Вперед в прошлое 12

Глава 8 Жизнь и смерть

После смерти Андрюши, причиной которой я послужил, мне до сих пор было неприятно ездить к бабушке из-за чувства вины. Но я пересиливал себя, понимая, как ей важно чувствовать себя нужной и любимой.

Возле забора я заметил машину тети Иры, точнее — Толика.Захотелось развернуться и поехать домой, но я снова пересилил себя и газанул. Узнав рокот мотора Карпа, возбудился Боцман, встал на задние лапы, передние положив на забор, а на них определив голову.

— Гав! — радостно поприветствовал он меня и завилял хвостом.

Проходящая по двору тетя Ира повернула голову, колыхнула тазиком, который несла, кивнула мне, как показалось, с неприязнью.

— Привет, — уронила она и ехидно поинтересовалась, поправляя траурный платок: — Приехал за мясом? Правильно, вовремя. Мы уже все разделали, осталось только забрать.

Да, мне не показалось, Ирина меня ненавидела иррационально ненавистью матери, потерявшей сына. Как я смею жить, когда ее мальчик мертв? Это все, конечно, понятно, тетю Иру жаль, но терпеть несправедливые упреки я не собирался.

— Добрый день, тетя Ира. У меня сегодня выходной, — улыбнулся я. — Вот и заскочил посмотреть, не закончились ли отруби, не привезти ли еще.

Шпилька на шпильку. Нашла кого упрекать в паразитировании на бабушке.

А вот Толик, в отличие от этой змеи, искренне мне обрадовался. Поспешил навстречу, пожал руку и спросил:

— У моей внучки в школе карантин. У вас тоже, да?

При упоминании внучки Толика тетю Иру перекосило. Если она не родит второго ребенка, у нее все шансы стать злобной приподъездной бабкой, истекающей желчью на скамейке и костыляющей проституток и наркоманов.

— Тоже, — с готовностью ответил я и добавил шепотом: — Как бабушка?

Тетя Ира несла таз с потрохами и удалилась на кухню, Толик проводил ее взглядом и сказал:

— Эльза Марковна держится. Ирина как обезумела, возненавидела весь мир. Как мимо церкви проезжаем, богохульничает. Не знаю, что делать.

Я покосился на летнюю кухню и сказал честно:

— Ребенка. Иначе она совсем пропадет.

Толик тяжело вздохнул.

— Так мы совсем старые!

— Сколько ей? Тридцать девять? Ерунда. Еще двоих родить можно. Если вы, конечно, готовы.

По лицу Толика было понятно, что нет, не готов. Он считал, что отстрелялся. И это пат. Если Ирина не найдет радость и заботу, она погибнет или сойдет с ума. Поговорил бы кто с ней на эту тему. Не мне же это делать.

Я направился в кухню. Бабушка мариновала сало, разложенное на столе. Увидела меня, бросила свои дела и воскликнула:

— Павлик!

Шагнула навстречу, обняла, не замечая ненавидящего взгляда Ирины.

— Как вы? Вот, присаживайся… ой, стула нет, извини…

Бабушка засуетилась в поисках стула. Кухня была завалена кусками туши, они и заняли все стулья и табуреты. А в ванной стояли тазы с потрохами и виднелась голова на подносе.

— Ба, я постою. Отрубей хватает у тебя?

— Хватает, спасибо. На месяц точно есть, — ответила бабушка.

— Что с мясом делать будешь? — спросил я.

— Часть раздам, часть продам…

— По чем продаешь?

— Три пятьсот вырезка, — ответила бабушка. — На кости, ноги для рульки — по две. А что?

Говорить, что мясо нужно мне, я не стал, иначе отдаст даром, а каждый труд должен быть оплачен, потому немного слукавил:

— Одноклассники интересуются. Если дешевле, чем на рынке, они купят килограммов десять всякого-разного.

Бабушка посмотрела с подозрением. Ирина зыркнула волком, продолжая чистить кишки для колбасы.

— Точно это не вам нужно? А то знаю я тебя.

— Нам тоже нужно, но немного, — сказал я, понимая, что несколько килограммов она передаст младшей дочери. — Денег я дам, тридцать пять тысяч, правильно?

Часть пойдет на откорм алтанбаевцев, часть останется нам, когда мы переедем на съемную квартиру, я был уверен, что скоро это случится.

— Для своих по три тысячи! — с легкостью пошла навстречу бабушка. — Толик! Десять килограммов взвесишь? И для Оленьки немного отрежь.

Толик взял топор и пошел на улицу. Бабушка догнала его и надела ему фартук, поправила воротник рубахи. Если она и страдала из-за Андрюши, то не показывала виду и выглядела живой и беззаботной. А вот Ирина похудела, осунулась и почернела, глаза ее ввалились, появились черные круги.

Она мне никогда не нравилась: жадная, завистливая и злая. Но это бабушкина дочь. Похоже, что — любимая дочь. И если она начнет спиваться, это бабушка уж точно не переживет. Так что надо подумать, как ей помочь. Первое, что пришло на ум — внушение. Почему бы и нет? Не подействует — ну, кинется на меня тетка. Хуже все равно не будет.

Потому, пока бабушка резала мясо и распихивала по пакетам, преодолев неловкость, я подошел к Ирине.

— Тетя Ира, можно вас на пару слов. — И кивнул на дверь.

Тетка насупилась, вытерла руки о фартук и молча направилась за мной. Я отошел подальше, посмотрел ей в глаза и проговорил:

— Тетя Ира, я очень вам сочувствую…

Тетушка напряглась в ожидании, а я смутился под ее невидящим взглядом и долго подбирал слова. Наконец решился:

— Прекратите убивать себя. Вы еще можете…

Глаза тетки вспыхнули, и она зашипела на меня:

— Что бы ты понимал, щенок!

Сжав кулаки, она шагнула навстречу. Зная, что будет дальше, я отпрыгнул.

— Шакаленыш, — продолжала она. — На дом материн слюни пускаешь? Вьешься, вьешься вокруг нее. Заботливый такой, добренький. Знаем мы вас, добреньких!

В нее будто вселился бес. Он шипела, шипела и шипела, брызгала слюной, скалилась и сверкала глазами. Черты ее лица заострились, казалось, зубы тоже заострились, она готова броситься на меня, вцепиться в горло и жадно лакать кровь, бьющую из сонной артерии.

Конструктивный получился диалог! Поскольку тетка преградила путь назад, я попятился и ушел в огород, туда, где свинарник и курятник. Тетя Ира подалась за мной, но передумала и вернулась в кухню, бормоча проклятия. А вот мне совершенно туда не хотелось. Только представлю, что она там, смотрит на меня, как одержимая, и плечи сами дергаются.

Побродив по огороду, я заставил себя вернуться к бабушке, которая приготовила мне с собой не только мясо, яйца, творог и молоко, но и чай с манником — перекусить сейчас. Пришлось садиться за стол с ней и тетей… Нет, тетка, слава богу, отказалась. Она сжала челюсти и старалась на меня не смотреть, а когда бабушка хвалила меня или, хуже того, обнимала, ее аж подбрасывало на табуретке.

Отдав долг вежливости родственникам, я просидел десять минут, натужно улыбаясь, потом распрощался с бабушкой, расплатился за мясо, обнялся с ней, почесал Боцмана и с огромным облегчением не просто уехал — улетел отсюда, желая больше никогда не пересекаться с теткой.

Тетя Ира, которая казалась веселой хохотушкой, превратилась в сгусток ненависти. Она ненавидела весь мир за то, что он не рухнул со смертью ее сына. Нужно будет поговорить с бабушкой о ней. Но не сегодня, конечно.

Только на выезде из Васильевки я посмотрел на часы: было начало пятого. Значит, сперва встречаюсь с Наткой и Борей на плитах возле рынка, ставших традиционным местом встречи, и мы звоним по объявлениям. Потом я еду к Лидии. Кстати, и мяса ей передам домашнего, и яиц.

В точке сбора никого не было, что неудивительно — оставалось еще полчаса. Я прислонил мопед к плитам, уселся на них и увидел Наташку, обследующую фонарные столбы. Объявление ее заинтересовало, она оторвала телефон, достала ручку из сумочки, подписала клочок бумаги. Бросив взгляд на плиты, заметила меня. Помахала рукой и устремилась навстречу.

Брякнувшись рядом со мной и свесив ноги, она отчиталась:

— Двенадцать «двушек» в Южном районе, пять «трешек» и полдома в Николаевке! От двадцати пяти до сорока тысяч.

— Лучше, конечно, Николаевка, — резюмировал я. — А где именно сдают дом?

— В самом конце поселка, я не удержалась, уже позвонила. Там две комнаты. Кухня отдельно, туалет на улице, двадцать шесть тысяч. Нормальная цена?

Туалет на улице, кухня тоже. Без воспоминаний взрослого это казалось нормальным. Теперь же — дикостью. Просыпаешься зимой ночью и — здравствуй, ведро, потому что пока оденешься, пока дойдешь расплещешь накопленное или задницу отморозишь.

— Ждем Борю? — с некой обреченностью спросила сестра.

— Конечно. Он должен Николаевку обойти, прочитать объявления на столбах и заборах. Сперва его варианты отработаем, потом — твои.

Сестрица пригорюнилась, уставилась на носки своих модных сапожек — видимо, задумалась о предстоящей встрече с Андреем. Я приобнял ее за плечи и сказал:

— Главное — выдержать две недели, потом легче будет. Ты ж курить бросала?

— Да…

— Было тяжело? Сколько ты курила?

— Полтора года. Да, было тяжко, тянуло постоянно… — Она задумалась. — Да! Через две недели полегчало, а то прямо из головы не выходили сигареты.

— Ну вот, и с привязанностью так же. Все проходит, даже самые сильные чувства, и ты это знаешь, взять хотя бы Влада.

Сестру перекосило.

— Сравнил! Андрей не такой!

— Бесспорно… О, Борис идет.

Брат помахал нам рукой и ускорился. Подойдя ближе, выгреб из кармана пригоршню отрывных телефонных номеров и гордо объявил:

— Вот!

— Сколько? — спросила Наташка.

— Семь! — гордо произнес брат.

— И где что? — поинтересовался я. — В смысле, по какой квартире где объявления? Мы ж не знаем. Ни цены не знаем, ни — сколько комнат и квартира это или дом.

— А я свои подписала! — похвасталась сноровкой Натка.

Боря хлопнул себя по лбу.

— Точно. Блин, во я баран!

Отчим бы его запилил за несообразительность и рассеянность.

— Не фатально. — Я спрыгнул с плит. — Давайте мне мелочь, пойдем звонить. Ната, ты в театр успеваешь?

— Мне к семи, — скривилась она и тоже спрыгнула. — Я с вами. Интересно же!

Боря забрал свои объявления и по дороге пытался вспомнить, где что, но точно было только, что сдавались три дома и четыре квартиры. Комнаты в общаге и в домах с хозяевами мы не рассматривали.

Наконец мы добрались до телефона. Наташка приготовила ручку, Борис виновато втянул голову в плечи, я снял трубку и принялся крутить диск телефона. Скажу, что звоню по объявлению, и попрошу рассказать про жилье, так и станет ясно, что почем.

Никто не ответил — видимо, хозяева были на работе. Клочок бумаги с номером перекочевал к Наташке, она поставила прочерк на обратной стороне и положила бумажку в сумочку.

На следующий звонок ответила, судя по голосу, старушка. Она сдавала отдельно стоящий дом за символическую плату — пятнадцать тысяч. В доме были две отдельные комнаты, кухня (просто роскошь, что не на улице!) и умывальник.

— А туалет? — спросил я.

— На улице, конечно. Но хороший, каменный, со светом.

Наташка помотала головой, Боря шепнул:

— И пофиг! Я в норе согласен жить, лишь бы не с Квазипупом.

— Это только второе объявление, их еще много, — обнадежил его я и пообещал старушке перезвонить.

В третий раз ответил суровый мужчина, который сдавал двушку. При детальном расспросе оказалось, что двушка — это две комнаты в общаге, где жила Алиса. Нас это не устроило.

Четвертый звонок: пожилая женщина сдавала часть дома со своим входом. Цена вопроса — тридцатка. Кухня общая с хозяйкой, туалет на улице. Теперь на дыбы встала Наташка, категорически не согласная с общей кухней.

Пятый звонок: трехкомнатная квартира в доме возле моря, на первом этаже. Кухня внутри, туалет снаружи. Стоимость — двадцать пять тысяч.

— Идеально! — сверкнула глазами Наташка. — Каждому по комнате, и школа близко. Я за этот вариант! Дальше можно не звонить.

На обороте бумажки она поставила жирный плюс, а я договорился с хозяйкой на просмотр сегодня в восемь вечера — как раз тренировка закончится, и доделаю свои прочие дела.

Шестой звонок: двушка в нашем доме, тридцать пять тысяч. Тоже договорился о просмотре после восьми, хозяйка сказала, что будет на месте, потому что живет по указанному адресу.

Взрослый я не одобрил бы желание подростков жить отдельно, потому что они дети и еще не сформировались как личности, им нужны родительская забота и контроль, иначе они начнут водить хороводы и питаться всякой гадостью. Но от нашей мамы ни заботы, ни поддержки, а от отчима контроль идиотский. По сути, я буду выполнять роль матери и отца, контролировать брата и сестру, направлять их и помогать им, если нужно будет. Пусть прочувствуют, что дома может быть комфортно и уютно.

А что мамина квартира рядом, это хорошо, она легче согласится нас отпустить, а то ведь может и в позу встать, что детям такое не положено.

Когда я позвонил по седьмому номеру, мне не ответили. Ну и ладно, потом еще раз его наберу, если будет актуально. Два варианта есть — уже хорошо.

Наткины объявления мы оставили как резервный вариант и разошлись, довольные. Наташка, чуть отойдя, ссутулившись, направилась в театр. Боря поехал со мной на мопеде, жужжа в ухо, что сегодня он учился рисовать портрет, и это дается ему сложнее пейзажей, но он ни за что не сдастся!

Возле дома я его высадил, забрал у него пакеты с продуктами и поехал к Лидии в дачный поселок, отмечая, что на тренировку в спортзал не успеваю, и придется заниматься с алтанбаевцами. Но откладывать визит к Лидии было нельзя, я и так совсем замотался и забыл о ней и сиротках. Еще ж Лаки! Так хотел щенка, получил его, а заниматься с ним не могу, потому что некогда. Обидно!

В моей даче горел свет. Дыру, куда я просовывал руку и открывал щеколду, заколотили, и пришлось долго сигналить.

Дети выбежали втроем, за ними, прихрамывая, шла Лидия. Светка повисла на мне. Ваня тоже порывался обниматься, но вспомнил, что он — взрослый мальчик, и устыдился. Бузя долго тряс мою руку, благодарил за то, что избавил его от рэкетира, и теперь он реально круто зарабатывает.

Хоть он и ботал по фене, за последнее время его лексикон обогатился, он более-менее научился строить предложения, а еще отрастил волосы, отъелся и стал похож на обычного мальчишку, а не на помоечного котенка. Пристраивал я Свету и Ваню, Бузя просто прибился и вот, человеком становится, работает. От того, что постоянно выжимает тряпку, которой моет машины, у него шершавые руки, как у взрослого рабочего.

— Как дела по усыновлению? — спросил я Лидию, заходя в калитку и закатывая мопед с пакетами.

Дети схватили их и понесли в дом. Лаки, который вымахал в мосластого пса-подростка, настороженно ко мне принюхался — совсем забыл, даже обидно стало.

— Съездили со Светой и Ванечкой в детдом, за которым они числятся. — Зайдя в прихожую, Лидия сняла калоши и закрыла за мной дверь. — Там очень обрадовались, что они живы-здоровы и я хочу их забрать, документы выдали, пообещали помогать с усыновлением. Теперь поеду с Колей, младших с собой придется брать, потому что оставить не с кем. Когда получу документы, напишу заявление на усыновление и — в суд. И будем молиться.

В кухне пахло сдобой. Я разделил продукты на те, что маме, мне и Лидии, отрезал большой кусок мяса от того, что купил алтанбаевцам, отсыпал детям домашних яиц и немного творога.

Глядя на меня, Лидия качала головой, приговаривая:

— Павлик, спасибо тебе огромное, мне так неудобно перед тобой! Глазам поверить не могу, что мальчик столько способен сделать. Да не для родных — для совершенно незнакомых людей.

— Вы мне роднее всех родных, — улыбнулся я.

Светка прижалась ко мне.

— Буду тебя папой считать! Папа Павел!

Бузя захохотал и хлопнул себя по бедрам. Лидия тоже улыбнулась.

— А-ха-ха, ты, как заика прям!

— Чего это? — обиделась девочка.

Бузя начал показательно заикаться:

— Па… па… павел!

Теперь засмеялись все, включая Свету, осматривающую пакеты, которые я им принес. Ну, извини, малая, сладостей сегодня нет.

— У меня сестричка родилась, — похвастался я.

Светка запрыгала по комнате.

— И у нас, значит! И у нас!

— Если я — папа, то она ваша тетя. Тетя Диана. А вы готовьтесь идти в школу, вот!

— Это в следующем году только, — вздохнула Лидия. — Суд — дело небыстрое.

На фоне того, что этот год мог стать для детей последним, это такие мелочи!

Лидия сочла своим долгом накормить меня пончиками, я досидел до половины седьмого и откланялся. Меня ждала тренировка в доме культуры, а потом будет самое интересное: мы с Борей пойдем смотреть квартиры. Наташка с нами не успеет, у нее репетиция.

Ну и остается интрига, как себя поведут мама и отчим, когда узнают, что мы собираемся от них съезжать. Не хотелось бы с ними ссориться.