Вперед в прошлое 12

Глава 2 Лучшее в тебе

Наташка словно хотела, чтобы я побыл с ней во время этих переговоров, поддержал ее, но самое правильное, что я мог сделать — уйти, оставить их вместе. Ведь, каким бы ни было ее решение, потом она может передумать, а виноватым останусь я.

Андрей подошел ко мне с другой стороны, протянул руку, чтобы схватить меня, но спохватился. Я представил, как они вдвоем держат меня за руки, каждый пытается перетянуть на свою сторону, заручиться поддержкой, и стало смешно и грустно одновременно.

Особенно грустно оттого, что это делает взрослый, годящийся мне в отцы мужчина — отличный специалист, талантливый декоратор и, в принципе, человек неплохой, но…

На языке крутилось слово «ребята», но к Андрею так обращаться нельзя. Великовозрастный зять осунулся, похудел и постарел. Вроде бы даже поседел еще больше. Наташка, у которой еще час назад горели глаза и сияла корона на голове, тоже съежилась и затряслась.

— Наташа, Андрей, я буду тут, в подъезде, а вы поговорите. Вам нужно все выяснить.

Андрей вскинул голову, тряхнув кудрями, и принялся жаловаться:

— Я был хорошим сыном. Как она могла так поступить? Теперь я на улице, ни жилья, ничего…

Наташка вскинула голову, сжала челюсти и процедила:

— А то, что они мне чуть ребра не поломали, то, что обокрали меня — это нормально? Это тебя не интересует? И что ты меня нафиг послал — тоже нормально? Что бы ни случилось, я никогда… Слышишь — никогда не послала бы тебя, потому что ты для меня — главное. А я для тебя… Девочка-бумеранг: как далеко ни брось, всегда вернется?

Он схватил ее за руки, стал их целовать. Я отвернулся и, пока милые бранятся, побрел к подъезду, всей душой желая это развидеть. Было противно. Жалкий человек всегда неприятен, особенно, когда это взрослый здоровый мужчина.

Вспомнились слова из песни «Нау»: «Чингис-Хан и Гитлер купались в крови, но их тоже намотало на колеса любви». Жаль, что я не гитарист, спел бы эту песню сейчас — всем легче стало бы. Но учиться играть у меня нет времени.

Интересно, о чем Андрей ей расскажет? Поклянется стать другим человеком? Так не получится. Или начнет давить на жалость? Если так, вообще противно.

Я остановился в подъезде, в кромешной темноте. С улицы доносилось бормотание, изредка — Наташкины возгласы, за дверью справа стреляли, нагнетала напряжение нервозная музыка — там смотрели боевик. Лампочки не было, и постепенно глаза привыкли к темноте, различили светлую полоску под дверью. Я вспомнил, что тут в углу потолка — ласточкино гнездо, которое никто не убирает. Сколько себя помню, столько помню это гнездо. В апреле жильцы вернутся из дальних стран, и это будет той самой кнопкой, которая запустит весну и снимет лето с паузы.

Внезапно распахнулась дверь, и прямо на меня налетела Наташка. Ойкнула, уткнулась в плечо и разревелась. Резко обернулась, боясь, что Андрей побежит за ней. Надо отдать ему должное, он не побежал. Я не видел, что он делает на улице, мне важнее была сестра.

— Он… он… — пробормотала Наташка.

— Разжалобил? — предположил я.

— Н-нет, — мотнула головой она, судорожно хватанула воздух ртом.

— Стал обвинять?

И снова она мотнула головой.

— Дай успокоиться, и скажу.

Она всхлипывала, вздыхала, обнимала меня, потом отстранялась. Наконец более-менее успокоилась и выдохнула:

— Он… позвал меня замуж. Кольцо купил…

— А ты?

— Я… я сказала нет.

Натка уткнулась мне в плечо и замерла. Распахнулась дверь, из квартиры Стрельцовых выглянула вредная бабка, посветила в нас фонариком.

— О, проститутка, совсем стыд потеряла! В подъезде-то! Наташка, ты, что ли?

Натка отвернулась.

— Кобелей водишь? Места вам нет? — Луч скользнул по мне, на миг ослепив. — И Пашка? Пашка⁈

От неожиданности бабка онемела. Пока она не начала говорить про алкоголиков и наркоманов, Наташка побежала наверх, буркнув:

— Ипашка, ага.

Однако в квартиру она заходить не стала. Застыла на лестничной клетке, привалившись спиной к двери. Дождавшись меня, сестра спросила:

— Как думаешь, я правильно поступила?

— Правильно, — кивнул я. — Что бы ты ни сделала, я буду на твоей стороне.

Наташка сползла спиной по двери, села на корточки и обхватила колени руками. Я смотрел на нее и понимал, что, да, сестра у меня порывистая, а потому взбалмошная, неопытная, резкая, но у нее есть сила воли. Мама всю жизнь терпела отца, позволяла вытирать о себя ноги. Да и многие люди так, и мужчины, и женщины. Видно было, что решение далось ей непросто, что она любит Андрея, а если нет, то хорошо к нему относится, но находит в себе силы переступить через себя.

— Домой пойдешь? — спросил я, она помотала головой.

— Не. Мама задолбает. И не пореветь нормально. А идти-то — некуда.

— Давай на базу? — предложил я. — Или просто по улице походим.

— Пусть Андрей уйдет, и походим, — сказала сестра, и тут до слуха донесся рокот мотора. — О! Автобус. Он, наверное, уехал. Посмотришь? Я бы походила, да.

Молча кивнув, я выбежал на улицу, прошелся по окрестностям — было пусто. Поднявшись на второй этаж, я сказал:

— Давай отметимся, чтобы мама в набат не била, и сразу уйдем. Типа забрать что-то. Им пофиг, они с отчимом друг другом заняты.

Наташка кивнула, мы зашли в квартиру. Было поздно, полдесятого, на улице так вообще темень непроглядная. Взрослые ушли в спальню, к нам явился только Боря. Чтобы мама слышала, я взял фонарик и чуть ли не прокричал:

— Мы с Наташей прогуляемся. Скажешь маме, что у нас все нормально?

В принципе, ничего говорить не требовалось, все всё слышали. Спасибо, дождь не пошел, и можно было бродить сколько хочешь.

Некоторое время мы брели в конец поселка молча, вдоль дороги. Наташка пинала попавшиеся на пути камешки, я ни о чем не спрашивал — вдруг ей говорить невыносимо?

Наконец она сказала:

— Я твердо решила поступать в Москву. Тут что меня ждет? Карьеру артиста не построишь, сам знаешь, что в театре все совместители, даже ставки такой нет — актер. А на рынке всю жизнь торчать я не хочу. Так что засяду за уроки, наверстаю упущенное, авось поступлю на бюджет. Если нет, работать пойду, чтобы оплачивать учебу. А на первых порах у деда на коврике поживу, он ведь не прогонит? Даже если там торговать по выходным, все равно получится больше. Так что так. Как думаешь, я поступлю на бюджет?

— Если вгрызешься в гранит науки, то да. Еще тебе бы найти человека, который поставит речь, даст уроки актерского мастерства.

— А че не так с речью? — то ли удивилась, то ли возмутилась она. — Я нормально языком работаю. Всем нравится.

— Для провинциального театра — нормально. Мы — южане, у нас говор специфический, мы смягчаем буквы и тараторим. Некотрые прям шокают…

— Некоторые — прям да, но эти некоторые из Полтавской области. — парировала Натка, намекая на отчима из Диканек.

— Он-то да, но и коренные шокают, Карася возьми или Заславского. Мы — нет, но все равно говорим не так, как москвичи. И голос надо ставить, как дикторам или телеведущим. Это много месяцев работы. Так что смотри сама. Взвешивай силы.

— Выходит, не поступлю.

Натка сразу скисла, плечи ее поникли.

— Где ж мне научиться разговаривать, как в Москве?

— В Москве и научиться. Я бы, конечно, попытался, там же при поступлении главное — творческое задание. Возьми какой-нибудь эпизод из «Вечеров на хуторе близ Диканьки» и сделай типа стилизацию, как раз-таки этот акцент подчеркнув.

Сестра сразу воспрянула.

— Да?

— Да. Тогда не придерутся к говору. Ну, не должны. А вообще хорошо бы приехать туда и пообщаться со студентами… куда там ты хотела?

— Во ВГИК.

— Вот с этими студентами. И преподами, они не откажут, а ты будешь вооружена. Но даже если план с Гоголем не удастся, не беда. Поживешь у деда, прокачаешься, а потом поразишь их всех, и те, кто тебя брать не хотел, офигеют, ты ж капец какая талантливая!

— А работать?..

— Работы в Москве валом. Хоть в театре дерево изображать и присматриваться к работе, хоть на рынке фруктами торговать вместе с дедом. Москва — город возможностей.

— Страшно, — призналась она, поведя плечами.

— Ну ты же понимаешь, что большое будущее в твоей профессии возможно только там? — Дальше я говорил, опираясь на память взрослого, который пожил в столице, повращался в разных кругах, и вспомнил одного талантливого актера, с которым пыталась встречаться подруга жены. — Это нам отсюда кажется, что артисты, музыканты — небожители. По сути же они такие же люди, к ним не так уж сложно подобраться, а, подобравшись, найти тусовочку, в которой тебе будет интересно, стать для них своей. И тогда, считай, карьера у тебя есть, невзирая на возраст.

— А как же молодость, красота? — возмутилась она. — Талант, в конце концов⁈

И снова вспомнился тот актер, не принявший базовых вещей, которыми я делюсь с сестрой. Потому он не закрепился на стратегической высоте, когда был на пике карьеры, и выпал из обоймы, когда начал сдавать. В момент нашего знакомства это был по-прежнему талантливый, бесспорно яркий, но очень сильно пьющий человек. Привыкший к главным ролям, он не смог смириться с тем, что стал актером второго плана, и предпочел работать на стройке, глуша боль водкой. До самого дна он опуститься не успел. В июле 2025 года всем стало не до кино и не до театров.

— Без харизмы никуда, — ответил я, — но все решает человеческий фактор. Если тебя считают своей, тебе помогут. И профессия актера — это не только сцена, море цветов и овации. Это грязь, разочарования, падения, невостребованность.

Наташка вздохнула и сказала:

— Все равно хочу. И добьюсь!

— Это правильно. Знаешь, что тебе поможет? Развитие навыков, например, написания сценариев. Это сблизит со сценаристами и режиссерами, которые в твоем деле более полезны, чем коллеги-актеры.

— А-а-а, ты об этом… Ну да.

Подумалось, что все студенты ВГИКА видят себя на главных ролях. А по факту карьеру получается сделать хорошо если одному проценту из них. Остальные пополняют ряды Дедов Морозов, Кощеев и бабок Ёжек на детских утренниках, более пронырливые проводят праздники, организуют конторы по организации свадеб и корпоративов, продают душу дьяволу и подаются в агенты.

Наташка не знает, что актеры средней руки, чтобы получить работу, платят агенту до пятидесяти процентов от гонорара. Агент может как погубить карьеру актера, так и помочь ему — все, как в футболе. Но не все знают, что есть еще один путь — через тусовочку, которая включает в себя сценаристов и режиссеров. А чтобы заинтересовать этих людей, одной смазливой мордашки недостаточно — уж сколько они повидали тех мордашек. Надо быть действительно интересным.

И главное правило, какой бы путь ни выбрал артист — нужно быть в центре событий, а это Москва. Только я подумал, что сестра, которую еще год назад я считал пропащей и не любил, уедет от нас, и сердце сжалось.

Потом мы поговорили о том, как нам жить дальше. Наташка пожаловалась, что, пожив в нормальных условиях, она уже не сможет спать, образно говоря, на коврике в прихожей, когда отчим-жаворонок приходит на кухню в пять утра и будит ее. Такое положение вещей вгоняет в хандру и заставляет руки опускаться. Я рассказал про будущий дом, где найдется место и ей, и Боре. Наташка вздохнула, что это очень нескоро, а сейчас она рассмотрела бы вопрос аренды комнаты — заработок у нее приличный, двадцать-тридцать тысяч в месяц. Если десятку отдавать за жилье, на оставшиеся деньги можно питаться. Тем более, в театре премии выписывают. Правда, ей пока не положено, только если мама напишет заявление, чтобы вместо несовершеннолетней дочери деньги давали ей. Но смысла в этом нет, потому что она их будет половинить.

— Мать у нас охреневшая, — сделала вывод Наташка. — Всем родители помогают, покупают что-то, а наша мои деньги половинит вместо того, чтобы помочь. Типа я живу, свет жгу, воду лью — надо делиться.

Волосы на голове шевельнулись. И правда охреневшая.

— Это она когда такое сказала? — утонил я.

— Когда я с пожитками вернулась. Это такие мелочи, полторы тысячи сраных. Но сам факт!

Факт меня взбесил, аж сердце зачастило и захотелось устроить матери выволочку. Отчим ее полностью обеспечивает, я продукты покупаю и работу подкидываю. Что ей те полторы тысячи от дочери, которой и без того тяжело? Раньше она до такого не опускалась. Зачем она это делает? Может, отчим, который похвалялся, что в шестнадцать лет из дома ушел, выедает ей мозг, чтобы и она дармоедов разогнала? Или отчим посредством мамы воспитывает в нас таким образом самостоятельность?

Если бы не опыт взрослого, это имело бы для меня значение, а вот для Наташки имеет и еще какое: она чувствует, что одна в этом мире, и рассчитывать ей не на кого. Или она рассчитывает — на меня?

— Знаешь что, — сказал я. — Давай заключим сделку. Я оплачиваю половину жилья, которое ты найдешь. Если ты делаешь успехи в школе, заканчиваешь год без трояков, то я в июле возвращаю все, что потратила ты.

Наташка аж с шага сбилась, закашлялась. Остановилась и посмотрела на меня, как на оживший памятник.

— Просто ты мне дорога, — ответил я на незаданный вопрос, — и не хочу, чтобы ты страдала.

Она сгребла меня в объятия и сжала. Вот интересно, она и раньше была с волей и мозгами, просто я не замечал этого, или сестрица так изменилась за восемь месяцев? Наверное, все вместе. Все хорошее, что в ней было, отогрелось и пошло в развитие, заглушив озлобленность и тягу к противодействию, а следовательно, алкоголю и наркотикам.

Побродив еще немного, обсудив маму, отчима, отца и Лялину, мы сошлись во мнении, что мачеха из них всех самая нормальная, решила не терпеть мужа-идиота, даже находясь в зависимом положении. Лике тяжко придется, надо будет помогать с ребенком, но она вроде на дыбы не встает. А у меня появилась новая задача: найти Наташке жилье. Думаю, это будет несложно, ведь до лета пустует много флигелей, которые сдают отдыхающим посуточно. Не обеднею я на десять тысяч, что-то придется доложить самой Наташке, а возможность вернуть вложенное здорово ее простимулирует. Впрочем, если она не поступит бесплатно, но возьмется за учебу, я все равно верну ей деньги.

Осталось выяснить кое-что важное, и я спросил:

— Ната, а что делать, если ты помиришься с Андреем? Я знаю, как тяжело отказываться от того, кого любишь.

— Да откуда тебе знать? — взвилась сестра, но быстро сообразила, что ляпнула не то. — Извини. Да, это тяжело, но я справлюсь. Постараюсь на работе с ним не пересекаться. Он хороший, добрый, но ты прав: мне надо двигаться вперед, а ему хочется оставаться на месте. Я не буду с ним встречаться, не переживай. Он и сам все понимает, все время говорил, что я его брошу и вроде как даже готовился. Это жутко бесило, а теперь я понимаю. Думаю, он не станет меня преследовать.

— Я с ним поговорю, если будет преследовать, — пообещал я. — Он поймет.

Домой мы пришли в половине одиннадцатого. Отчим уже спал, Боря рисовал, не обращая внимания на включенный телевизор, а мама была на кухне. Как выяснилось, ждала меня. Выбежала в коридор, указав на дверь спальни.

— Паша, я все сделала. Купила акции винзавода, шесть штук. Еще купила вина, восемь ящиков пока. Тебя мы не дождались, я позвонила маме, договорилась, что Вася завтра завезет.

— Безвозмездно, то есть даром? — спросил я, так и подмывало напомнить о деньгах, которые она хотела вытрясти с несовершеннолетней дочери.

Мама растерянно захлопала ресницами, не уловив сарказма.

— Да. Он же все равно почти мимо едет.

Зато Наташка уловила, улыбнулась зло.

— Спасибо, — процедил я.

О, как же хотелось прочитать нотацию, пристыдить ее отношением к Наташке, вот только осознает ли она свою вину, сделает ли выводы?

Вряд ли. Просто разревется. Чего доброго, отчиму нажалуется, и мы разругаемся вдрызг. Все равно Наташка тут жить не собиралась. Но так хотелось хотя бы узнать мамины мотивы! Обязательно это сделаю, но на холодную голову, не сейчас.

Наташка, не глядя на маму, заварила нам чаю, разлила по чашкам, выставила блюдце с печеньем. Мама не замечала, что ее дочь мрачна и подавлена, ее не настораживали Наташкины красные глаза и распухший нос. Толку с ней ругаться, взывать к материнской совести? Может, все дело в том, что она застопорилась на двенадцати годах развития? Пока мы были маленькими, она воспринимала нас как детей, знала, что с нами делать, заботилась и оберегала, теперь мы ее переросли, она это почувствовала и какой-то животный инстинкт велит ей вытолкнуть нас из гнезда.

В кухню зашел Боря, принес акварельку: узкая улочка, двухэтажные дома, цветущая юкка на фоне далекого моря и укутанной облаками горной гряды.

— Ух ты! — воскликнула мама. — Это же у нас здесь! Очень хорошо.

Боря самодовольно улыбнулся, а потом изменился лицом и сказал:

— Кстати, там по новостям сказали, что на Мавроди, ну, который «МММ», покушение было. Его в голову ранили, но вроде живой.

Я чуть не подавился чаем. Очень интересно. И странно, потому что от маленького камешка-меня, брошенного на водную гладь реальности, побежали волны размером с цунами. В той реальности ничего подобного не было, от Мавроди избавились более демократичным способом, просто посадив его в тюрьму. Надо срочно сливать последние десять акций, а то я и следить перестал, сколько они прибавили в цене.

— Ма-а, — я перевел взгляд на родительницу, — а сколько ты акций «МММ» купила?

— Зачем тебе? — прищурилась мама.

— Их надо продавать. Срочно.