погляжу.

— Сущее наказание, — покачала головой мать. — Энергия бьёт через край. Не знаю, что с ним и делать… Тильман Валентин Швайгер, перестань елозить и веди себя нормально. Хотя бы час не дёргайся! Да что ты как коммунист какой-то!

Тильман Валентин Швайгер? Тиль? Тиль Швайгер? Да нет, не может быть такого. Возможно, это просто совпадение?

— Простите, а что вы имеете против коммунистов? — спросил я с улыбкой.

— Терпеть их не могу! Столько плохого они сделали для своего народа. Не выпускают из страны, только в свои республики и могут ехать…

— А вы можете выехать из своей страны? — улыбнулся в ответ. — Не в страну-союзницу, а, допустим, в тот же СССР?

— Не знаю, — захлопала она глазами. — Как-то не приходило в голову.

— Вот видите, — мягко сказал я. — А в СССР, если верить газетам, любой рабочий или инженер может по путёвке от профсоюза поехать в Болгарию или в ГДР, а может и вовсе к морю. За свои же, кстати, деньги, но по цене, которая ему по карману. Это разве плохо?

Женщина нахмурилась, явно не ожидая такого вопроса.

— Ну, возможно… Но они же не имеют выбора! Не могут просто так взять и поехать, куда захотят!

— А многие ли из нас имеют такой выбор? — не унимался я. — Если у меня нет тысяч марок на поездку в Америку, моя формальная свобода ничем не отличается от их. Но они, по крайней мере, гарантируют, что человек не останется без работы, что его ребёнок получит образование, а семья — медицинскую помощь. Разве эти идеи сами по себе плохи?

— Они против Бога! — выпалила она, найдя новый аргумент.

— Среди коммунистов есть очень много верующих людей, — возразил я. — Особенно в тех странах, где эта вера традиционна. Просто они считают, что Царство Божье нужно строить здесь и сейчас, борясь с несправедливостью и нищетой. Разве Христос не призывал к тому же? Отдать последнюю рубашку, накормить голодного?

Женщина смотрела на меня с растерянным видом. Тиль, забыв о своём обещании не ёрзать, внимательно слушал, переглядываясь то со мной, то с матерью.

— Вы… Вы их защищаете? — наконец выдавила она.

— Я защищаю здравый смысл, — пожал я плечами. — Нельзя судить о сотнях миллионов людей по карикатурам из пропагандистских листовок. Они такие же люди, как мы. Со своими проблемами, мечтами, детьми… — я кивнул на Тиля. — Вот вы его назвали коммунистом за то, что он непоседлив и не вписывается в правила. Но разве стремление что-то изменить, энергия, желание жить по-своему — это плохо? Может, именно такие «коммунисты» и двигают мир вперёд?

Тильман Валентин Швайгер вдруг важно выпрямился и заявил:

— Мама, а я, пожалуй, буду коммунистом. Они, кажется, веселятся куда больше, чем порядочные мальчики.

Его мать застыла с открытым ртом, а по салону снова прокатился сдержанный смех.

— Коммунисты такие же люди. Тоже любят веселье и праздники, — кивнул я в ответ.

— А мне больше нравится капитализм! Только при нём можно себя реализовать! — отрезала женщина.

— Всё познаётся только в сравнении. Если вы не можете сравнить, то вряд ли вынесете правильное суждение.

Мама Тиля попыталась что-нибудь возразить, но потом махнула рукой и уставилась в окно. Тиль тем временем поделил стыбзенное яблоко пополам и протянул одну половинку маме, а вторую мне. Я снова потрепал его по голове и подмигнул:

— Ешь сам. Тебе понадобится много сил. Те самые коммунисты будут любить тебя в будущем, товарищ Швайгер. Вернее, те, кто раньше был коммунистом. Русские люди. Даже медаль получишь…

— Не смейте так говорить с моим сыном! — прошипела женщина. — Никакой медали нам от коммуняк не надо!

Она вскочила с места и утащила прочь мальчишку. Только половинка яблока осталась на сидении. Я пожал плечами и умял угощение. Было вкусно.

Тиль пару раз оборачивался на меня. В эти моменты я ему подмигивал, а мама одёргивала сына. Для неё я стал врагом-коммунистом.

Ну что же, это её выбор, пусть и навязанный мнением извне.

До Мюнхена мы добрались без происшествий. Тиль больше никого не донимал — его сморило-таки по дороге и поэтому больше никаких возгласов и неудобных вопросов не слышалось. На автобусной станции я вышел, взял в ларьке неподалёку немецкий пряник и облепиховый чай. Встал возле столика и принялся выстраивать маршрут по вытащенной из вещмешка карте.

— Этого не хватит, фрау! — краем уха услышал я мужской возмущённый голос. — Вы можете проехать на автобусе, но на такси я вас не повезу!

— Но туда не ходят автобусы! — узнал я знакомый голос. — Пожалуйста, господин, на месте мой муж доплатит нужную сумму!

Я повернулся. Женщина стояла возле единственной машины такси. Водитель, неприятный толстяк с обширной плешью и крупным пузом, краснел и размахивал руками:

— Я сказал, что не поеду! Если так нужно, то можете отдать своё кольцо! Нет? Ну, тогда и такси нет! И вообще, отойдите от машины! Не заслоняйте дорогу добропорядочным гражданам! И мальчишку своего заберите!

Женщина беспомощно оглянулась по сторонам, поймала мой взгляд и поджала губы. После этого она схватила Тиля за руку и потянула его к стоящей неподалёку скамейке. Села на ребристую поверхность и закручинилась.

Подъехали ещё несколько машин такси. Ни к одному из них она не обратилась. Похоже, уже догадалась, чем закончится разговор и её просьба.

Я же тем временем взял ещё два пряника и пакет с соком. Подошёл к ним, снова подмигнул Тилю и обратился к женщине:

— Простите, фрау Швайгер, я нечаянно оказался свидетелем вашего разговора. Кхм… У меня есть возможность помочь вам, но я боюсь обидеть вас своим предложением. Если вы позволите, то…

— Цены почему-то поднялись, — вздохнула женщина. — Мне казалось, что на поездку хватит, а вышло… вот как…

— Много не хватает? — спросил я.

— Десять марок.

— Ну, это мелочи. Если вы позволите вас выручить этой небольшой ссудой, то я буду рад помочь вам. Если мы встретимся в будущем, то отдадите. Если не встретимся, то поможете вместо меня кому-нибудь другому. Добро всегда возвращается к совершившему.

Я вытащил нужную сумму и протянул женщине. Она с недоверием уставилась на меня, тогда я сунул купюры в руки Тиля.

— Вы так добры… А я… Простите меня, — захлопала глазами женщина.

— Я добр? — усмехнулся я в ответ. — Нет, я справедлив. Как большинство коммунистов. Ладно-ладно, вижу, что вам это неприятно. Тогда позволите мне сейчас сыграть небольшую шутку? Ради справедливости?

— Что вы хотите сделать? — спросила она.

— Я знаю, что работающие тут таксисты в основном знают друг друга. Они работают в коллективе, а мужской коллектив — это своеобразная культурная ячейка. Так что сейчас я кое-что проверну… А вы наслаждайтесь зрелищем и потом поезжайте на любом свободном автомобиле.

После этих слов я двинулся к самому крайнему такси. Стекло опустилось и на меня уставились глаза усатого мужчины. Я улыбнулся и мило прощебетал:

— Простите, молодой и красивый, не будете ли вы так любезны сделать мне миньет? Я плачу сорок марок, мы можем отъехать за угол и…

— Пошёл прочь, педераст! — дёрнулся было ко мне усатый, но я сразу же отпрянул.

— Всё-всё-всё, я понял! Извините, вы не из таких…

С этим же предложением я подошёл ещё к трём таксистам. Едва не получил по мордасам, но вовремя успел отскочить. И вот тот самый плешивый и толстый… Его поросячьи глазки уставились на меня.

— Извините, вы отвезёте меня на Людвигштрассе? — улыбнулся я примерно также, как до этого улыбался остальным таксистам.

Знал, что мужчины-водители смотрят на меня. А также знал, что смотрит и Тиль с мамой. Что же, пусть смотрят. Пусть видят, что коммунисты тоже умеют веселиться. А уж эту разводку я увидел как раз в фильме с Тилем. Может быть, вспомнит, когда станет взрослым актёром…

— Сколько? — спросил водитель.

— Даю пятьдесят марок, — завысил я цену в полтора раза. — И ещё двадцать дам, если проедетесь мимо своих товарищей и помашете им рукой с солнечной улыбкой!

— Садитесь! — ответил водитель.

Мы развернулись и проехали мимо округливших глаза водителей такси. Всем троим я сделал одно и то же предложение, а вот своему водителю вполне невинное. Но, об этом знал только я и фрау Швайгер.

На водителей было забавно смотреть. Челюсти у них упали чуть ли не на колени. Похоже, что сегодня они узнали о своём товарище нечто такое, чего потом ему ещё долго будут припоминать. А мужик ехал мимо них, весело помахивал рукой и скалился во все тридцать три пожелтевших зуба.

Я заметил, как на губах мамы Тиля тоже появилась улыбка. Возможно, в этот миг она чуть изменила своё отношение к коммунистам…