Военкор

Глава 18

Мы сцепились в партере. Брюдо был крупнее и сильнее меня, потому работать, когда сверху на тебя давит такая махина, как минимум проблематично. Он вцепился мне в шею и начал душить, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы.

— Тварь! Ненавижу! — рычал Брюдо на английском.

Его глаза пылали яростью, сжатые зубы вот-вот треснут.

Последний воздух вырывался из лёгких, перед глазами заплясали чёрные точки. Несколько секунд и я усну.

Я ухватился за его запястья, попытался сбить хват, но он вдавливал меня в бетон изо всей силы. Шея горела огнём.

Из последних сил я резко дёрнул его на себя, впечатывая в лоб.

Брюдо на мгновение растерялся и ослабил хват. Но этого мне хватило, чтобы протиснуть колено, упереться ему в грудь и выскользнуть из захвата.

Со свистом, я судорожно вдохнул. Резко перекатился вбок, перехватывая контроль и оказываясь в позиции сверху. Наёмник неплохо боролся, поэтому я тотчас вскочил на ноги.

Огляделся, ища свой автомат. Вон он! Однако, Брюдо тоже не кукурузу стерёг. Видя, что я собрался делать, он успел зацепить меня подсечкой.

Я не устоял на ногах, но вовремя сгруппировался. Расстояние до автомата увеличилось.

Брюдо ухмыляясь окровавленным лицом, вскочил, в руке сверкнул короткий боевой нож. Он атаковал без замаха — быстро и точно, в грудь.

Я еле успел уйти в сторону, нож скользнул по ткани на груди, оставив рваную полоску. Оттолкнув его, вцепился в запястье, и с силой выкрутил руку наружу. Наряду с лязгом металла о бетон я отчётливо услышал хруст ломаемых костей.

Брюдо зарычал, как раненый зверь. Он рванул на меня, пытаясь снова перевести в партер. Но я ударил первым, метя под коленную чашечку. Сближение и мой локоть на коротком замахе врезался в его подбородок.

Звук был такой, словно огромный степлер сработал. Клацнули зубы, и Брюдо потеряв опору, опустился на пол. Удар был сильным, чтобы выключить наёмника, но у этого ублюдка челюсть словно высечена из гранита.

Я навалился сверху, вбивая его в раскрошенную плиту. Рука Брюдо метнулась за ножом, но я коленом обездвижил его. Пальцы наёмника заскребли бетон в нескольких сантиметрах от ножа.

Секунда… две… сколько понадобится этому ублюдку, чтобы прийти в себя? Я не стал выяснять, локтем свободной руки вмазал ему по переносице без замаха, ещё больше дезориентируя. Брюдо в ответ вцепился мне в горло пальцами, пытаясь удержать.

Мы смотрели друг другу в глаза. Я чувствовал его горячее дыхание, пропахшее кровью и злостью. В его взгляде читалась не только ненависть, там была ярость, упрямство и нежелание сдаться. Но губы Брюдо зашептали:

— Свинья! Ты сдохнешь!

Я обрушил ещё один локоть, угодив Брюдо в висок, и следом стиснул его кадык, пытаясь обездвижить наёмника.

Резко выхватил нож и всадил лезвие наёмнику прямо в солнечную артерию.

Брюдо дёрнулся подо мной. Он на мгновение изумлённо выпучил глаза, что-то прошипел, но слов уже было не разобрать. Тело обмякло.

Руки ещё сжимали нож, но я уже чувствовал, что победил.

Тяжело дыша, я вытащил нож и зажмурился, чувствуя, как кровь остывает на лице и руках.

Бой был закончен. Я оставил здесь последние силы и тяжело осел на бетон, выронив нож, который всё ещё был в руке.

Пальцы дрожали. Грудь судорожно вздымалась. В ушах стоял глухой звон.

Я попытался встать, но сразу не смог. Лицо пекло, сердце бешено колотилось в груди.

— Блин. Ещё статью писать, — прошептал я про себя.

Выстрелы ещё звучали — отрывистые, глухие.

Но их становилось всё меньше. Сражение за аэродром подходило к концу, по крайней мере, его первая фаза.

— Где ты моя… камера, — проговорил я, с трудом найдя свои журналистские вещи.

Они были целыми, так что пора сделать самый главный кадр. Я включил камеру, где уже мигал индикатор аккумулятора. На пару минут съёмки ещё хватит.

Я продолжал сидеть на полу, опираясь одной ладонью о потрескавшийся бетон и приходя в чувства. Смотрел на вид аэродрома, открывшийся с «вышки» и снимал.

Над лётным полем висели жирные столбы чёрного дыма, тянувшиеся к облакам. На дальних подступах полыхала техника врага — горели грузовики, перевёрнутые бронемашины, остовы вертолётов. Пламя металось в клочьях чёрного дыма и клубилось на ветру.

Я поднял взгляд в серое небо и увидел, как сквозь клочья дыма, снижаются ещё вертолёты. Шла вторая волна десанта. С гулом вращающихся лопастей, вертушки шли над аэродромом, сбрасывая тепловые ловушки, чтобы сбить с толку возможные ракеты.

Новая группа десанта шла на посадку. Скорее всего, сражение было не закончено и сирийское руководство ожидало новой атаки противника. Логично, что аэродром, захваченный нами в тылу противника, Израилю нужен позарез.

Тем более что такой ход перекрывает всю логистику группировки на Голанских высотах.

Я медленно обернулся на звук шагов за спиной. Внутрь влетели ребята из группы, шедшей по второй лестнице. Пыльные, уставшие, но живые.

Следом появился и Гиря. В грязной разгрузке, с автоматом в руках. Он увидел меня и улыбнулся.

— Мир тебе, «камера»! — махнул мне командир группы из сирийского коммандос.

— Как всегда вовремя, — выдохнул я.

В этот момент сел и аккумулятор на видеокамере. Осталось ещё два.

Сирийский санинструктор быстро подошёл ко мне и осмотрел. Убедившись, что я в порядке, скользнул взглядом по телу Брюдо. Перевёл взгляд на моё лицо и окровавленные руки.

— Ну ты и без нас справился, садык, — он хлопнул меня по плечу.

Голос у него был хриплый, но весёлый. Пока остальные ребята разошлись по периметру, проверяя укрытия, подошёл Кирилл. Он с трудом дышал, но смог снять с головы каску и провёл по взмокшим волосам. Присел на корточки возле Брюдо и медленно покачал головой.

— Крупную ты рыбку подсёк, Карелин. За такое к награде в пору представить.

Я устало усмехнулся, попытался подняться. Ноги дрожали, тело будто стало чужим — тяжёлым, забитым свинцом. На губах чувствовался вкус пыли и крови.

Схожие ощущения я испытывал, когда только оказался в новом теле.

Видя это, командир группы сирийцев коротким кивком подозвал своего бойца. Ко мне и Кириллу подбежали двое молодых парней в запылённой разгрузке, ухватив под локти.

— Тихо-тихо. Сиди пока, надо тебя посмотреть, — сказал я, опуская Кирилла обратно на пол.

— Сейчас поможем, — сказал санинструктор.

Появился и Гриф, который сразу был готов нам оказывать помощь.

— И ты тоже садись, — произнёс Гриф и меня усадил рядом с Гирей.

Кирилл не возражал. Он молча сидел и рассматривал потрескавшийся бетон под собой.

— Песок — Вихрю. Вышка зачищена. Группы вышли на позиции, контроль установлен, — передал по рации командир сирийской группы.

— Принял, Вихрь, спасибо. К тебе пошли, — послышался в рации голос Сопин.

Сейчас здесь установят позиции для наблюдения за лётным полем. Займут позиции снайперы и другие расчёты.

— Отсюда хороший вид, — сказал я.

— На это и был расчёт. С диспетчерской «вышки» все окрестности как на ладони. Скоро подойдёт артиллерия, и будем корректировать огонь. Ну и авиацию наводить. Такие дела, брат, — сказал Кирилл.

У меня боль постепенно давала о себе знать. Пока шёл бой и кипел адреналин, организм будто был на самообезболивании, а теперь догнало. Теперь отзывалось на каждую царапину.

— Где больнее всего? — спросил Гриф, разложив аптечку.

— Вопрос, конечно, интересный.

Болело все — плечи, бок, шея. Но сильнее всего боль чувствовалась под рёбрами слева и в голове.

— Бок… и башка звенит, — выдавил я.

Гриф быстро осмотрел меня, ловко расстёгивая разгрузку. Действовал он чётко и выверено, явно не первый раз помогал.

Дал мне понюхать вату с нашатырём, следом отодвинул защиту в сторону и проверил рёбра.

— Ушибы, пару рваных осколочных, но без переломов. Контузия лёгкая, — проговорил он скорее себе, чем мне. — Жить будешь, но лучше покажись врачам. Я на месте последствия не определю.

— Ты же медик? — спросил я.

— Почти. Ветеринар. И то не доучился, плюнул на всё и в армию пошёл.

Гриф обработал одну из ран, полученную от взрыва гранаты, едкой жидкостью. Я едва удержался, чтобы не зашипеть от боли. После прижал стерильную повязку и туго затянул бинт вокруг торса.

— Терпи. Всё нормально, — коротко бросил Гриф.

Он достал ампулу и шприц, показал мне.

— Обезбол нужно?

— Можно, — сказал я хрипло.

Через пару минут после сделанного укола, боль начала стихать. Осталась только тяжесть в руках и в голове.

— Всё, вставай. Только аккуратнее, голова может кружиться.

Он аккуратно подхватил меня подмышку, помог встать.

— Вода есть? — спросил я.

Во рту было сухо. Хотелось пить. Каждое сказанное слово причиняло дискомфорт. Несостоявшийся медик протянул мне флягу, и я с наслаждением сделал несколько глотков.

— Я тебя догоню, Лёха, — сказал мне вдогонку Гиря.

— Не-а. Я побыстрее буду, — улыбнулся я.

Перед тем как уйти, я бросил последний взгляд на тело наёмника. Над ним суетились бойцы — проверяли оружие, документы, сняли каску.

— Погоди, — остановился я и достал фотоаппарат

Сделал один посмертный снимок и убрал «Зенит».

Больше мне здесь было нечего делать. Я втянул ноздрями горячий воздух и, опираясь на автомат, пошёл к лестнице.

Проходя мимо одного из бойцов, поймал на себе его любопытный взгляд.

— Хорошо держался, садык.

Я ничего не ответил, но впервые за весь этот день еле заметно улыбнулся.

Спуск получился непростым. Держась за стену, я миновал несколько лестничных пролётов. Поймал себя на мысли, что забираясь на самый верх вышки, мы прошли длинный путь, оставляя за собой немало трупов наёмников.

Численное преимущество было на стороне противника. Ничего, пусть тех кто за этим стоит понимают, что не нужно связываться с советским спецназом и сирийским коммандос.

Я прошёл мимо проломленной стены, где мы отстреливались час назад. От неё остались только обломки кирпича и клочья арматуры.

На очередном пролёте встретил Севу, тоже спускавшегося. Он, опираясь на автомат, как на костыль, тяжело спускался по лестнице, шаг за шагом. Ногу ему перевязали, но видно было, что Сева держится на одном упрямстве.

— Дышать тут, мать его, нечем, — выдавил Сева, облокотившись о стену.

— Проклятая печка, — согласился я.

Сева скривился, ну потом всё-таки выдавил из себя улыбку.

— Окошки бы открыть, что ли… хоть чуть проветрить эту баню, — усмехнулся он, но в голосе слышалась усталость. — Пацаны живые?

Я рассказал, что у нас сириец двухсотый, остальные трёхсотые. Сказать хотелось многое, но сил уже не оставалось ни на слова, ни на эмоции.

Мы вышли из здания, и пошли к временно оборудованному командному пункту.

Туда уже стекались бойцы. Много ребят было ранено, в основном легко, но были и те, кого товарищи тащили на руках вдвоём. Временный лазарет оборудовали в другом здании, но пока я туда не собирался. Постепенно пришёл в себя, так что мог продолжить работу.

Я увидел, как возле входа в подвал уже размещали ящики, мешки с песком, ставили на треноги АГСы. В углу несколько сирийцев разбирали ПТРК — быстро, слажено, не теряя ни секунды. Невозмутимо, будто только и делали это всю жизнь.

Тут же рядом были несколько машин, на которые загрузили запасной боекомплект, пулемёты и другое вооружение. Начиналась подготовка к обороне.

Командный пункт располагался в полуподвальном помещении ближайшего административного здания. Куски штукатурки свисали с потолка, лампы тускло мигали, распространяя слабый, неровный свет. Пыль стояла такая, что каждый вдох приходилось делать через зубы, чтобы не закашляться.

Внутри было тесно. Люди толпились вдоль стен, прислонялись к колоннам, сидели на полу. Несколько сирийцев с закатанными рукавами по рациям передавали короткие сообщения. Я заметил в глазах офицеров некое беспокойство, чему сразу не придал значение.

У длинного стола, наспех собранного из перевёрнутых ящиков, стоял Сопин, которого все здесь знали под позывным «Песок». Рядом с ним сирийский командир Сардар — крупный, жилистый мужчина с безразличным выражением лица.

Оба командира склонились над разложенной картой аэродрома.

— Здесь закрепились. Вот это здание — зачищено. Периметр с юга держит третья группа, — докладывал сирийский командир.

Сардар, зная местность лучше Сопина, взял роль основного докладчика. Он водил пальцем по карте, разговаривая почти на чистом русском языке.

Сопин кивал, время от времени делая пометки карандашом на схеме.

— Потери? — спросил Игорь Геннадьевич, не отрывая глаз от карты.

— Шесть двухсотых, восемь трёхсотых. Большинство забрали вертолёты, — отрапортовал сириец.

— Надо всех тяжёлых отправлять, пока есть возможность.

Я остановился у входа, наблюдая за ними. Сева рядом шумно дышал, опершись спиной о стену.

Карта аэродрома была размечена разноцветными отметками. Красными крестами обозначались точки боёв, зелёные кружки показывали удерживаемые здания, а стрелки показывали направления возможных атак противника.

Пока я смотрел, несколько офицеров подошли с новыми сводками, информация оперативно вносилась на карту.

— Срочно поставить пулемёты здесь и здесь, — командовал Сопин, показывая на главные подходы к аэродрому. — Расчёты ПТРК вывести на крышу этого здания. Минирование подходов вот здесь! Работаем быстро!

Офицеры молча писали в блокнотах приказы, вопросов никто не задавал.

— Что с ПЗРК? — спросил Сопин.

— Четыре расчёта наготове. Один прикрывает северный сектор, три на южной стороне.

Судя по настрою нашего командования, у офицеров было чёткое понимание — так просто противник не отступит от аэродрома. И Сопин, понимая это, хотел встретить следующую атаку уже в полной боевой готовности.

Я краем уха услышал, что колонна техники должна подойти вот-вот.

— Держимся до их прихода, — распорядился Песок.

Когда основные приказы были отданы, обстановка в подвале слегка разрядилась.

Сопин устало выпрямился, проводя рукой по лицу, смахивая пыль и пот, от чего на его лбу остались разводы грязи. Начали обсуждать другую острую проблему, которую следовало незамедлительно решать.

— У нас здесь гражданские, — сказал Сардар.

— Сколько их? — спросил Сопин.

— Около тридцати человек, — ответил Сардар. — Рабочие, персонал. Большинство спрятались в подвале одного из зданий, когда начался штурм.

— Так, — тихо сказал Игорь Геннадьевич. — Держать их здесь нельзя. Нам не нужна гуманитарная катастрофа. Они попадут под огонь своих же. Мы не с гражданскими воюем.

Сопин помолчал, пожёвывая губу. Ища решение, повернулся к Сардару.

— Есть грузовик на ходу?

— Один, — кивнул сириец. — На ремонтной площадке стоял, но на ходу. Бензина хватит километров на 50.

— Достаточно, — задумчиво сказал Сопин. — Дадим им грузовик. Пусть выезжают в направлении Цфата. Там их израильтяне встретят.

Он обернулся к офицеру связи.

— Связь с южной группой держим постоянную. Передайте, что будут гражданские выдвигаться на юго-запад. Не стрелять, опознавательный сигнал — белая тряпка на антенне.

Офицер тут же уткнулся в рацию, передавая команды.

— Сопровождение? — уточнил Сардар.

Сопин задумался, глядя на карту.

— Без. Наша задача — удержать аэродром, а не конвоировать беженцев.

Я молча слушал. Аэродром был не до конца зачищен, вокруг шли бои, и каждый автомат был на вес золота. Поэтому прямо сейчас вопрос эвакуации был действительно вторичен. Будь я на месте Сопина, то поступил бы точно так же.

Игорь Геннадьевич, заслушав доклад по рации, вновь вернулся к карте и упёрся кулаками в один из ящиков.

— Через десять минут колонна выходит. Гражданских выведите к грузовику. Проверить, чтобы без оружия и без скрытых передатчиков. И долго на открытой местности не держать, чтоб наши позиции не запомнили. Будем надеяться, что их свои же не расстреляют в дороге.

Сардар молча кивнул и сразу ушёл к своим подчинённым. Приказ был отдан, и теперь оставалось только ждать, пока машина с гражданскими тронется.

Сопин повернулся ко мне.

— А вы не так-то просты, как я думал, товарищ Карелин. Молодец! — пожал он мне руку.

— Спасибо, командир.

— Тебе нужно улетать. Думаю, что снял ты достаточно,

Я покачал головой, отказываясь от эвакуации.

— Карелин, тут можно навсегда остаться, — предупредил меня Сопин.

— Как и везде.

Сопин чуть заметно вскинул бровь, но промолчал.

Севе принесли воду. Он жадно осушил бокал. В медпункт он отказался идти наотрез. Но я видел, что ему становится только хуже, и судя по его раскрасневшемуся лицу, у Севы поднялась температура.

— Так, сейчас пойдём в медпункт. Возражения не принимаются, в таком состоянии ты не боец, — отрезал я.

Подставил плечо Севе, и мы вышли из подвала командного пункта. Медпункт развернули в старом техническом блоке. Дверь в него была распахнута настежь.

Ещё на входе я учуял приторный запах крови вперемешку с резким запахом йода, спирта и прочей химией.

На столах и больших ящиках лежали раненые. В основном сирийцы, принявшие на себя первый удар. Бледные лица, забинтованные головы, окровавленные руки и ноги, изуродованные обожжённой кожей тела.

— Всё. Этого на погрузку. И побыстрее. Вертолёты ждать не будут, — торопил двоих бойцов доктор.

Многие были без сознания, те кто был в чувствах, стонали, и прижимали руки к местам ранений. Пока ещё немного, но были те, кому уже успели оказать первую медицинскую помощь.

Я усадил Севу, который уже практически не разговаривал. В углу, возле перевёрнутого стола, работал наш советский медик лет тридцати. Закатав рукава, в окровавленном халате, мало походившим на стерильный, он осматривал очередного бойца. Работал быстро и уверенно, бинтуя раненому бойцу грудную клетку.

— Держись, брат, яйца целы и отлично, — он обращался к бойцам с невозмутимым видом, будто ремонтировал технику на СТО.

И ведь помогало. Сириец, не понимая слов, уловил интонацию и слабо усмехнулся.

По помещению бегали двое молодых санитаров сирийцев, помогавших чем могли. Парни приносили воду, убирали использованные бинты и носилки. Красавчики, тут не прибавить, не убавить.

На раскладном столе в углу я заметил тяжелораненого бойца. У него практически не было лица, всё было в ожогах. Но он всё ещё был жив, цеплялся за жизнь с тем же упрямством, с каким мы взяли аэродром.

Я снова начал снимать. Конечно, не раны и увечья парней, а работу доктора. Того, кто может сутками стоять рядом с операционным столом и вытащить человека с того света.

— Зажим. Вот так, — проговаривал доктор.

Работы было столько, что наш медик даже не поднял на меня глаз.

— Если пришёл не с пулей в заднице — не мешай. Лучше воды принеси.

Я снял ещё минуту и уже собирался выйти. Но из-за угла появился Гиря, бледный, с перебинтованным плечом, но всё ещё на ногах. На нём повис ещё один раненый. Боец, бледный, как простыня, лишился ступни, штанина была пропитана кровью, выше колена артерию перетягивал жгут.

— Ну ты как, живой? — спросил я, подходя к ним.

— Живее всех живых. Видишь, догнал тебя, — ухмыльнулся Гиря, морщась от боли.

Я помог Гире дотащить раненого, который при каждом прикосновении к нему вздрагивал.

— Большинство наших уже отправили обратно на вертолётах, когда была вторая волна десанта.

— Тебя почему не эвакуировали? — спросил я, внимательно глядя на него.

— Места не хватило. В первую очередь самых тяжёлых грузили, — объяснил он. — Я-то ещё на ногах, могу автомат держать.

Какое-то время мы стояли молча под аккомпанемент стонов и редких выстрелов где-то вдалеке.

— Ладно, — сказал Гиря. — Пойду, говорят, колонна техники приближается, надо будет позиции доработать.

— Иди, я пока тут. Доктор просил воды принести.

Я помог одному из санитаров натаскать воды в медпункт. Потом вернулся в штаб и там за штабными ящиками, куда стаскивали трофейные автоматы, нашёл уединённое местечко. Прошёл туда, присел, прислонившись спиной к бетонной стене, достал измятый блокнот и карандаш.

Пальцы чуть дрожали, штурм и лёгкая контузия давали о себе знать. Но именно сейчас нужно было зафиксировать всё увиденное. Прямо сейчас воспоминания были как на ладони, затем они начнут рассеиваться и будет совсем не то.

Я сделал глубокий вдох и тут же закашлялся от пыли. Сплюнув, начал писать заметки, которые должны будут превратиться в статью. Шло тяжело, потом я перепишу этот текст и не один раз. Но прямо сейчас мне очень хотелось поделиться с советским читателем тем, что видел. Хотелось, чтобы наших граждан распирала гордость за бойцов.

— «Не зря десант называют крылатым», — вывел я слова на бумаге.

Но закончить не вышло, в штабе началось новое совещание, причём на повышенных тонах. Я закрыл блокнот, спрятал его обратно в рюкзак и поднялся.

— Как сожгли? — спрашивал Сопин своим хриплым прокуренным голосом.

— Прошли буферную зону, пересекли «ленточку». Всё спокойно, но в пятнадцати километрах до аэродрома сожгли, — в голосе Сардара слышалась злость, смешанная с тревогой. — Всех сожгли!

В голове у меня словно щёлкнул рубильник.

Колонна, которая шла к нам на усиление… уничтожена. Подкрепления не будет.

Пыльный подвал, забитый ранеными и оборванными бойцами, показался вдруг теснее, чем был минуту назад. Воздух словно стал гуще, тяжелее.

Голос Сопина разрезал тишину:

— Понял. Работаем без поддержки. Задача остаётся прежняя — удерживать аэродром, — Сопин оглядел взглядом всех присутствующих. — Нас не бросят.

Возражений не последовало.