Военкор

Глава 11

Самолёты ВВС Израиля продолжали пикировать, сбрасывая бомбы на лагерь беженцев. Как в столь плотной застройке отличить жилой дом от штаба группировки Организации Освобождения Палестины, мне непонятно.

Очередной взрыв произошёл совсем рядом. Сила была такая, что стены на входе в укрытие задрожали. Но авиация работу не прекращала.

— Ещё один, — крикнул мне Хадиф, потянув вниз в подвал, но я уже отошёл от «стартового натиска».

Как-то машинально вскинул камеру и начал снимать. В объектив хорошо попал, пролетавший следом за Ф-15 израильский «Мираж» — истребитель-бомбардировщик «Кфир». Его очень быстро можно определить по треугольному крылу.

— Ещё двое, — показал мне Хадиф.

Люди либо падали на землю, закрывая головы руками. Либо бросались в узкие переулки и метались, не зная, куда деться. К сожалению, к подобному невозможно подготовиться.

Хадиф продолжал меня тянуть в укрытие, но я вырвался. Камеру убрал в сторону, обнаружив, что есть сейчас вещи важнее репортажа.

— Подожди, людям помощь нужна, — громко сказал я, указывая на людей, пытающихся преодолеть страх и добраться до укрытия.

Возле стены одного из домов, сидела старуха, обхватив колени руками. Она тщетно пыталась подняться, но ноги её не слушались. Руки пожилой женщины дрожали.

Дальше сидеть я не мог.

— Лёша! — крикнул мне вслед Хадиф, когда я бежал к старушке.

Поднял её под руки, помог встать на ноги.

Ещё два «Кфира» зашли на цель. Да настолько низко, что казалось стоит протянуть руку и достанешь до фюзеляжа.

— Держитесь! — выпалил я по-арабски. — Я хочу вам помочь и отвести вас в укрытие!

Она всхлипывала, но слушалась. Пока я помогал старухе подняться, мимо пронеслась молодая женщина с выпученными глазами и с ребёнком на руках. Девочка лет трёх была без сознания, волосы свисали вниз, словно у куклы. Рядом, цепляясь за подол матери, со всех ног бежал мальчик лет пяти в коротких штанах и с порванной майкой. Босыми ногами он наступал на острые осколки.

— Мама, мама, мама… — сбивчиво повторял он.

Малец остановился прямо посреди улицы. Такая толпа его просто затопчет, если его не забрать.

Я чувствовал, как старуха дрожит у меня под рукой. Оцепенев, она принялась молиться, призывая небеса остановить весь этот кошмар.

Потянув за собой старушку, я подбежал к мальчику и поднял на руки. До укрытия остаются несколько десятков метров.

Новый взрыв ударил в сотне метров от нас. Земля вздрогнула, как от землетрясения, и дом в полусотне метров впереди, в который пришёлся удар, словно сложился вовнутрь. Он не рухнул сразу, а начал медленно проседать. Плиты с глухим стоном поехали вниз, одна за другой. Стены и балки рухнули.

От грохота снова заложило уши. Я пытался держать открытым рот, но выходило дрянно.

Пыль поднялась стеной, затягивая всё вокруг в кокон. Люди исчезли в нём, как в тумане. Из клуба пыли слышались вопли и крики о помощи.

Палестинцы совершенно беспомощны перед натиском Израиля. Всё это напоминало избиение мирных, беззащитных граждан. Не хочется говорить громких слов, вроде геноцида, но признаки есть.

Я увидел открытую дверь подвала, куда один за другим прыгали люди. У входа стоял Хадиф и энергично махал рукой, призывая палестинцев прятаться.

— Сюда! Все сюда! В укрытие! — кричал Хадиф, придерживая створку двери.

— Пойдёмте, — пришлось приложить усилие, чтобы двигать старушку к укрытию.

Она наверняка пережила не одну бомбардировку, но привыкнуть к тому никто не мог. И сейчас она вряд ли понимала, что происходит.

Мальчик продолжал плакать, смотря в сторону разрушенного дома.

— Давай его мне, — подбежал Хадиф и забрал мальчика.

Несколько секунд спустя я дотащил женщину до входа в подвал. Хадиф к этому моменту вернулся, и уже вместе мы буквально втолкнули бабушку внутрь.

Я огляделся напоследок, и только убедившись, что помощь больше никому не нужна, забежал в подвал, едва не споткнувшись на лестнице.

— Берегись! — услышал я чей-то крик наверху.

Над головой снова раздался рёв двигателей летящих самолётов, а затем и грохот взрывов.

В подвале было слабое освещение. Узкое пространство заливало желтоватым светом от единственной лампы в центре комнаты.

Внутри было душно, тесно и темно. Пахло гнилью и потом. Пыль забивала ноздри при каждом вздохе, и дышать было всё сложнее.

— Проходи, Лёша. С репортажем придётся повременить, — сказал Хадиф.

Люди сидели на мешках, ящиках, кто-то просто на полу. У стены, обняв колени, тряслась девочка, в этот момент оставшаяся одна. В её стеклянных глазах застыл немой ужас. Пожилой мужчина с окровавленным рукавом пытался удержаться на ногах, опираясь на стену.

— Материал я уже получил. Будет что рассказать миру. Правду узнают все.

Хадиф утёр грязное от пота и пыли лицо и рассмеялся. Правда, это был ироничный смех.

— Правду? Кому она нужна, кроме нас. В эту правду никто уже не верит. Кругом ложь, — сказал Хадиф, пройдя вглубь комнаты.

В дальнем углу тряслись английские журналисты, перепуганные до смерти. Лица бледные, взгляд потухший. Репортёрша дрожала, подтянув колени к груди, и раскачивалась взад-вперёд. Блокнот Элис валялся в пыли у ног её оператора, который глядел в пол, стиснув зубы. Ещё один, закрыв лицо ладонями, что-то шептал себе под нос.

Они-то и оказались самыми разговорчивыми здесь.

— Нас должны вывезти, — выдохнул оператор, заметив меня.

— Это какое-то недоразумение. Это не может быть Израиль. Это… это сирийская провокация! Мы говорили с военными, они… они бы не стали, — тараторила Элис.

Я ничего не ответил, но молча посмотрел на этих двоих. Пыль осела на их волосах, одежде и лицах. Скорее всего, британские журналисты оказались в подобной ситуации впервые.

От былой спеси этого мужчины и кокетливого взгляда Элис в миг ничего не осталось.

Британцы сильно отличалась от остальных людей, спрятавшихся в подвале. Те сидели молча… ждали, когда закончится очередной кошмар.

Кто-то из мамочек начал петь. Тихо и проникновенно, покачивая на руках маленького ребёнка.

— Вера держит в нас жизнь. И только Богу мы жалуемся на наши страдания. Неважно, как долго мы живём. Все мы вернёмся к своей матери, — пела женщина, стараясь не плакать.

Это одна из атаб — народных палестинских песен. Голос женщины был настолько проникновенный, что у меня немного сдавило в груди.

— Это не Израиль, не Израиль, — твердил журналист.

— Я не верю. Надо записать, что это была провокация, — произнесла Элис, нащупав блокнот и стряхнув с него пыль.

Похоже, что отошли от первых впечатлений мои британские коллеги.

— А вы Элис не видели, как мать несла мёртвого ребёнка? Может, напишете, что этого не было?

Элис поправила волосы и внимательно посмотрела на меня.

— Не видела. Даже если бы увидела, то не сразу бы поверила. Мир становится сложнее, мистер Карелин. Столько сейчас постановочных номеров…

— Вы не в цирке, госпожа Винтер. Закончится бомбардировка, и не поленитесь выйти наверх самой первой. Британия уже забыла, что значит война.

Оператор похлопал по камере, привлекая моё внимание.

— Вот здесь доказательство того, что это Сирия и местные повстанцы. Я снял несколько минут, как они стреляли в сторону Израиля и сами…

Я решил не слушать бред и закончил за британцем.

— Попали в свои собственные дома?

Англичанин открыл рот, потом закрыл. Плечи его ссутулились, и он отвернулся. Сказать ему было нечего. Сложно отрицать факты и правду. Хотя на Западе и не то умеют.

— Мы не для этого сюда приехали, — пробормотала Элис. — Мы журналисты, не военные.

В подвале повисла тишина, изредка прерываемая звуками молитв и детскими плачами. Потом снова послышался гул в небе и удары.

Я потерял счёт времени. Но как мне показалось через двадцать минут, в подвал забежал один из местных. Молодой парень лет восемнадцати с окровавленным рукавом. На лице его застыл немой ужас, он задыхался от пыли и бега.

— Там в школу попали. Там прятались дети. Всё завалило. Нужны руки. Помогите вытащить! — в сердцах крикнул он.

Я, Хадиф и ещё несколько человек вскочили со своих мест. Один из них был англичанин. За ним встала и Элис. Думал, что они отложат микрофон и камеру, но нет. Они потащили оборудование с собой.

Бомбардировка ещё не закончилась, но дети, которые остались под завалами, не могли ждать.

На поверхности в лицо сразу ударил раскалённый пыльный воздух.

Я бежал вслед за парнем, переступая через бетонные обломки и осколки стекла. Развалины школы были совсем рядом. Остатки стен торчали из завалов, а над развалинами поднимался дым. Там, где раньше был вход, теперь зевала воронка от удара.

Люди копались в завалах голыми руками, лопатами, ломали куски бетонной плиты арматурой. Никто здесь не думал о том, что в любой момент может случиться прилёт.

— Сюда! Здесь кто-то плачет, — звал один из палестинцев в разорванной футболке к огромному валуну бетонных перекрытий.

Я слышал крики отчаяния родителей и такие же отчаянные взывания к небесам.

— В больницу быстрее звоните, — кричал Хадиф, пробираясь вместе со мной к завалам.

Сделав шаг назад, я всё же достал камеру и начал снимать, комментируя происходящее. Сложнее съёмки, наверное, не может быть у корреспондента. И камеру хочется выключить, но и снимать нужно. Это работа.

На миг замер, когда увидел, как из-под завалов достали тело ребёнка. Отчаявшаяся мать бросилась к своему дитя, упала на колени перед бездыханным телом и подняла руки вверх, к небу. Её вопль разнёсся над завалами.

— Да чтоб их покарали! Кто за это ответит⁈ — рыдала женщина над ребёнком.

К смерти нельзя привыкнуть никогда, а детская смерть всегда оставляет в сердце рану, которая никогда не перестанет кровоточить.

Сняв достаточно кадров, я убрал камеру и бросился помогать разгребать завалы.

Тут я услышал звук детского плача в нескольких метрах поодаль. Думал, что показалось, но плач становился громче.

— Мама, мама! — теперь уже отчётливо услышал я из-под завалов.

— Сюда! — выкрикнул я, бросившись к месту, откуда слышал голос.

Ко мне на помощь пришли ещё несколько мужчин. Вчетвером мы сумели разгрести завал и извлечь из-под него девочку, лет семи. Она была вся в пыли, в одном сандалии и практически без сил. Голова ребёнка безвольно склонилась, но её можно было спасти.

— Мама… — продолжала звать она.

Одна из женщин услышала голос и, рыдая бросилась к этой девочке. Взяла её на руки, прислонилась щекой к щеке.

Потом из-под завалов достали ещё одного живого. Затем ещё одного.

Но чем глубже раскапывали завалы, тем меньше было уже шансов найти живых.

Я видел, как в поисках помогают дети. В основном мальчики с ничего не выражающими лицами. Они не плакали, а помогали взрослым носить раненых и погибших.

Я увидел, как только что из-под завалов вытащили ещё одного ребёнка, которого обезумевший отец взял на руки и зарыдал.

— Ненавижу! — кричал он в безоблачное небо, откуда пришла беда. — Я ненавижу вас!

Он прижал к себе совсем маленькую девочку в платьице с выгоревшими цветами. Её руки безжизненно свисали, глаза были закрыты, а голова запрокинута.

Я стоял в пяти метрах от него. Руки сами потянулись к рюкзаку, чтобы достать фотоаппарат, понимая, что это мой служебный долг — оставлять в памяти даже такие трагические эпизоды.

Я знал, что это кадр. Такой, который попадёт на обложку или в музей. Кадр, в котором правда, боль, и всё что нужно, чтобы мир увидел страдания этого народа.

Я поднял камеру. Навёл и сделал фото.

Мужчина посмотрел на меня заплаканными глазами и шептал:

— Что мы им сделали? За что? Я врач, но жизнь своего ребёнка спасти не смог…

Убрав фотоаппарат, снова достал видео камеру. Я всё ещё стоял, глядя на мужчину с мёртвым ребёнком на руках, когда услышал голос за спиной. Повернув камеру, в кадр попали британцы.

— Вот, как видите, последствия авиаудара. По информации наших источников, это результат налёта сирийских ВВС. На этом месте, по словам очевидцев, находились боевики. К сожалению, пострадали и мирные жители.

Я обернулся и увидел, что англичанка Элис Винтер записывает видео. Да ещё с таким выражением лица, будто про кулинарный фестиваль рассказывает.

Оператор навёл объектив на груду тел, вытянутых из-под завалов. Репортёрша стояла напротив камеры, говорила размеренно, чётко, почти с гордостью.

— Вот отец. Это врач, потерявший дочь под бомбами… — сказала Элис.

— У вас нет подтвержденной информации, что это были Сирийский ВВС. Вы что творите? — тихо спросил я, скрипя зубами.

— Мы делаем репортаж, — с профессиональной холодностью ответила репортёрша, находясь за моей спиной.

— Наш МИД вчера уже выпустил заявление. Там было указано, что сирийская сторона готовит провокацию. У нас нет оснований говорить иначе, — объяснил оператор.

— «Хайли лайкли», значит? — произнёс я знаменитый мем, который был известен в моё время.

Дословно переводится — скорее всего. Применялся в случаях, когда зарубежная пресса что-то бездоказательно пытается показать всему миру. Кстати, тоже придумано англичанами.

Оператор пожал плечами.

— Мы здесь делаем свою работу. В интересах своего государства.

Мир вокруг меня как будто застыл. Крики, пыль, грохот — всё это стало фоном. Оператор поднял видеокамеру, но снять ничего не успел.

— Эй, ты с ума сошёл⁈ Ты что творишь? — крикнул британец, когда я вырвал у него камеру.

Я сорвал крышку, вырвал плёнку, размотал и рванул, порвав пополам.

— Это не журналистика. Это подлость, Тедди.

Он застыл с открытым ртом.

— Ты понимаешь, что ты сделал⁈ — заорал оператор.

Я подошёл к нему ближе и посмотрел в лицо. Щёки Тедди задрожали, рот застыл в открытом положении, а сам он начал потеть.

Мерзкий тип! Ещё и запах изо рта у него, будто там не только кошки нагадили.

— Ладно, я всё понял, — замахал он руками.

Я развернулся и пошёл прочь.

Вокруг всё ещё выносили новые тела. Люди звали друг друга, кто-то читал вслух с листка имена.

Я помогал как мог, пока поиски не были прекращены. Совершенно обессиленный, я обошёл половину лагеря, пока не нашёл Хадифа.

Он стоял у стены, курил, прикрыв глаза от солнца надвинутой к носу панамой. Рядом с ним стояли ещё двое мужчин с оружием наперевес. Один держал автомат, другой ракетный снаряд, завёрнутый в холст. Когда я подошёл, оба переглянулись настороженно. Хадиф поднял глаза и сразу понял, зачем я пришёл.

— Ты не поедешь обратно? — спросил я.

Он медленно выдохнул дым и покачал головой.

— Нет, Лёша. Сегодня — нет.

Он жестом подозвал меня ближе и повёл вдоль стены. За поворотом, в переулке между домами, я увидел две машины БМ-31–12 «Катюши» на грузовиках, накрытые маскировочной сеткой. Хотя есть мнение, что именно эти машины в Советской Армии окрестили «Андрюшей».

Чуть дальше, у полуразрушенной ограды, стояли танки Т-34 — ржавые и потрёпанные, вкопанные в землю. Рядом два танка Т-54. Эти машины уже были на ходу.

Возле танков стояли люди в камуфляже, переговаривающиеся короткими фразами.

— Готовимся, — сказал Хадиф. — Будет ответ. Мы не простим им бомбардировку школы.

Я снова посмотрел на технику. На неё грузили ящики, чистили стволы, проверяли прицелы. Люди рядом с ней не выглядели растерянными или сломленными. Они были собраны и настроены решительно.

— Уходи, — тихо сказал Хадиф. — Пока можешь. Скоро будет поздно. Можешь взять мой автомобиль и оставить там, где мы встретились первый раз.

Хадиф отдал мне ключи.

— Спасибо, — пожал я ему руку и без слов пошёл прочь.

Я вышел за пределы лагеря, нашёл машину и уехал в сторону Бейрута.

Пыль ещё висела в воздухе. Я не оборачивался, слишком много всего осталось за спиной.

Но не прошло и десяти минут, как в небе раздался визг, а потом грохотнули первые залпы.

Вдалеке, со стороны лагеря, заработали «Катюши». Палестинцы начали обстрел.

Включив радио, попал на выпуск новостей.

— В лагере Шатила сегодня было совершено нападение фалангистами на подразделение ООП. Убит командир сектора по фамилии Мугния.

Вот так! Но когда назвали имя погибшего, то стало вдвойне интереснее. Погибшего звали Амад, то есть кто-то убрал не «Гиену».

— Также в Бейруте во время перестрелки погиб представитель Свободного Леванта. Огонь открыли в районе Хамра, — продолжил говорить диктор.

Что меня сподвигло развернуться, непонятно. Очередное стремление узнать правду первым. Увидеть её своими глазами.

Я доехал до самой границы ближе к вечеру. Хотел кое в чём убедиться. Там была отличная точка обзора — небольшой холм, с которого хорошо были видны окрестности.

Оставив машину у покосившегося блокпоста, дальше мне пришлось идти в гору. Камни под ногами крошились, обувь вязла в пыли, а рубашка липла к спине.

Я остановился только на самой вершине. Присел на камень, и отдышавшись, поднялся на сопку.

Наверху достал бинокль из рюкзака и посмотрел в него.

На той стороне границы в пыльной дымке заката вытягивалась линия бронетехники. Они не прятались. Не маскировались под деревьями и не надевали камуфляжную сетку. В окулярах бинокля прорисовывались «Меркавы». Я знал эту машину. Это была «Меркава Mk.1», не так давно принятая на вооружение израильской армией.

Эти машины были израильской гордостью. Башня смещена назад, мотор расположен спереди, прикрывая экипаж. Лобовая броня почти непробиваемая по меркам 1984 года.

Чуть поодаль стояли бронетранспортёры M113. Прямоугольные, с характерными люками на крыше. Эти машины когда-то были американскими, но у Израиля — свой почерк. Здесь их часто укрепляли дополнительной бронёй, делали самодельные навесы из мешков с песком и бетоном.

Дальше шли ряды «Барделас» — модифицированные M113 с дополнительной бронёй и надстроенными башенками. Машины грубые, коробчатые, но внутри было всё, что нужно для войны.

Наконец, на самом краю поля вырисовывались «Centurion Sho’t» — британские «Центурионы», тоже сильно переделанные под израильские нужды. Им было больше тридцати лет, но они ещё служили, как танки поддержки.

Я опустил бинокль. Всё что надо — я увидел. Очевидно, что Израиль готовился ввести свои войска.

Спустившись с холма, я вновь включил радио.

— В Лондоне совершено покушение на израильского посла. Посол госпитализирован в тяжёлом состоянии.

Война уже началась. Просто ещё не все это поняли.