Вернись, я все прощу. Дракон передумал разводиться (СИ)

17. Как разрушить все: пособие для драконов

— И что же ты слышал?

— Что твоя неуклюжесть все эти годы… была платой за мою удачу.

Слова упали между нами тяжело, как камни в тихий пруд. Я молчала — не подтверждая, не отрицая. Что тут скажешь? Что всю нашу совместную жизнь я спотыкалась, падала и роняла вещи, чтобы он мог быть успешным? Что каждая разбитая ваза была ценой его побед?

— Телиана, я никогда не понимал… — голос его дрогнул, и в нём появились нотки, которых я не слышала уже много лет. — Я смеялся над твоей неловкостью, раздражался из-за разбитых ваз, из-за того, что ты падала в самые неподходящие моменты…

В его словах звучало искреннее раскаяние — не показное, не для галочки, а настоящее, идущее из глубины души:

— Я никогда не ценил, что ты делала для меня.

— Ты не знал, — ответила я тихо, словно оправдывая его перед самой собой.

Вообще, я долго думала над этим вопросом и решила, что сама хороша. Как можно так себя не любить, чтобы все-все, наследство, годы и даже собственную удачу вложить в этого… мужчину. А самой остаться с голым задом. Да уж. Но ничего, я это исправлю. Уже начала.

— Нет! — резко возразил он, и я вздрогнула от неожиданности. — Я должен был видеть. Должен был чувствовать. Двадцать пять лет ты отдавала мне часть себя, а я только критиковал тебя за оставшееся.

Молния полоснула небо, на секунду превратив мир в чёрно-белую картину. В этом призрачном свете Анмир выглядел постаревшим — словно месяцы жизни в сарае прибавили ему целое десятилетие. А я… я просто стояла и удивлялась тому, что этот человек, который годами не замечал ничего, кроме собственного величия, вдруг заговорил со мной как… как с человеком.

— Этот дождь когда-нибудь закончится? — спросила я, отчаянно желая сменить тему.

Мне не хватало сил на такой разговор, на такие откровения. Слишком много лет я прятала боль, слишком привычно стало нести это бремя в одиночестве.

— Возможно, не скоро, — ответил Анмир, и в голосе его прозвучало понимание моего желания отступить. — Природа, как и люди, иногда должна выплеснуть накопившееся.

Мы снова замолчали, но эта тишина была другой. Не колючей, не наполненной взаимными упрёками, а задумчивой — тишиной людей, которые вдруг увидели друг друга новыми глазами.

Мы стояли под этим крошечным навесом, слушая, как постепенно стихает буря. Дождь ослабевал, превращаясь из сплошной стены воды в отдельные капли. Анмир заметил это первым.

— Кажется, можно идти, — сказал он, но не двигался с места.

— Твой сарай разрушен, помнишь? — напомнила я, глядя на то, что осталось от его жилища.

От некогда гордого сооружения остались только стены да груда досок, которые когда-то были крышей.

— Я могу переночевать в конюшне, — ответил он с достоинством человека, который предпочтёт спать на сене, но не попросит о помощи.

Я долго смотрела на него — на этого гордого, упрямого дракона, который даже оставшись без крова, не мог просто попросить убежища. И вдруг поняла: а ведь он ни разу не жаловался, не требовал лучшего жилья, не напоминал о своём прежнем статусе. Просто жил в сарае и работал. Что ему, между прочим, давалось трудно.

— В людской есть свободная комната, — сказала я наконец. — Это лучше, чем сено.

— Спасибо.

Простое слово, но оно прозвучало непривычно искренне из уст человека, который раньше принимал всё как должное. Мы вышли из-под навеса и направились к дому — всё ещё держась на расстоянии, но уже без той явной вражды, что разделяла нас последние месяцы. Гроза отступала, оставляя после себя свежий воздух и тихие капли, падающие с листьев. Да, эта гроза определённо изменила всё в нашем “Шишковом раю”. И, кажется, к лучшему.

А в амбаре в это время происходило своё маленькое откровение.

— Значит, всё, что происходит с “Шишковым раем”… это магия? — Эйлани смотрела на Илирана широко распахнутыми глазами, словно только что узнала, что живёт в сказке.

— Нет, не только, — покачал головой Илиран, собирая с пола разлетевшиеся чертежи. — Мать действительно талантлива в создании рецептов. Я действительно умею конструировать механизмы.

— А я действительно хороша в маркетинге и бизнес-планировании, — добавила Эйлани с улыбкой, в которой смешались облегчение и самоирония.

— Дар только усиливает то, что уже существует, — объяснил Илиран, аккуратно разглаживая промокший лист с чертежом змеевика. — Он не создаёт что-то из ничего.

Эйлани задумчиво наклонила голову, изучая его лицо в мерцающем свете лампы:

— Но почему ты рассказал мне? Это же семейная тайна.

Илиран замер, держа в руках чертёж, и на мгновение в амбаре стало слышно только барабанящий по крыше дождь — уже не такой яростный, как раньше.

— Потому что… — он запнулся, потом решительно поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза. — Потому что я не хочу секретов между нами. Потому что ты мне нравишься. Очень.

Последние слова он произнёс почти шёпотом, но в тишине амбара они прозвучали громче грома.

Их взгляды встретились и сцепились, как два магнита. Они смотрели друг на друга, не замечая, как постепенно стихает буря за окнами, как всё реже вспыхивают молнии, как дождь превращается из сплошной стены в отдельные капли.

Илиран медленно отложил чертежи и сделал шаг к ней. Эйлани не отступила. Расстояние между ними сократилось до нескольких дюймов, и теперь можно было считать каждую ресничку, видеть, как дрожат губы от волнения.

— Мне кажется, дверь уже можно открыть, — сказал Илиран осторожно, но руку протянул не к двери, а к Эйлани.

Их пальцы переплелись так естественно, словно они делали это всю жизнь.

— А мне кажется, что можно ещё немного подождать, — ответила Эйлани, крепче сжимая его руку и делая ещё один шаг навстречу.

И не отпускала его руку.

За окнами гроза окончательно утихала, но в амбаре между двумя молодыми людьми разгоралась совсем другая буря — тихая, тёплая и полная обещаний.

Раннее утро после грозы встретило наше поместье так, словно весь мир решил помыться и надеть праздничную одежду. Солнце робко проглядывало сквозь редеющие тучи, превращая каждую каплю росы в крошечный бриллиант, а воздух был настолько свеж и напоен ароматами мокрой земли и хвои, что хотелось набрать его побольше в лёгкие и сохранить на зиму, как варенье.

Я стояла у окна кухни, любуясь этой послегрозовой красотой и одновременно помешивая чай из каких-то очередных трав Иванара, когда заметила знакомую фигуру, крадущуюся от амбаров к дому с таким видом, словно она только что совершила ограбление века или, на худой конец, украла луну.

Мой сын Илиран шёл, пытаясь скрыть улыбку, которая так и светилась на его лице, как маяк в тумане. Попытки выглядеть обыденно у него получались примерно так же успешно, как у павлина — притвориться воробьём.

— Сын, — позвала я, когда он вошёл в кухню, стряхивая с себя капли росы, — ты где был всю ночь?

— В амбаре, мама, — ответил он, и румянец на его щеках стал ярче утренней зари. — Нас с Эйлани… заперло во время грозы.

«Заперло». Как будто гроза — это такой хитрый персонаж из сказки, который специально устраивает романтическую западню для молодых людей.

Я внимательно посмотрела на сына, отмечая этот предательский румянец, блеск в глазах и общий вид человека, которому только что объяснили смысл жизни и подарили ключи от вселенной.

— Только заперло? — поинтересовалась я с интонацией следователя, ведущего дело о пропавших драгоценностях короны.

Илиран смущённо отвёл взгляд, словно в углу кухни вдруг появилось что-то необычайно интересное — может быть, танцующие мыши или портрет покойной бабушки, внезапно ожививший.

— Мы говорили, — пробормотал он. — О… многом.

Пауза после «о» была такой значительной, что в ней можно было бы разместить небольшую библиотеку или, на крайний случай, целое стадо овец.

— И о семейном даре тоже? — спросила я тихо, и голос мой стал серьёзным.

Он кивнул, и в этом кивке читалась вся решимость молодого человека, готового сражаться с драконами за свою возлюбленную:

— Она должна была знать. Я не хочу тайн между нами.

Я отложила ложку и повернулась к нему всем телом. В этот момент предо мной стоял не мой мальчик, который ещё вчера возился с чертежами и механизмами, а взрослый мужчина, принявший важное решение.

— Ты влюблён, Илиран, — произнесла я.

Это не был вопрос. Это было утверждение.

— Что мне делать, мама? — И вот он снова стал моим мальчиком, растерянным и ищущим совета. — Её отец никогда не одобрит. Она мне многое рассказала. Её отец терпеть не может моего. И… считает меня похожим.

Я вздохнула так глубоко, что, кажется, вдохнула половину утреннего воздуха нашего поместья.

— Но ты и правда очень похож, — сказала я честно. — Внешне.

Сходство между отцом и сыном действительно было поразительным — тот же профиль, та же посадка головы, те же глаза. Если бы не знать их характеров, можно было бы подумать, что они вылеплены из одного куска глины одним и тем же скульптором.

— А что делать? — продолжила я, и в голосе моём зазвучали нотки древней материнской мудрости. — То же, что делают все влюблённые с незапамятных времён — бороться за своё счастье.

Илиран посмотрел на меня с выражением человека, получившего благословение на великий подвиг, и я поняла: мой сын готов штурмовать любые крепости ради своей Эйлани. И пусть один из этих драконов — его собственный отец, живущий теперь в нашем сарае.

Бертран прибыл в поместье “Шишковый рай” с видом полководца, готовящегося к решающей битве, и с повозкой, настолько нагруженной подарками, что она напоминала передвижную лавку или, в лучшем случае, караван, направляющийся к султану с данью от покорённых народов.

Подарки были подобраны тщательно. Однако едва Бертран переступил порог дома, как его планы рухнули, причем, на него самого.

Он заметил взгляды.

О, эти взгляды!

Илиран и Эйлани смотрели друг на друга так, словно только что изобрели новый способ общения исключительно при помощи глаз, и этот способ был в тысячу раз эффективнее всех известных языков мира.

Бертран нахмурился так грозно, что брови его практически слились в одну сплошную линию недовольства. В этот момент он понял: дочь не просто не собиралась выполнять отцовские планы по захвату рецептуры и секретов шишкового производства — она умудрилась влюбиться! И не в кого-нибудь, а в сына надменного дракона, разорившего когда-то его брата!

Ситуация требовала немедленного вмешательства.

— Эйлани, дорогая, — произнёс он, — нам пора возвращаться. У меня для тебя важные новости.

“Важные новости” прозвучало примерно так же зловеще, как “последние слова приговорённого” или “завещание умирающего короля”.

Илиран и Эйлани переглянулись ещё раз — на этот раз взгляд был полон отчаяния влюблённых, которых разлучают жестокие обстоятельства. Эйлани кивнула.

Перед отъездом Бертран отвёл дочь в сторону, за угол дома, где росли особенно пышные кусты роз — словно даже для серьёзного разговора нужна была подходящая декорация.

— Я заметил, как ты смотришь на него, — начал он без предисловий, голосом инквизитора, предъявляющего обвинение в ереси.

— Отец, пожалуйста, не начинай… — Эйлани напряглась, как струна, готовая лопнуть от чрезмерного натяжения.

— Ты знаешь моё мнение о семействе Анмира, — продолжал Бертран неумолимо. — Их репутация…

— Это несправедливо! — впервые в жизни Эйлани перебила отца, и голос её зазвучал с силой, которая удивила их обоих. — Илиран совсем не такой, как его отец!

Бертран моргнул от неожиданности — его покорная дочь вдруг превратилась в львицу, защищающую своих детёнышей.

— А что, если он точно такой же? Что, если он использует тебя, чтобы добраться до наших торговых связей?

Эйлани вспыхнула с яркостью факела, зажжённого в полной темноте:

— Как ты можешь так думать? По себе судишь? — И тут она нанесла удар, который попал точно в цель: — Ты-то хотел добраться до рецептов Телианы! Илиран хороший! Он изобретатель, творец!

Бертран на мгновение растерялся — получить отповедь от собственной дочери было последним, чего он ожидал. Но он быстро собрался и произнёс свой козырный аргумент:

— И сын своего отца. Я запрещаю тебе видеться с ним, — объявил Бертран с торжественностью императора, издающего указ. — Я договорился о встрече с сыном графа Мерола.

Эйлани побледнела.

— Что?! — воскликнула она с ужасом. — Без моего согласия?

— Это для твоего же блага, дочь, — Бертран говорил тоном врача, прописывающего горькое, но необходимое лекарство. — Собирайся, мы уезжаем немедленно.

И в этот момент, глядя на лицо дочери — бледное, растерянное, полное отчаяния — Бертран вдруг почувствовал себя не заботливым отцом, а тираном, разрушающим чужое счастье во имя собственных амбиций.

Но было уже поздно отступать. Слова были произнесены, решение принято, и теперь оставалось только довести дело до конца, даже если это означало превратиться в злодея в глазах собственной дочери.

Я работала в саду. Утреннее солнце согревало спину, птицы пели свои незатейливые арии, и я наслаждалась этим моментом покоя, когда жизнь казалась простой и понятной.

Именно в эту идиллическую картину и вписался Анмир.

Он появился из-за поворота дорожки с видом рыцаря, отправляющегося на подвиг, и с букетом полевых цветов в руках. Букет этот был… как бы это сказать деликатно… не первой свежести. Цветы явно были сорваны несколько часов назад и теперь висели печально, словно флаги побеждённой армии.

— Доброе утро, Телиана, — произнёс он голосом актёра, впервые вышедшего на сцену и забывшего весь текст. — Я… хотел поблагодарить тебя за ночлег.

Я удивлённо посмотрела на букет, потом на него, потом снова на букет. Зрелище было настолько неожиданным, что на мгновение я подумала: не сплю ли я всё ещё?

— Цветы? — переспросила я с интонацией человека, которому предложили купить снег зимой в горах. — Серьёзно, Анмир?

— Ты всегда любила полевые цветы, — сказал он, и в голосе его появились нотки ностальгии. — Помнишь, я дарил тебе такие, когда мы только познакомились?

О да, я помнила. Помнила, как он приходил к отцовскому дому с охапками луговых цветов, как читал мне стихи под звёздами, как клялся, что буду для него дороже всех сокровищ мира. Какой же я была наивной дурочкой!

— Я помню всё, — ответила я. — И то, как быстро ты перестал это делать.

Анмир поморщился, словно я ударила его по лицу, но отступать, видимо, не собирался.

— Тель, я понимаю, что причинил тебе боль. Но вчера… вчера что-то изменилось, верно?

Какая самонадеянность!

Один разговор под дождём — и он уже думает, что всё забыто?

— Ничего не изменилось, — отрезала я, возвращаясь к подрезанию веток с энтузиазмом палача. — То, что я позволила тебе переночевать в людской, не значит, что я простила тебя.

— Но ты могла бы… со временем? — В его голосе впервые за все годы нашего знакомства я услышала неуверенность.

Великий дракон вдруг превратился в неуверенного мальчишку, и это было так неожиданно, что я на мгновение растерялась. Но лишь на мгновение.

— Зачем тебе моё прощение, Анмир? — спросила я, поворачиваясь к нему. — Чтобы вернуть свою удачу? Своё богатство?

— Нет! — воскликнул он так горячо, что я невольно отступила на шаг. — То есть… я не знаю. Я просто хочу, чтобы всё было как раньше.

И вот она — истина во всей своей неприглядности. Он не хотел меня. Он хотел вернуть прошлое, когда был богат и влиятелен, а я безропотно обеспечивала ему удачу во всех делах.

— Как раньше уже не будет, — сказала я твёрдо. — Никогда.

— Телиана, дай мне шанс, — он сделал шаг ко мне, и увядшие цветы в его руке печально качнулись. — Я могу измениться…

«Могу измениться». Любимая фраза всех мужчин, попавших в беду. Обычно произносится тоном, каким обещают бросить пить, перестать играть в карты или начать замечать день рождения жены.

И именно в этот драматический момент, когда Анмир готовился, видимо, упасть на колени и поклясться в вечной любви, появился Иванар.

— Доброе утро, Телиана! — воскликнул он, размахивая корзиной, полной каких-то трав.

— Иванар! — я оживилась так заметно, что даже сама себя удивила. — Какой приятный сюрприз!

Травник полностью проигнорировал присутствие Анмира, словно тот был частью садового инвентаря или особенно неудачно расположенным пнём.

— Я нашёл тот особый сорт вереска, о котором говорил, — объявил он торжественно. — Для шишкового эликсира!

— О, это чудесно! — воскликнула я и, не думая о последствиях, взяла его под руку. — Пойдём в лабораторию, нужно немедленно попробовать!

Мы направились к дому, оживлённо обсуждая свойства различных трав, а за спиной я чувствовала взгляд Анмира — растерянный, обиженный и, кажется, впервые в жизни по-настоящему несчастный. Но я не обернулась. Пусть постоит там со своими увядшими цветами и подумает о том, что значит быть отвергнутым. Возможно, это пойдёт ему на пользу. Хотя, зная Анмира, он скорее решит, что во всём виноват Иванар, и начнёт планировать месть травнику. Потому что признать собственную вину — это не про него.

Совсем не про него.

Вечерняя таверна “Пьяный кабан” была тем местом, где местные жители собирались не только для того, чтобы пропустить кружку-другую эля, но и для того, чтобы обменяться новостями, сплетнями и наблюдениями.

В этот вечер таверна была полна как никогда.

— Моя Марна работает в “Шишковом раю”, — начал разговор коренастый кузнец, размахивая кружкой так энергично, что пена летела во все стороны, — с тех пор как она там, наш сын перестал болеть! Представляете? Целый год кашлял, как дряхлый дедок, а теперь бегает, как молодой жеребец!

— А у меня корова отелилась наконец! — подхватил худощавый фермер, стукнув кулаком по столу для большей убедительности. — После того, как я помог чинить крышу госпоже Телиане. Мы думали все, не выживет. Корова-то. А родила двух здоровых телят! Двух! Как будто решила наверстать упущенное!

— Это ещё что! — воскликнул молодой торговец, явно не желая уступать в соревновании удивительных историй. — Мой кузен выиграл спор за участок земли после того, как поднёс ей корзину яблок! А ведь тяжбу эту вели уже три года, и все судьи были против него!

В углу таверны, в самом тёмном закутке, сидел Анмир и прислушивался к разговорам с выражением человека, который слушает собственную поминальную речь. Он попытался слиться с тенями, но его фигура — даже в потрёпанной одежде — излучала ту особенную ауру былого величия, которую невозможно скрыть, как невозможно спрятать льва под овечьей шкурой.

В это время старый фермер медленно произнёс:

— Моя бабка рассказывала о семье Овератов. Они приносят удачу тем, кого любят.

Пауза повисла в воздухе, тяжёлая как грозовая туча.

— И отбирают её у тех, кого ненавидят, — добавил кто-то тише, и голос этот прозвучал зловеще.

Все разом обернулись и бросили осторожные взгляды на Анмира, словно проверяя, не превратится ли он внезапно в каменную статую или не исчезнет ли в клубах дыма. Анмир почувствовал эти взгляды всей кожей и сжался ещё сильнее, пытаясь стать невидимым. Но судьба решила, что он уже достаточно пострадал в тишине.

Один из посетителей — рыжеволосый парень с лицом, красным от эля и природной бесцеремонности, — вдруг громко воскликнул:

— Эй, дракон! Каково это — потерять всё из-за своей глупости?

Воцарилась тишина, настолько полная, что можно было услышать, как мыши грызут крошки под столами.

— Тише ты! — зашипел сосед рыжего, дёргая его за рукав. — Не злите его! Вдруг госпожа Телиана всё ещё питает к нему чувства?

— Ха! — расхохотался третий, явно изрядно подвыпивший. — Тогда он бы не сидел сейчас здесь в обносках! Она выбрала нас. Нашу деревню!

— Леди Удача — так её теперь все зовут, — добавил четвёртый голос из глубины таверны. — И не просто так.

“Леди Удача”.

Это прозвище резануло Анмира сильнее любого меча. Его жена, его Телиана, стала символом благополучия для всех — кроме него самого. Она дарила счастье каждому встречному, а его оставила с пустыми руками и разбитым сердцем.

Вернее, он сам себя оставил без всего. И без штанов тоже.

Анмир залпом допил свою кружку — эль был кислый и дешёвый, но в этот момент он мог бы пить и уксус, — встал и направился к выходу, не проронив ни слова.

За его спиной взрывы смеха и новые истории о чудесах “Леди Удачи” продолжались с удвоенной силой. Никто не обратил внимания на то, как сутулятся плечи дракона, как медленно и тяжело он идёт по ночной дороге к сараю, который теперь служит ему домом.

Только старый Уильям проводил его задумчивым взглядом и тихо пробормотал себе под нос:

— Бедный дурак. Ещё не понял, что удача — это не то, что можно требовать. Это то, что нужно заслужить.

Лунная ночь окутала поместье “Шишковый рай” серебристой дымкой, превращая привычный пейзаж в декорацию для романтической оперы. Деревья отбрасывали причудливые тени, а в воздухе витал аромат ночных цветов — идеальная атмосфера для тайных свиданий и юношеских безрассудств.

Илиран крался к границе поместья. Каждый шаг он делал так тихо, что даже собственная тень казалась ему слишком шумной. Сердце колотилось в груди, а в голове крутилась одна мысль: “Только бы она пришла, только бы она пришла…”

За старыми амбарами, там, где лунный свет просачивался сквозь кроны деревьев и создавал узоры на земле, его уже ждала фигура в тёмном плаще.

— Ты пришла! — выдохнул Илиран. — Я боялся, что твой отец запретит…

Он взял её за руки — они были холодными от ночного воздуха, но такими живыми и настоящими, что весь мир вокруг показался ему нереальным сном.

— Запретил, — ответила Эйлани. — Но я уже не ребёнок, Илиран.

— Что нам делать? — спросил Илиран. — Я не хочу ссорить тебя с отцом, но…

— Но и отказаться друг от друга мы не можем, — закончила она его мысль.

Они стояли под звёздным небом, глядя друг на друга с нежностью, от которой воздух вокруг, казалось, становился гуще, и с тревогой, которая делала каждый вдох драгоценным.

— Твой дар… — начала Эйлани тихо, — это правда? Ты действительно можешь приносить удачу?

— Не так сильно, как мать, — ответил Илиран честно. — Но да, это в моей крови.

Эйлани на мгновение задумалась, словно взвешивая все “за” и “против”, а потом произнесла:

— Это не имеет значения. Я полюбила тебя до того, как узнала о даре.

И конечно, все это должно было закончиться нежным поцелуем.

Только вот они были не одни.

За старым дубом стояла фигура, невидимая для влюблённых. Анмир наблюдал за сценой с выражением лица настолько сложным, что художнику потребовалось бы несколько дней, чтобы передать все оттенки эмоций: удивление (“Неужели мой сын способен на такие чувства?”), тревогу (“Бертран убьёт его, если узнает”), и что-то, очень похожее на понимание (“Значит, и он влюбился так же безнадёжно, как когда-то я”).

Анмир смотрел на своего сына — этого молодого мужчину, который стоял под луной и держал в руках ладони девушки, как священную реликвию, — и вдруг понял, что видит себя четверть века назад. Того себя, который тоже когда-то стоял под звёздами и клялся Телиане в вечной любви.

Их сходство играло с ним злую шутку.

Злейшую.

Видеть их было невыносимо больно. Настолько, что кровь, казалось, закипала.

Вот так, Анмир, вот так, старик, стоило уйти этой женщине и вот ты уже какой месяц подсчитываешь потери?

Анмир тихо отступил в тень, не желая нарушать магию этого момента. Пусть у них будет хотя бы эта ночь, эти минуты счастья под звёздным небом. Потому что завтра — завтра придёт Бертран со всей своей яростью, и тогда юношеским мечтам придёт конец.

Но пока что Илиран и Эйлани стояли в лунном свете, забыв обо всём мире, и их поцелуй был прекрасен.

Я возвращалась в дом после поздней работы с новым рецептом варенья. Очень хотелось сделать что-то необычное. Я немного похулиганила – добавила в варенье перца. Результат был… интересным, но на любителя. Потому я задумалась, стоит ли вообще запускать рецепт в производство. И не сразу увидела знакомую фигуру, медленно бредущую по дорожке от старых амбаров.

Анмир тоже был задумчив.

— Поздно гуляешь, — заметила я.

Он был настолько погружён в свои мысли, что едва не врезался в куст роз.

— Я видел нашего сына… с дочерью Бертрана, — произнёс он голосом человека, который только что узнал, что земля круглая, а не плоская, как он думал всю жизнь.

При упоминании Илирана и особенно дочери Бертрана я напряглась, как струна перед тем, как лопнуть. О нет. Только не это. Сейчас я выслушаю что-нибудь про то, как они не подходят друг другу, и что это – дочь Бертрана…

— И? — спросила я. — Что ты собираешься делать?

_________________________________

Дорогой читатель!

Прошу вас поддержать книгу.

Вы мне очень поможете, если:

- поставите звездочку этому роману,

- добавите его в библиотеку,

- подпишитесь на автора, который уже задумывает новую историю