Вперед в прошлое 13

Глава 11 Почти пожар

Принято считать, что переезд в новое хорошее место — хлопоты приятные. Покупка своей недвижимости — и подавно, от счастья с ума сойти можно. Так-то оно так, да не совсем. Пока найдешь квартиру, пока оформишь сделку купли-продажи — поседеешь. Обязательно вылезут какие-нибудь нюансы, которые нужно преодолевать. Ну и, собственно, переезд — хуже, чем пожар, особенно если оброс вещами — я знал это благодаря памяти взрослого.

То же самое с машиной. Хлопоты перекрывают радость и так выхолащивают, что не остается сил наслаждаться достижением.

Мы вещами обрасти не успели: пара клетчатых сумок с одеждой и бельем, пара пакетов с книгами и тетрадями. Деньги я откопал заблаговременно и сложил в рюкзак. У Бори на два пакета больше, чем у меня, из-за красок, холстов, рисунков и мольберта, у Наташи столько же.

Чем прекрасно будущее, просто звонишь по сотовому, и приезжает такси. Может, и сейчас была какая-то служба такси, но я не знал их номера, и в справочной не подсказали. Потому я решил искать машину в городе. Мы еще раз просмотрели полочки, чтобы ничего не забыть, собрали сумки и пакеты, снесли в прихожую.

— Наташка свои помады не собрала, — проворчал Боря, складывая это в тряпичный мешочек. — Где она вообще? Вдруг что-то забыла. Она ж не знает, куда ехать!

— Загуляла, — предположил я. — Ее жених из Москвы сегодня должен был вернуться, наверное, к нему после школы пошла.

— Пусть сама держит бабкин напор, — проворчал Боря и вдруг встрепенулся, убежал на улицу.

Вернувшись минут через десять, сказал:

— Набрал бабке шесть ведер угля. А то ж сломает что-то себе… Ногу, например. Как она будет? Она ж еле ползает.

— У нее есть взрослая внучка, бабка не одинока. Вот пусть эта дама и занимается родственницей. Проверь еще раз, чтобы ничего не забыть. В ванную сходи, а я поеду добывать такси.

— Так а Наташка что? Ты номер-то знаешь этого жениха? — беспокоился Боря. — Давай ему позвоним. Вдруг Натка так обрадовалась, что обо всем забыла?

— Точно!

Я набрал Андрея, уверенный, что он ответит, но ответили протяжные гудки. Неужели нет его? Или палец соскользнул, и я неправильно набрал какую-то цифру? Но и во второй раз никто трубку не снял. Может, не зря Наташка так переживала, и у Андрея действительно что-то случилось? Зная его, я был уверен, он предупредил бы Натку, что у него поменялись планы. Может, прибили его там, в Москве? Или по дороге назад наклофелинили. Слышал, от такого можно умереть.

Вспомнился Олег, сын мента. Можно через него попытаться узнать, не случилось ли непоправимое. Вся информация о неопознанных трупах должна поступать в милицию. А если нет его там, то и заявление о пропаже человека писать некому. Близких родственников-то у Андрея нет.

В любом случае, пока рано паниковать, вдруг Андрей пригласил Наташку в кафе… Еще и Наташка слабая после больницы. Вроде у нее все нормализовалось, но вдруг открылось кровотечение?

Хотелось сорваться в отделение, узнать, не привозили ли ее, а заодно я посмотрю на Крюкову, проверю, сработало ли мое внушение. Как раз должен уложиться до шести вечера, когда нас будет ждать мать Григория, хозяина квартиры.

Только я открыл дверь, как мне наперерез бросилась Зинаида Павловна.

— Мальчики, вы что же, переезжать вздумали?

Это был наш первый контакт за последние несколько дней. Но пока мы тут жили, у меня на хозяйку выработался условный рефлекс, и автоматически включалось раздражение.

— Да, Зинаида Павловна, мы уезжаем.

Она растерянно захлопала глазами.

— Как? Вы же месяц не дожили, а у меня нет денег, чтобы вернуть.

Все у нее было, просто не хотела нас отпускать.

— Ничего страшного. Не обеднеем, оставьте их себе, — отмахнулся я.

— Останьтесь! Пожалуйста! — взмолилась Зинаида Павловна так жалобно, что у меня сердце ёкнуло. — Как же я тут одна?

У нее увлажнились глаза и задрожали губы. Возможно, это было искренне.

— Я понимаю, — продолжила она, — я старая надоедливая старуха, столько вам неудобства доставила. Я больше не буду! Только по четвергам буду обращаться, если что-то очень надо. Не бросайте меня хотя бы вы!

Будь на моем месте Боря, он спасовал бы. Я взял за глотку свою человечность и сказал:

— Зинаида Павловна, мы уезжаем. Я оставлю свой номер телефона, если понадобится помощь, звоните. Мы обязательно придем. Но если что-то серьезное, а не шапочку из фольги делать.

— Вы не приедете! — вызверилась она, но спохватилась и начала изображать жертву. — Не бросайте, мальчики!

— Приедем, — отрезал я и направился к сараю, где стоял Карп.

— Сердца у тебя нет!

А вот это уже чистой воды манипуляция, чтобы я испытал чувство вины. Но вопреки ее стараниям, я разозлился и уверился в том, что мы все делаем правильно. Только бы Борю доводить не пошла, он товарищ нежный, чувствительный.

Выкатив Карпа, я увидел, что хозяйка, хромая особенно сильно, поплелась к себе. Когда думает, что на нее не смотрят, она вполне себе бодро ходит.

Закрыв ворота, я поехал в больницу, добрался туда за пятнадцать минут. Можно было просто спросить в регистратуре про Наташку, как я делал это в прошлый раз. Но очень уж хотелось увидеть результат своего внушения.

Снедаемый одновременно любопытством и страхом (а вдруг с Крюковой случилось что-то плохое, как с Андрюшей, братцем двоюродным?), я поднялся на лифте и замер возле двери в женское отделение, не решаясь ее открыть. Два раза поднимал руку и два раза ее опускал, пока наконец из-за спины не донесся знакомый голос:

— Павел? Павел Мартынов?

Я обернулся. Позади стояла Юля, которая спасала Наташку, и улыбалась мне как родному.

— Ты чего здесь? — спросила она.

— Узнать… — в горле пересохло, и я прохрипел: — Наташа… не привозили?

— Нет, с чего бы? — мотнула головой Юля. — А что случилось?

— Домой не пришла, — сказал я своим обычным голосом.

— Ну, может, задержалась где-то, не волнуйся.

— Как заведующая? — спросил я, открывая перед Юлей дверь. — Не достает? Ну и зверюга она у вас, как вы ее терпите!

Юля рассмеялась и покрутила пальцем у виска.

— Она, наверно, головой ударилась. Или подменили ее. Накупила бинтов, лекарств, шприцев. Просто тоннами приносит их. С нами так уважительно… Извиняется! Хоть не увольняйся теперь. Торт сегодня купила дорогущий, всем спасибо сказала — и медсестрам, и санитаркам.

— Однако, — проговорил я. — Может, совесть в ней проснулась? Кто-то тяжело заболел из родственников или сама заболела, отмаливает грехи. Что на лапу получила, то пустила на благо отделения.

— Мне кажется, она сошла с ума… Ой, мне пора.

Юля побледнела и поспешила в отделение, я повернул голову и за второй, стеклянной дверью увидел причину ее страха: заведующую, идущую к нам. У нее закончился рабочий день, и она возвращалась домой без халата. Не зная, как она отреагирует — вдруг набросится? — я закрыл дверь и поспешил к лифту, но не успел.

— Парень! — окликнула она меня властным голосом, но я сделал вид, что не услышал. — Мартынов!

Подъехал лифт. Замер. Медленно-медленно открыл дверцы. Крюкова вошла вместе со мной, встала рядом. Это была та же самая почти лысая блондинка… Но в то же время не та. Уголки рта чуть приподняты, а не опущены, глаза внимательные, голову она держит прямо, не вскидывая подбородок.

— Павел, я хочу извиниться за все, — проговорила она, и лифт поехал вниз. — И Наташеньке скажи, чтобы не держала зла. Деньги, которые ты принес… я купила на них лекарства для бедных.

Аж прослезиться захотелось. Вот это фантастика! Была мегера, присосавшийся клоп, а стал человек. Выходит, эмпатия — то, что делает людей людьми? Не позволяет ударить слабого, нагрубить кому-то… Это та самая стоп-кнопка. Если она нажата, то «не убий» и «не укради» отпадает само собой.

Выяснив все, что хотел, я помчался искать такси. Благо это получилось быстро, мне встретился тот самый армянин на «Москвиче», который вез нас с Наташкой из больницы. Мужчина меня узнал и цену озвучил ту же самую: две тысячи рублей.

А вот доехать быстро не получилось, я-то на мопеде еле катился, а таксист висел на хвосте. До места мы дотащились в пятнадцать минут шестого. Я помог Боре отнести все самое тяжелое, оставив напоследок несколько сумок, включая Наташкины.

Хозяйка все это время придирчиво осматривала освобождаемый домик, видимо, рассчитывая, что мы что-то сломали, украли, и это можно предъявить, но все было на местах, убрано. А выдумывать проблему ей совесть не позволила. Но теперь перед нами была не обиженная несчастная бабушка, а пышущая недовольством злобная старушенция. Н-да, ясно, почему сын на край света сбежал. Деменция тут совершенно ни при чем, просто она человек… такой.

Перед тем, как уйти, я оставил хозяйке свой новый номер, говоря:

— Вот наш телефон. Позвоните, если что-то понадобится.

У Наташки этот номер тоже был, а вот адрес она не знала, квартиру не видела. Ничего, придет сюда, позвонит, выяснит все и приедет к нам. Вообще странно все это.

Накинув рюкзак и оседлав Карпа, я сказал таксисту:

— Я поеду первым, потому что медленно качусь, а вы стартуйте через несколько минут. Боря, донеси оставшиеся сумки.

Однако, вопреки ожиданиям, я доехал первым. Поднялся вместе с мопедом на пятый этаж, представляя, как мы будем тащить сумки. Толкнул приоткрытую дверь, рассчитывая увидеть старушку-мать… Но в кухне за столом меня ждала розовощекая полная женщина с длинной русой косой, чуть посеребренной сединой. На вид ей было лет пятьдесят максимум и выглядела она скорее как жена, чем как мать. Или просто из-за косматости Григорий показался старше, чем он есть на самом деле.

Мы познакомились, женщину звали Анной Сергеевной, я расплатился, и она удалилась без лишних слов, напомнив, что десятого — расчетный день, и пожелав удачи.

Как только закрылась дверь, я первым делом бросился к телефону и позвонил Андрею. Он опять не ответил. Что же, черт побери, происходит?

Интерлюдия. Наташа

Всю ночь Наташе не спалось. Мысли метались от «все пропало» до «завтра наконец я его обниму». Потому утром она решила вместо школы ехать к Андрею. Если Пашка узнает, что она прогуливает, запилит сильнее бензопилы. Младший, блин, братишка, а контроль покруче, чем мамин. Зато он никуда не лезет, не читает дневник, где самые сокровенные мысли.

Хотелось надеть колготки, юбку, сапожки и накраситься. Андрей увидит — обалдеет! Но Пашка бдит. Весь мозг вынесет, что после больницы нельзя охлаждаться. Да что с одного раза-то будет?

Потому Наташа оттягивала время, надеясь, что Пашка побоится опоздать в школу и уйдет раньше, но нет, уставился строго и прикрикнул:

— Наташа! Чего ты сонная какая-то? Автобус вот-вот.

Боря убежал на остановку, давай и ты иди, но нет, встал в проходе, притопывает. Элвис, блин, Пресли. Наташка с некоторой завистью посмотрела на его шевелюру. Вот зачем парню такие волосы? Вот бы мне их, а то три волосины, челка не стоит, сколько ее лаком ни поливай. Пашкины волосы и Борины ресницы, чтобы аж до бровей доставали и красить не надо.

Косметику пришлось положить в сумочку, Наташа решила накраситься в другом месте, чтобы не вызывать подозрений.

— Как Андрей меня найдет, а? Я даже не узнаю, приехал ли он, — жалобно проговорила Наташа.

— Позвонит в обед, — отмахнулся Пашка. — Он ведь знает, что ты в школе, а прогулы не поощряет.

Бесчувственный унитаз. Неужели он не понимает, как это важно? У меня сердце разорвется, пока я дождусь звонка!

— Мы сегодня переезжаем, не забывай, — напомнил Пашка.

Вот же зануда!

— Я уже собрала свои вещи, — начала раздражаться Наташа и кивнула на пакеты и клетчатую сумку. — Вон они.

Перекинув сумку через плечо, она выбежала на улицу, ненавидя теплые черные брюки, огромные, как кит, которые пришлось надеть. Если вернуться и переодеться, бабка спалит, она опять начала следить.

Пашка возмущался, что бабка не интересовалась Наташиным здоровьем. Так ведь, наоборот, хорошо! Так спокойнее. Наташа вспомнила, как отходила он наркоза: цветные круги перед глазами, неизвестность, рядом причитает какая-то женщина, издали доносятся голоса… Ужас! Она передернула плечами.

Выйдя из автобуса, Наташа поковыляла к школе, подождала, пока Пашка, как Ленин на броневичке, соберет друзей возле шелковицы, и свернула в переулок, направилась к морю. Фух!

Очень хотелось бы встретить Андрея на вокзале, обнять его, прижаться, пожаловаться на то, что случилось. У него был уникальный талант — на каждую ситуацию находить стихотворение, которое прям в точку. Благодаря нему Наташа полюбила поэтов серебряного века и выучила пару приглянувшихся стихов.

На вокзал поезд приходил совсем рано, никак не успеть. Но ведь позвонить оттуда было можно, телефонные будки на вокзале есть. Но почему-то Андрей не позвонил. Наверное, хулиганы трубки обрезали, как часто бывало. Или он потерял номер.

И все равно что-то не билось, тревожно было на душе. А вдруг он, узнав о выкидыше, решил бросить Наташу? Зачем ему женщина, неспособная выносить ребенка. И это он еще про дефектную матку не знает. Вот как ему сказать? Или правильнее молчать? Вдруг и правда невозможно будет родить?

Сознание всячески пыталось отгородиться от неприятных мыслей и подстелить соломки.

Ну и хрен с ними всеми — с детьми, с мужиками. Поступлю в театральный, и не до того станет. Вот где жизнь интересная начнется. Красивые умные парни, репетиции, студенческие посиделки!

Но при мысли о симпатичных парнях сердце сжалось. Разве они будут такими же мудрыми, такими же нежными, заботливыми и понимающими? Разве будут знать столько подходящих к ситуации стихов? Конечно нет. Да, Андрей чувствительный, порой робкий, но он такой… необыкновенный!

Так Наташка добрела до моря. Ледяной ветер пробирал до костей, бросал в лицо соленую пыль, спутывал волосы. Вдалеке волны вздыбливались и достигали, казалось, пяти метров, но стирались о донные камни в белую пену.

Выждав несколько минут и продрогнув до костей, Наташа пошла в сторону остановки, рассчитывая, что уроки уже начались. В справке, которую Пашка принес из больницы, можно единичку исправить на двойку, и получится, что Наташа проболела не до одиннадцатого, а до двенадцатого марта.

На остановку Наташа шла, опасливо поглядывая по сторонам, чувствуя себя партизанкой. Но пронесло, никто знакомый не встретился, было пусто. И в автобусе никого. На всякий случай Наташа встала на задней площадке и отвернулась к окну. «Нет меня, нет меня. Меня нет».

Пашка говорил, что сегодня надо переезжать. Ну а чем Наташа поможет, ей все равно тяжелое поднимать нельзя. Пусть сами как-нибудь. Гораздо важнее увидеть Андрея!

Еще автобус, собака такой, идет медленно, каждому столбу кланяется. Наташа посматривала на часы: за полчаса доехать бы!

Пулей вылетев из автобуса, Наташа побежала к Андрею, но стало больно, и она сбавила шаг. Потом остановилась, отдышалась. Прав был Пашка, что нельзя надевать колготки! Хорошо, что надела штаны-киты.

Посидев на скамейке, Наташа поднялась, переждала головокружение и продолжила путь.

Вот он, дом Андрея. Ставший родным подъезд. Дверь. Прежде чем позвонить, Наташа прильнула ухом к двери, услышала легкие шаги. Он дома? Хорошо! Палец лег на кнопку звонка — до слуха донесся его звон. Сердце пустилось вскачь, сделалось горячо. Вот сейчас он откроет, обнимет…

Но никто не шел. Никто не мелькнул за глазком. Выходит, Андрея нет дома? Он не приехал⁈ Обрушилась паника, захлестнула волной, понесла. Все что могла Наташа — давить, давить, давить на кнопку звонка. Хотелось поднять на уши соседей, начать его искать… Но как? Где? А главное — что с ним⁈

Наташа думала, что хорошо знает Андрея, а значит, он обязательно предупредил бы, если бы перенес день приезда. А так после того, как она попала в больницу, он не позвонил ни разу! Что-то, однозначно, случилось, Андрея надо спасать. Но как и от чего?

Промелькнула надежда, что он просто вышел в магазин и скоро вернется, и Наташа привалилась к стене, еще раз позвонила. Вышла пожилая соседка, рассказала, что Андрея не было и не приходил он, не стала задавать лишних вопросов и попросила Наташу идти домой.

Но как тут пойдешь? Побродив по улице, Наташа возвращалась снова, и снова, и снова. Андрей не появлялся, надежда понемногу умирала.

Обида, что не позвонил, улетучилась. Пусть! Лишь бы был живой!

А в голове крутилось стихотворение, подходящее к этой ситуации:

…И томила весна… Но она не пришла.

Не хотела, иль просто пугалась ветвей.

Оттого ли, что было томиться невмочь,

Оттого ли, что издали плакал рояль,

Было жаль соловья, и аллею, и ночь,

И кого-то еще было тягостно жаль…

Из разрыва туч, похожего на улыбку Джокера, оскалилось солнце, высветило скамейку, будто сцену для актера, вышедшего на бис. Наташа уселась на нее под цветущий миндаль и расплакалась. Порыв ветра сорвал лепестки с цветов, и они посыпались, будто конфетти.

Не себя! Я умею забыться, грустя.

Не ее! Если хочет, пусть будет такой.

Но зачем этот день, как больное дитя,

Умирал, не отмеченный Божьей Рукой?

Наташе казалось, что ее мир рухнул.