Я уничтожил Америку 3 Назад в СССР

Глава 10

Дождь хлестал по крыше «Фольксвагена», а я сидел на заднем сиденье, уже одетый и пялился в окно. Деньги? Вон они, в ногах у Хорста, лежат в сумке и показывают, что они самые что ни на есть безобидные бумажки.

Вот только из-за этих бумажек смерть прошла по банку в виде маленьких пчёл в пистолетной обойме. Ладно хоть не пришлось выпускать этих самых злыдней наружу… Да и вряд ли бы я выпустил их — скорее бросил бы пистолет, да и смылся в случае возникшего шухера.

Моё оружие — слово, а не свинец.

И какого-то хрена Хорст решил также и врубил свой матюгальник на полную катушку.

— … акт абсолютного отрицания! — захлебывался он, размахивая руками. — Ты обнажил не просто тело, ты обнажил суть их системы! Ее ханжество, страх перед природной, животной правдой! Мы должны это развить! Сделать манифестом!

Андреас молча вел машину, но в его затылке читалось напряженное раздумье. Ульрика смотрела на меня, и в ее глазах плескался не то восторг, не то смех.

Сейчас я стал для них не просто парнем, который голышом ограбил банк. Я стал символом. А символы, как известно, либо ведут, либо их уничтожают.

Хорст, задыхаясь от восторга, уже рисовал картины будущего.

— Название! Нам нужно громкое название! Чтобы резко и страшно! Вот, например… Фаллос коммунизма! Звучит?

Я невольно прыснул. Нет, ну про призрак коммунизма, что бродит по Европе, я слышал, а чтобы «Фаллос коммунизма»…

— Вообще никак не звучит, — усмехнулся я в ответ. — Словно насмешка над политическим строем. Несерьёзно как-то, глупо и бездарно.

— Да? — чуть обиженно проговорил Хорст. — А что тогда ты предложишь? Критиковать-то всякий может, а вот что конкретное предложить? У нас есть группа «Баадер-Майнхоф», но нас же явно становится больше…

— Название придумать? Можно и подумать. Вот, например… Фракция Красной Армии, — пожал я плечами. — А что? Знаете, сколько во времена Второй Мировой войны было подобных фракций, то есть партизанских отрядов, которые наводили шорох в стане врага? Полицаи боялись партизан как огня, ведь это зачастую были люди из ближайших мест, а они-то как нельзя лучше знали, что творили перешедшие под крыло фашизма! И полицаев вешали чуть ли не чаще, чем самих нацистов!

— А что? В этом что-то есть. Я думаю, что это прекрасное название для нашей организации! Это будет не просто группа, это — армия! Армия новых партизан, бросающих вызов империалистическому строю!

Я посмотрел на него, на его трясущиеся руки и горящие за стеклами очков безумные глаза. Этот юрист-неудачник, этот клерк от апокалипсиса, уже видел себя командиром подполья.

Можно было отшутиться, взять деньги и слинять в закат. Но на хрена? Они меня уже не отпустят. Я стал их козырной картой, их «голым пророком». Да и я к ним не просто так пришёл! Не просто так долго и упорно изучал характеристики каждого из главарей.

Впрочем, что это за главари? Хулиганьё сплошное!

Однако, именно таких бунтарей обожают молодые люди и ненавидят люди старшего поколения. Когда Баадеру и его подруге заменили часть срока за поджог двух супермаркетов на социальные работы с детдомовскими детьми, то что они сделали? Привозили вкусняшки ребятам, поощряли детское воровство, привозили бухло и травку. Стильно одевались, угоняли машины, в общем, влияли на детские умы очень и очень плохо.

Конечно же дети видели в них идолов! Прямо-таки обожествляли этих дерзких людей, бросающих вызов обществу! И поэтому шли за ними. К тому моменту, как я познакомился с ними, в группировке «Баадера-Майнхоф» состояло уже около двухсот молодых людей, готовых идти за своими лидерами до конца. А это не много, не мало, а уже реальная сила!

Пусть и небольшая группа, но они могли зажечь другие сердца! И если направить всю эту разрушительную энергию в нужное русло, то можно натворить немало хороших дел. Вот только её нужно направить. А для этого нужен мудрый и грамотный руководитель, который будет пользоваться авторитетом у всех. У всех, кто на верхушке группировки.

Но если всё пойдёт так, как шло по истории, то накроется медным тазом. Такая сила будет развеяна в пустоту…

Значит, оставалось только возглавить этот дурдом. Возглавить и взять на вооружение! Для этого и нужно было этакое сумасшедшее представление с оголением. Вроде как показать, что я вообще отбитый на всю голову, и что со мной нужно считаться, чтобы неожиданно не проснуться с собственной головой в тумбочке. Причём, голова будет лежать отдельно…

Ну, я так образно говорю. На самом деле вообще никому не собирался бошки резать. Я же не отбитый, я только хочу таким казаться…

Моё оружие — слово! И… Когда же он заткнётся?

Я тяжело вздохнул и прервал поток сознания Маллера.

— Хорст, заткнись на секунду. Я уже сказал, что «Фаллос коммунизма» — это идиотизм. Название должно бить в цель. Коротко. Жестко. «Фракция Красной Армии» и точка! — я посмотрел на Ульрику. — Звучит как марка. Как брэнд. Его не забудут. Ведь всем известно, что «от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней»! А то, что это ребёнок группировки «Баадера-Майнхоф» и так будут знать. Уж основателей никогда не забудут!

Андреас на долю секунды встретился со мной взглядом в зеркале заднего вида. В его глазах мелькнуло что-то — удивление? Одобрение? Он кивнул, коротко и жестко: «Сойдет».

Любит славу, мерзавец, ох как любит… Ну, ему немного подпоёшь, и делай с ним, что хошь!

Ульрика вспыхнула.

— А идеология… — я продолжил, глядя в окно на проплывающие фасады спящих домов. — Забудь про евреев и Ротшильдов, Хорст. Это бред для маргиналов. Наша цель — государство. Полиция. Суды. Власть. Мы… будем как городские партизаны. Мы будем бить по системе там, где она чувствует себя в безопасности. Не для того, чтобы победить. Её не победить. А чтобы показать, что она дырявая. Что она боится. Что несколько человек с оружием и волей могут поколебать ее уверенность. Могут испугать и сделать козью рожу!

Я говорил спокойно, без пафоса Малера. Говорил то, что они хотели слышать, но облекал это не в мистический бред, а в холодную, почти технократическую логику. Я не был фанатиком. Я был тактиком. И в этом был мой козырь.

Хорст слушал, разинув рот. Его собственные бредовые теории вдруг обрели стройные, пугающие очертания.

— Но… как? — спросил он, и в его голосе послышалась неуверенность.

— Во-первых, конспирация, — сказал я, и в моем голосе впервые прозвучала команда. — Никаких гурьб и сборищ. Маленькие ячейки. Никто не знает ничего лишнего. Во-вторых, мы не ведем пропаганду на площадях. Болтовня для политиканов. Мы будем зажигать сердца через действия. Каждое ограбление, каждый взрыв — это наше слово и наше дело. Пресса сама разнесет наши слова по всему миру. Мы будем говорить не милыми улыбками, а огнем.

Я посмотрел на их лица. Андреас — безумный солдат, ему нужен приказ и цель. Ульрика — искательница острых ощущений, ей нужна легенда, в котором она будет звездой. Хорст — болтун, ему нужна толпа благодарных слушателей.

И я показываю, что могу им всё это дать. Взял хаотичную ярость и придал ей форму. Их бессмысленный бунт облек в подобие стратегии.

— С сегодняшнего дня, — сказал я тихо, но так, чтобы каждый услышал сквозь стук дождя, — мы не «ребята». Мы — организация. И первое правило организации — дисциплина. Второе правило — послушание. И я, — я позволил себе холодную улыбку, — как вы сами заметили, умею добиваться своего довольно… нетривиальными методами. Если вы принимаете меня, то принимаете всего, без остатка! А я принимаю вас и буду слушать все ваши команды и указания.

В машине воцарилась тишина. Даже Хорст не нашел, что сказать. Они смотрели на меня. И в их взглядах уже не было прежней снисходительности или простого любопытства. В них был страх. И уважение.

Я откинулся на сиденье и закрыл глаза. Голым ограбить банк — это был трюк. А вот голым взять под контроль почти готовую террористическую группировку — это уже было искусство. Искусство выживания в мире, который окончательно спятил.

Тишина в машине была густой, тягучей, как смола. Её нарушал только стук дождя по крыше и тяжёлое дыхание Хорста. Слова повисли в воздухе, как объявление войны надоевшей Системе.

Андреас Баадер первым нарушил молчание. Он не повернулся, не изменил позы, его руки всё так же лежали на руле. Но его голос, низкий и хриплый, прорезал пространство, как нож.

— Дисциплина, — произнёс он, растягивая слово, будто пробуя его на вкус. — Послушание. Это ты нам, голышом из-под дождика, будешь читать лекции о дисциплине?

Я не стал спорить. Я посмотрел на Ульрику. Её оценивающий взгляд сменился холодным, аналитическим интересом. Она была не просто истеричкой с «Молотовым» в сумочке. Она была умнее, циничнее. Она понимала, что один удачный трюк — ещё не стратегия, но и не просто случайность.

— Андреас, — сказала она тихо, глядя на меня. — Он только что голым за пять минут упаковал банк, пока мы сидели тут, как три болвана, и слушали оперу Малера о всемирном заговоре. Он не читал нам лекций. Он показал результат.

Баадер хмыкнул. В его хмыке слышалось раздражение, но и доля уважения. Солдат в нём признавал мою эффективность.

— И что? Теперь он наш фюрер? — язвительно бросил он.

— Нет, — ответил я спокойно. — Фюреры кончают в бункерах с пулей в голове. Я — тактик. Ты, Андреас, умеешь жечь универмаги и кричать лозунги. Это создаёт шум, экспрессию, восторженную любовь молодых сердец. Но это лишь звук! Я же предлагаю создать давление. Точечное, невыносимое. Чтобы они не знали, где мы ударим в следующий раз. Не в другом универмаге, а в здании прокуратуры. Не в отделении какого-то банка, а, допустим, в офисе американской военной миссии.

Я видел, как у Баадера загорелись глаза. Его бунт был слепым, яростным. Я направлял эту ярость, давал ей цель, достойную его мании величия.

— А я? — просипел Хорст, чувствуя, что почва уходит у него из-под ног. — Я — идеолог! Без теории практика слепа!

— Твоя теория, Хорст, слепа, глуха и немедленно выдаст нас любому агенту с диктофоном, — отрезал я. — Ты будешь писать листовки. Краткие. Злые. Без упоминания евреев, сионистов и Ротшильдов. Только государство. Только полиция. Только война. Ты будешь писать то, что я скажу.

Малер попытался что-то возразить, но Ульрика резко повернулась к нему.

— Заткнись, Хорст. Он прав. Твои речи годятся для пивной, а не для подполья.

И в этот момент всё решилось. Ульрика, самая проницательная из них, сделала свой выбор. Она выбрала эффективность. Она поняла, что её роль «революционной подруги» Баадера — это тупик. А роль правой руки стратега, архитектора хаоса звучит куда как интереснее.

Андреас молча сгрёб пачки денег с колен и швырнул их на задние сиденья.

— Ладно, тактик, — рыкнул он. — Распиши нам свою точечную войну. Но смотри… — он снова поймал мой взгляд в зеркале, и в его глазах вспыхнул знакомый огонёк дикого зверя. — Если твоя тактика нас приведёт к электрическому стулу, я лично позабочусь, чтобы ты отправился на тот свет первым. И тоже голышом.

Я кивнул. Угрозы были частью ритуала. Частью иерархии.

— Договорились. А теперь вези в какое-нибудь уединённое место. Нам нужна база. И одежда. Моя выдающаяся тактика может закончиться воспалением лёгких.

Ульрика коротко рассмеялась. Андреас буркнул что-то неразборчивое и резко увеличил скорость. «Фольксваген» рванул вперёд, в серую пелену дождя.

Итак, марионетки были в сборе. И нити от них теперь тянулись ко мне. Я откинулся на сиденье, чувствуя, как холодный пот смешивается с каплями дождя на спине. Я почти возглавил банду сумасшедших. Осталось лишь понять, кто кого ведёт на заклание.

Вскоре «Фольксваген» приткнулся на замызганной парковке придорожной забегаловки «У золотого журавля». Журавль, изображенный на вывеске, был тощим, облезлым и смотрел на мир с той же непередаваемой тоской с какой может смотреть приговорённый к расстрелу.

Внутри пахло пережаренным жиром, пивом и капустой. Липкие полы, тусклый свет, пара завсегдатаев у стойки. И наша компания — четыре пророка грядущего хаоса с животами, урчащими от голода.

На экране шёл репортаж о том, что какой-то сумасшедший грабитель совсем недавно средь бела дня ограбил банк! И почему-то никто не мог точно сказать, каким было его лицо… Никто не мог вспомнить отличительные черты. Я только усмехнулся, глядя на озадаченное лицо ведущей новостей.

Мы заказали сосиски с картошкой-фри. Уселись в углу. Хорст, опьяненный деньгами, снова начал бормотать что-то о «диалектике освобождения через деструкцию». Андреас молча разминал пальцы, глядя в окно. Ульрика ковыряла вилкой в салате.

И тут дверь распахнулась, впустив порцию холодного воздуха и шума. Ввалилась компания — человек шесть-семь, крепких, в куртках клуба «Кайзерслаутерн». Подвыпивших, громких, довольных сегодняшним днем и собой. Они громко уселись за соседний стол, заказали пива и принялись орать песни.

Мы пытались их не замечать. Но одна из их песен, похабная и громкая, внезапно оборвалась. Один из фанатов, широколицый блондин с бычьей шеей, уставился на Ульрику.

— Эй, смотрите, какая фрау! — гаркнул он. — Чего это такая красивая с такими унылыми рожами сидит?

Его друзья заухмылялись. Напряжение повисло в воздухе. Его почти можно разрезать ножом и продавать тем, кому не хватает острых ощущений.

— Оставь их, Клаус, — буркнул кто-то, но Клаус уже поднялся и, покачиваясь, направился к нашему столу. Он уперся руками в столешницу, наклонился к Ульрике.

— Что, милая, скучно с этими простаками? Пошли, мы тебе покажем, как настоящие мужики отдыхают.

Андреас медленно поднял на него глаза. В его взгляде было что-то хищное, готовое сорваться с цепи.

— Убирайся к своей стае, свинья, — тихо сказал Баадер.

Клаус покраснел. Он был не из тех, кто терпит оскорбления.

— А ну, повтори, ты, говнюк! — он схватил Андреаса за куртку.

Что произошло дальше, случилось за какие-то секунды. Я не видел удара. Я увидел, как голова Клауса резко дёрнулась назад, а из носа брызнула кровь. Андреас бил не кулаком, а основанием ладони — коротко, жестко, с хрустом.

Наступила тишина, на долю секунды. Потом стол фанатов взорвался. Стулья заскребли, бутылки полетели на пол.

Хорст вскочил с диким воплем: «Грёбаные свиньи!» — и швырнул в ближайшего фаната тарелку с картошкой-фри.

Драка закипела. Это не был поединок мастеров кунг-фу. Это была грязная, хаотичная мясорубка в тесном пространстве забегаловки. Кто-то из фанатов схватил меня сзади, но я, вспомнив старый уличный приём, резко ударил его затылком в лицо. Он ахнул и ослабил хватку.

Я оглянулся. Ульрика не кричала. Она с холодной яростью вонзила вилку в руку здоровяка, пытавшегося схватить её за волосы. Тот завыл и отскочил.

Но звездой вечера был, несомненно, Андреас Баадер. Он дрался с каким-то амбалом, молча, сжав зубы, его движения были резкими и экономичными. Он не бил, а калечил. Подскочил ещё один, ещё… Один, второй фанат упали, хватаясь за животы или лица. В его глазах горел тот самый огонь, который жег универмаги — огонь чистой, нерастраченной ненависти.

Через пару минут всё было кончено. Наша четверка, запыхавшаяся, в помятой одежде, стояла среди разбитой мебели и осколков. Фанаты, кто мог, уползали к выходу. Хозяин забегаловки с ужасом выглядывал на нас из-за стойки.

Я подошел к столу, откуда мы начали. Наша еда была размазана по полу. Я вздохнул, подобрал одну уцелевшую сосиску, отряхнул её и откусил.

— Ну что, — сказал, пережевывая. — Похоже, обед отменяется. Придется есть по дороге.

Мы вышли на улицу. Дождь почти прекратился. Хорст, с синяком под глазом, трясущимися руками пытался закурить. Ульрика поправляла волосы, её глаза всё ещё горели. Андреас вытирал окровавленные костяшки пальцев о брюки.

Никто не сказал ни слова. Но в этой тишине было что-то новое. Мы были не просто случайной группой. Мы были бандой. И мы только что получили первое боевое крещение. Глупое, грязное, бессмысленное. Но крещение.

Я сел в машину, выбросив недоеденную сосиску в окно. Она была холодной и невкусной. Похожей на неё было предчувствие того, что всё только начинается.