Вперед в прошлое 12

Глава 17 Их время

За последнее время уже много раз я чувствовал себя привидением из американского фильма. Это привидение хочет докричаться, достучаться до окружающих, но никто его не слышит и не воспринимает. Сколько раз пытался донести до отчима, что напарник у него дрянь-человек, который его обязательно кинет, но слушать меня никто не хотел.

Что я, сопляк, понимаю в настоящей мужской дружбе?

Да побольше вас!

Естественно, я не стал напоминать отчиму о своих прогнозах. В таких ситуациях особенно опасно произносить: «Ну, я же говорил» — потому что человеку и без того вон, как хреново. Сидит, трясется, плачет, наверное.

Разувшись, я вернулся в кухню, потому что странно и страшно смотреть, как взрослый мужчина рыдает, будто мальчишка. Когда истерика пройдет, он не простит свидетелей своей слабости.

Мама, накладывающая отчему жаркое, посмотрела на меня странно.

— Ты чего вернулся? Поужинать хочешь? Так присаживайся!

Я покачал головой, кивнул на выход.

— Иди к нему. Ему плохо.

Мама выронила половник, поставила тарелку на стол:

— Я же говорила, что-то не так. Что с ним?

Я пожал плечами.

— Не говорит. Истерика у него, весь побитый…

Мама рванула в прихожую, донеслось ее бормотание, всхлипывания отчима. Я был уверен, что дело в напарнике, а не в бандитах, которые его ограбили. Потому что торговал-то он на «Волге», а там не те объемы продаж, чтобы на него охотиться, на мукомольном заводе караулить. Вот если бы он таким вернулся, когда работал по-серьезному, тогда бы я волновался, а так произошедшее — скорее закономерность, чем случайность.

Одно только обидно до скрежета зубовного: меня тоже кинули, ведь это я ремонтировал машину, колеса менял, около сотки вложил. Потому мне тоже было немного обидно, хотелось пойти к этому гнилушке и велеть отдать хотя бы сто тысяч… да нет, честную половину стоимости пусть выплачивает, падла! А не сможет, пусть сдохнет, как Андрюша. Как выяснилось, гнилушки не нужны мирозданию, они только вредят и приближают конец человечества.

Так на моих руках будет еще одна смерть. Пожалуй, я не готов. Но сто тысяч жаль, их можно было не менту вороватому подарить, а потратить на что-то более полезное, например, обустроить новое жилище. Накатила злость. Воображение принялось рисовать картины возмездия: от прокола колес до поджога облитого бензином грузовика. Я представлял, как он полыхает, и так сладко становилось!

Так тебе, гнида. Будешь знать, как людей кидать!

Было только одно «но» — напарник отчима, Лёха Пацюк — мент. Подозреваемый известен, и его не составит труда привлечь. А если доказательств не будет — сделают. Отомстить, конечно, можно, но нужно выждать момент, когда у мента появятся другие актуальные недоброжелатели, и поджечь грузовик или его машину. Причем его враги должны быть какой-нибудь гнусью, которую не жалко, например, бандюками или строптивыми наркоторговцами.

— Сука, — вслух сказал я, усаживаясь за кухонный стол.

Мне необходимо было знать подробности, потому я остался.

Из прихожей потянуло корвалолом и валерьянкой.

Или зря я остался? Отчим пьян, а он выключается в таком состоянии и ничего мне не расскажет. Спустя минут десять Василий перестал рыдать и что-то злобно забормотал, я различал только маты и «убью». Мама вскрикивала и начинала уговаривать, чтобы не убивал, его ж гарантированно посадят! А еще мама предлагала порчу на Леха навести с помощью Даромиры. Идея с порчей отчиму понравилась, и он немного успокоился.

Минут через пятнадцать он зашел на кухню, уже переодетый в чистое и с обработанными ссадинами на лице. Глянул на меня равнодушно, губы его дрогнули.

— Кинул все-таки Пацюк, — уронил он. — Ты с самого начала знал, видел, кто он, а я — дура-ак, ой, дурак! Но кто ж знал, шо он таким станет?

— Вы давно знакомы? — спросил я.

— Служили вместе. Душа в душу. Не разлей вода были. Сколько раз он меня выручал, ты бы знал! Один раз из тюрмы вытащил. Дрались мы район на район. Это не у моему сели. Це вже здесь. — Спохватившись, отчим перешел с суржика на русский: — Я ж из-за него сюда приехав. А сюда кого попало у Союзе не пускали. А я водителем был. Водители были нужны.

Помолчав немного, он продолжил:

— Попав, значит, у тюрму за драку. Челюсть парню сломав. Так Лёха меня вытащил! А могли бы посадить.

— А сейчас-то? — Мама испуганно приложила руку к своему лицу, намекая на его ссадину. — Подрались? Так он тебя посадит теперь!

— И пусть, — буркнул отчим и пробормотал: — Такая дружба была! Двадцать лет! И кинул. Пусть сажает, потому шо, если такие друзья кидают — зачем вообще жить? Кому доверять?

Вспомнились десятки аналогичных историй, когда кидали близкие и ничего не предвещало. Самая вопиющая: как-то прихожу домой, а там — подруга жены. Некогда энергичная зажигалочка худая, зеленая, глаза, как у мертвеца, подернуты белесой пленкой. Вспоминать жутко.

Три года назад ее добивался мой тезка Павел. Любил — умирал. Отбил ее у жениха, замуж позвал. Она согласилась — любовь же. С работой Павлу не везло, то там кинут, то здесь. Это сейчас понятно почему, а тогда списывали на невезение. Юрист по образованию, он перебивался на стройках, и в брак вступил весь в долгах, как бездомная шавка — в блохах. Но паренек был с огромным самомнением и не столько умный, сколько изворотливый. Как выяснилось в последствие — он страдал полным прободением восприятия реальности.

Дама же эта, Сонечка, на ногах стояла твердо, пахала, как лошадь, за троих. Ну а дальше — семья, совместный долгожданный ребенок, строительство дома, открытие двух ресторанов (Сонечкиными усилиями, вложениями и опытом). Все это время Павел ее берег, поддерживал, на руках носил. Все, кто за ними наблюдал, думали: «Вот она, та самая семья, где абсолютное доверие и взаимовыручка». И вдруг Пашка понял, что он уже не просто Павел, а гендир процветающего бизнеса Павел Алексеевич. У него дорогая машина, юные официанточки в рот заглядывают, сотрудники лебезят. А поскольку прободение восприятия реальности, он уверовал в то, что это он сам такой великий, и начал жену отовсюду отодвигать.

Сонечка вовремя спохватилась, нашла поддельные документы, что к машине, которую она ему покупала, она не имеет никакого отношения. И к бизнесам тоже. Потому что все на нем, а она — просто управляющая. Потом всплыли факты, что он собирался оставить ее не просто без ничего, с долгами и без ребенка. Ну а как жить в семье и не доверять друг другу? Зачем тогда все это нужно, если постоянно думать, что у человека, который лежит в твоей постели, нож за пазухой?

С моей женой было так же. Она воспитана как истинная москвичка и считает, что провинциалы только и смотрят, как отжать ее драгоценную жилплощадь. Потому машину, которую я ей подарил к рождению сына, она оформила на мать. То есть, строя со мной что-то, она заранее готовилась к тому, что все будет разрушено. Соответственно, семья и разрушилась.

Ну и, видя историю Сонечки, я уже ничему не удивлялся и благодарил судьбу, что у меня был друг, который не предаст — Илья.

А теперь есть еще Каналья, и одноклассники, и те, кому я помог. Хоть отчим мне и не нравился, мне его жаль. Было больно видеть, как убивается этот простоватый деревенский мужчина, не разбирающийся в людях и впервые столкнувшийся с предательством. Конечно же, планы рухнули, полмира рухнуло, и его погребло под осколками надежд.

Немного успокоившись и ковыряя жаркое вилкой, он рассказал, что случилось.

Когда Василий приехал к Пацюку, не обнаружил грузовик на его привычном месте, стал звонить Лёхе, но тот не вышел, хотя был дома. Тогда Василий заглянул во двор и обнаружил «КАМАЗ». Подозревая, что случилось, Василий перелез через забор — на него напала собака. Схватив доску, он побил собаку, и тут на визг выбежал Пацюк.

Василий мирно сказал, что ему нужен грузовик. Но получил ответ, что ничего не получит, потому что это грузовик Пацюка. Теперь Алексей возвращает десять тысяч рублей и разрывает договоренности (вот расписка, подпиши) и оставляет машину в единоличное пользование.

На претензию, что это не по-человечески, лишь пожал плечами и ответил, что по закону так, и, если Василий не согласен, пусть подает в суд. Любой суд признает его, ПАцюка, правоту. Мало того, у Василия есть возможность загреметь в обезьянник. На возражение, что рубли в момент дачи расписки привязаны к курсу доллара, и это есть в тексте, Леха лишь усмехнулся и напомнил, что национальная валюта России — рубль. Десять тысяч вот, пожалуйста.

Василий не сдержался и дал ему в морду. Леха не дал себя избить и ответил. Выбежала жена и отоварила незваного гостя сковородкой. Избитая собака тоже вспомнила обиды.

В итоге Василий был изгнан с позором.

— Знаешь, шо он мне казав напоследок? — проговорил Василий. — Шобы я ему спасибо сказал, шо он наряд не вызвал и деньги вернул. Добренький какой.

— Все-таки что-то человеческое в нем осталось, — вздохнула мама.

— Нет в нем ничего человеческого, — объяснил я. — Ему перед коллегами позориться не хотелось.

Вспомнились слова Лялиной, что Пацюка те самые коллеги ненавидят, он нагадил всем, до кого дотянулся.

— Подожгу машину и дом спалю, — холодно сказал отчим. — Сяду, да. Но отомщу гаду.

Глаза у Василия были страшные, как у мертвеца, я уже видел такой взгляд у Сонечки и никогда не забуду.

Мама обняла его и проговорила:

— Васенька, Бог его накажет! Нельзя так с людьми. Вот посмотришь.

— Не дождусь, пока до него очередь дойдет, — отмахнулся он.

Тогда мама встала на колени и взмолилась:

— Васенька, не надо! Ради меня, пожалуйста.

— Ладно, — ответил он, но не было в его голосе искренности.

Наверное, ночью будет представлять, как горит дом бывшего приятеля. Очень надеюсь, что он не станет делать глупостей.

— Мент сам себя наказал, — проговорил я. — А на вашем месте я подал бы в суд. Просто чтобы нервы ему попортить, наложить на машину арест, и он ничего не смог бы с ней сделать. Так-то, скорее всего, продавать задумал. А если арест, то даже работать не сможет, наверное.

Отчим ожил ненадолго, блеснул глазами.

— Так и сделаю. Заработок есть. Не отсужу машину, так ему отомщу. Расписка-то у меня есть.

— Надо с толковым юристом посоветоваться, вдруг что подскажет. И побои снять на всякий случай. Дескать, выставил, нанес тяжкие телесные повреждения, угрожал. Мне сказали, что сами менты его не любят. А вы пока на «Волге» работайте. Неплохо ведь получается.

— Там в «Камазе» в бардачке документы, печать, — пожаловался отчим, поникнув. — Он может меня сдать за подделку документов. Так что судиться не получится.

— Вот это уже плохо, — вздохнул я. — Это серьезная статья.

Воцарилось молчание. Отчим сидел и сопел, побледневшая мама боялась слово сказать. Не хотелось их бросать, но я понимал, что это взрослые люди, пусть сами исправляют взрослые ошибки, тут я не помощник. На языке вертелось: «Хоть акции МММ продайте. Немного добавите, и купите другой грузовик» — но я молчал, сейчас не самое лучшее время для таких советов.

С документами и печатью, конечно, залет. Как бы гнилушка Пацюк не решил нагадить просто так, по зову души или что там у него вместо нее.

Так что на фоне проблем отчима наше переселение осталось незамеченным. Посидев немного за столом, Василий позеленел и ломанулся в ванную освобождать желудок от алкоголя. Под адреналином его, видимо, не взяло, а теперь накрыло.

Обнявшись с мамой, я направился на остановку на предпоследний рейс, который отправлялся в половину одиннадцатого.

Пришел «Икарус» с гармошкой, где я был единственным пассажиром. Картина была немного сюрной: огромный пустой вагон, и я один. От обилия свободных мест глаза разбежались, я уселся на одиночное сиденье в середине салона. Так и казалось, что вот-вот на меня спикирует призрачная бабка, которая будет заставлять уступить ей место. Ничего такого, конечно же, не случилось. На следующей остановке в салон вошла влюбленная парочка, в девчонке я узнал Наташкину одноклассницу Ирку Чечурину, парень был не местным.

Усевшись на двойное сиденье, они сразу же начали целоваться. А я думал о своем. О доверии.

Вот взять отчима — простоватого деревенского мужика из Диканек. Его доверчивость можно списать на отсутствие мозгов. Но ведь нельзя жить и всех подозревать, думать, что каждый пытается тебя кинуть и в искренних действиях друзей видеть таящийся обман. Илья, Натка, Боря… предадут ли они меня, если представится возможность? До сегодняшнего дня даже не задумывался. Это ведь нормально — жить среди людей и быть человеком. Отвечать за свои действия, держать обещания.

Гнилья не так уж много, но вся проблема в том, что их не распознать. Из-за них нормальные люди превращаются в озлобленных псов, потому что не у всех хватает мудрости отпустить ситуацию и забыть. У меня, видимо, имеется внутриутробно прошитый гнилодетектор, я чуял гниль и в прошлой жизни, правда, интуитивно, не носом, потому меня не кидали, хотя я и не осторожничал, а эти…

Обидно, что сейчас их время. Гнилушки проникли везде, как метастазы, и разрушают здоровую ткань. Они такие научились виртуозно мимикрировать и неотличимы от нас. Что будет с миром, если не станет гнилья? Что будет, если количество гнилья превысит критическую массу?

Будет — ха! Уже есть, наступили девяностые, которые взрастят поколение волков, а потом… Потом непременно грянет что-то глобальное, кровавое.

Я передернул плечами. Нет, умение доверять — не простодушие, а нормальное человеческое качество. Я доверяю Илье, хотя это уже не тот парень из прошлой жизни. Доверяю Каналье и оформляю на него участок. Доверяю деду ведение бизнеса. То есть, по мнению многих, веду себя неосмотрительно, как отчим. Пацюк ведь был его другом! А потом Василий утратил актуальность и пошел под нож.

Почему я должен лишать себя множества возможностей только потому, что меня могут предать? Почему должен проверять партнеров, трястись о будущем? Нет, не буду. Пусть меня считают простофилей, но чего я добьюсь, лишая себя нормальных отношений с людьми? Да, я буду доверять друзьям, а если что-то потеряю, буду считать это платой за право быть человеком.

На миг показалось, что воздух затвердел и окрасился в бордовый, свет тоже окрасился… Мгновение — и наваждение исчезло. И вот я снова сижу в скрипящем пустом автобусе… Правда, остановку чуть не прозевал!

Вскочив, я рванул к водителю.

— На остановке! — протянул ему билетик и выскочил возле общаги, где жили Лялины. Так и подмывало зайти к ним, узнать, ушел ли отец, но были другие дела.

Наверное, все-таки ушел. И слава богу, что не заявился к матери, от него чего угодно можно ожидать.

Я перешел дорогу, осваивая новый маршрут, свернул на улицу Крупской и постучал в калитку. Не уверенный, что меня услышат, прокричал:

— Наташка, Боря! Открывайте.

Через минуту щелкнул замок, и мне открыла Наташка в куртке поверх халата.

— Че так поздно-то? Мы ждем тебя, ждем, спать уже хочется. В школу-то вставать рано.

— Войду — расскажу.

В доме было тепло. Ухала печь, поедая дрова. Наташка выставила кастрюльки, ковшики, чашки, тарелки сгрузила в раковину, но помыть не успела. Из смежной комнаты вышел Боря, пожаловался:

— Прикинь, у нас живет мышь. Шуршит где-то, я ее гонял-гонял. Не нашел.

— Мышеловку поставим, — отмахнулся я. — Идем, расскажу про отчима.

Боря с Наткой внимательно слушали, не перебивали. Думал, Боря начнет злорадствовать, что его мучителя наказали, но в нем победила жажда справедливости.

— Вот же крыса этот мент! — воскликнул Боря. — И что теперь?

Я развел руками.

— Ничего. Нет у него больше грузовика, такие дела. Давайте спать, что ли. Отсюда до школы идти километра два. Надо будет раньше вставать.

— Или — на автобусе! — воскликнул Боря.

— Или так.

Белье казалось сыроватым, это был некомплект: белая простыня, пестрый пододеяльник, розовая наволочка. Кровать скрипела и прогибалась. Шуршала мышь — похоже, в пустотах стен. И вместо желаемого облегчения я испытывал… пустоту, что ли, чего-то как будто сильно не хватало.

Завтра день, который принесет Наташке определенность, а я встречу Лику и узнаю подробности, как состоялось изгнание дракона.