Вернись, я все прощу. Дракон передумал разводиться (СИ)

1. Мелочный индюк, с которым я жила 25 лет

Я сжимала в руках платок, уже промокший насквозь, и пыталась не смотреть на Анмира.

Двадцать пять лет замужества, а он стоял передо мной — высокий, статный, с этой презрительной усмешкой, которую я раньше принимала за игривость.

Дракон в человеческом обличье.

Красивый, сильный, и абсолютно беспощадный к тем, кто больше не представлял для него ценности. А я… Я сидела на ступенях собственного дома.

Вернее, теперь его замка. Его и этой… Лизеллы.

— Ну что, дорогая, — он произнес это слово с такой издевкой, что у меня перехватило горло. — Всё еще надеешься, что я передумаю? Что скажу: «Телиана, прости, я ошибался, вернись домой»?

Я подняла на него глаза.

Красные от слез, опухшие — знаю, как выгляжу.

А он — безупречен.

Даже сейчас, когда методично разрушает мою жизнь, выглядит как воплощение мужского совершенства. Широкие плечи под дорогим камзолом, благородная осанка, эти пронзительные синие глаза, в которых когда-то мне мерещилась любовь. Теперь я понимаю — это было просто удовлетворение собственника, разглядывающего удачную покупку.

— Анмир, пожалуйста... — я попыталась встать с холодной мраморной ступени, но подол длинного дорожного платья намотался на каблук, и я едва не рухнула обратно.

Как всегда.

Двадцать пять лет неуклюжести, споткнувшихся слов и опрокинутых чашек, и он ни разу не перестал находить это источником развлечения.

— Посмотри на себя, — он рассмеялся, и этот смех обжег больнее любых оскорблений. — Сорок три года, и ты до сих пор спотыкаешься о собственные ноги. Не можешь пройти по комнате, не задев что-нибудь. Как я вообще мог... — он покачал головой, словно искренне удивляясь собственной когда-то случившейся слепоте. — Двадцать пять лет я терпел. Двадцать пять лет притворялся, что мне нравится твое... уродство.

Уродство.

Так он теперь называл то, что когда-то — в самом начале, в медовые месяцы молодого брака — ласково именовал моей трогательной особенностью.

— Мы же были счастливы, — прошептала я, и голос предательски дрожал. — Илиран, наш сын... ты говорил, что я хорошая мать...

— Наш сын вырос, — отрезал Анмир, и в его тоне появились металлические нотки. — Он больше не нуждается в няньке, которая каждый вечер читает ему сказки и каждое утро жжет овсянку. А я не нуждаюсь в жене, которая умеет только плакать над романами и спотыкаться о мебель.

Овсянку.

Он помнил, что я каждое утро готовила ему овсянку с медом и лесными орехами. Потому что он когда-то — давно, в другой жизни — сказал, что это напоминает ему о детстве в отцовском замке. А теперь даже это превратилось в повод для унижения.

— У тебя есть деньги? — спросил он небрежно, поправляя золотые запонки на манжетах. — Нет, конечно. Ты же всё до последней монеты вложила в мои торговые предприятия. Такая преданная, такая доверчивая жена. — Он присел рядом со мной на ступени, и я почувствовала знакомый дорогой запах его одеколона. — Знаешь, что самое потешное, Телиана? Ты даже сейчас смотришь на меня так, будто я могу вдруг прозреть и передумать. Будто всё это — какое-то чудовищное недоразумение, которое вот-вот разрешится. Но ты – отработанный материал. Старая жена, которую несложно заменить.

Слезы снова потекли по щекам, но я больше не могла их останавливать.

Потому что он был прав.

Я действительно надеялась. До этой самой секунды. Даже видя, как в наши покои въезжает его новая пассия со своими платьями и драгоценностями, я всё еще надеялась на чудо.

— А кольцо мое, кстати, сними, — он протянул руку. — Сапфиры Лизелле больше к лицу. У неё кожа не такая болезненно бледная, как у тебя. И руки не дрожат постоянно.

Лизелла.

Его новая возлюбленная. Молодая — ей едва исполнилось двадцать шесть, яркая. Умеющая быть желанной.

Всё то, чем я никогда не была и не смогу стать.

Я посмотрела на кольцо — фамильную реликвию дома Анмира, массивный сапфир в окружении мелких бриллиантов, которое он надел мне на палец в день нашей свадьбы. Мои пальцы дрожали, когда я попыталась его снять, но оно словно приросло к коже.

— Не снимается? — он усмехнулся, и в этой усмешке было столько холодного веселья. — Наверное, пальцы опухли от слез. Ничего, потом срежешь у ювелира. Или сломаешь — тебе не привыкать ломать вещи.

В этот момент я услышала стук подкованных копыт по мощеной дороге и мелодичный звон колокольцев на упряжи.

Карета.

Наконец-то меня кто-то избавить от этого унижения.

Я попыталась встать, готовясь к неизбежному — снова споткнулась о проклятый подол, и Анмир даже не подумал протянуть руку помощи. Храбрец.

Человек, который пытался раздавить беспомощную жертву, которая была его женой.

— Мама!

Из элегантной кареты с гербом нашего — теперь уже не нашего — дома выпрыгнул Илиран. Мой сын, мое сердце, единственное, что у меня осталось в этом внезапно перевернувшемся мире. Высокий, как отец, с теми же синими глазами.

В которых сейчас пылала такая ярость, которую я никогда у него не видела.

Мой мягкий, книжный мальчик, который предпочитал библиотеку тренировочному двору, сейчас выглядел так, будто готов растерзать любого, кто посмеет обидеть его мать.

— Илиран, что ты... — начал Анмир, но сын перебил его резким жестом.

— Что я здесь делаю? — его голос звенел от едва сдерживаемого гнева. — Я приехал забрать маму из этого... — он окинул презрительным взглядом парадный вход замка, — из этого места, которое больше не может называться домом. А ты что здесь делаешь, отец? Добиваешь окончательно? Что, твое развлечение не занимает тебя так сильно, как перспектива попрыгать на чьих-то костях, особенно, если эти кости – мамины?

— Не вмешивайся в дела взрослых, — Анмир поднялся, и его голос приобрел ту ледяную интонацию, которая когда-то заставляла содрогаться слуг. — Это разговор между мной и твоей матерью. Ты здесь лишний.

— Моей матерью, которую ты выбрасываешь из дома, где она прожила четверть века? — Илиран шагнул ближе, и я с ужасом увидела, как побелели его костяшки сжатых кулаков. — Моей матерью, которая отдала тебе все свои деньги, всё свое наследство, а теперь сидит на каменных ступенях с единственной дорожной сумкой?

— Илиран, прошу тебя, — прошептала я, пытаясь встать между ними. — Не надо ссориться из-за меня...

Но он словно не слышал. Мой мальчик, который никогда не поднимал руку даже на назойливую муху, вдруг схватил отца за дорогие лацканы камзола и с такой силой толкнул, что Анмир, застигнутый врасплох, покатился по мраморным ступеням.

Это катастрофа!

Он же убьет отца!

— Илиран, стой! — я вскочила, на мгновение забыв про свою врожденную неловкость, и тут же, конечно, запуталась в складках дорожного платья.

Анмир поднялся быстро — удивительно быстро и легко для человека, только что скатившегося с лестницы. Ни единой царапины на благородном лице, ни мятой складки на одежде. Он отряхнул камзол, поправил слегка растрепавшиеся волосы и посмотрел на сына с такой холодной яростью, что у меня по спине пробежали мурашки.

— Как ты смеешь поднимать руку на отца?

— А ты как смеешь называть себя отцом? — Илиран медленно спускался по ступеням, не сводя с него пылающих глаз. — Отец защищает свою семью, а не уничтожает ее ради собственной прихоти.

Я наконец сумела добраться до них, судорожно держась за каменные перила. Сердце колотилось так бешено, что казалось — вот-вот выпрыгнет из груди и разобьется о мрамор.

— Хватит, — выдохнула я. — Умоляю вас, хватит...

Но они не слышали меня.

Стояли друг против друга — высокие, похожие, с одинаково горящими золотыми глазами. Два дракона перед схваткой. И я вдруг осознала — мой сын больше не ребенок. Он взрослый мужчина. И он пытается защитить меня так, как должен был все эти годы защищать его отец.

— Кого ты защищаешь, сын? — Анмир усмехнулся, и в этой усмешке было столько яда. — Даже в свой последний день в этом доме она чуть не спалила замок дотла. Рассказать тебе, как твоя драгоценная мамочка вчера опрокинула трехярусный подсвечник в библиотеке? Клянусь честью рода, без её постоянной неуклюжести здесь станет в десять раз безопаснее для всех живых существ.

Что-то внутри меня вдруг щелкнуло. Как натянутая до предела струна.

Двадцать пять лет унижений, двадцать пять лет оправданий и самобичевания — и этого хватило. Более чем хватило.

Я выпрямилась.

Медленно, не торопясь. И впервые за долгие годы посмотрела мужу прямо в глаза.

— Двадцать пять лет, — сказала я, и мой голос прозвучал на удивление ровно. — Двадцать пять лет я терпела твои насмешки, Анмир. Двадцать пять лет заботилась о твоем доме, растила твоего сына, согревала твою постель. Двадцать пять лет извинялась за каждый разбитый бокал, за каждое неосторожно сказанное слово.

Я шагнула к нему, и он — о чудо! — инстинктивно отступил.

— Я любила тебя всей душой, — продолжала я, не отводя взгляда. — Больше собственной жизни. Отдала тебе всё — деньги, время, себя. А ты... — голос дрогнул, но я справилась с собой. — Ты просто недостоин этой любви. Ты никогда ее не был достоин.

Анмир моргнул, явно удивленный непривычной твердостью в моем голосе. Впервые за четверть века я говорила с ним как равная с равным. А еще, с меня наконец слезло это проклятое кольцо. Подавись.

Я кинула его прямо ему в грудь.

И, надо отдать ему должное, Анмир его поймал.

В этот момент с верхнего этажа донеслись легкие шаги, и по лестнице спустилась она. Лизелла. В платье из моего гардероба — том самом изумрудном бархатном, которое когда-то было моим любимым. А на шее... На шее сверкало фамильное ожерелье — подарок свекрови на первую годовщину свадьбы.

Свекровь не обрадуется.

Или напротив, обрадуется? Я не знаю.

— Милый, — промурлыкала она, и ее голос был похож на мед с ядом. — Хватит заниматься… этими людьми. Ты нервничаешь. Пойдем отсюда. — Она демонстративно поправила бриллиантовое ожерелье, и камни заиграли в лучах заходящего солнца.

Я смотрела на свое любимое украшение — то самое, которое носила по всем торжественным случаям, которое дарило мне ощущение принадлежности к этому древнему роду. Теперь оно украшало шею соперницы, и выглядело на ней... потрясающе.

Анмир улыбнулся ей восхищенно… И протянул мое кольцо. Это было больно. Но я справилась.

— Надеюсь, — сказала я тихо, но так, чтобы она услышала, — оно принесет тебе столько же счастья, сколько принесло мне.

Лизелла вскинула брови — то ли удивленная моим спокойствием, то ли почуявшая подвох. А Илиран бросил на меня встревоженный взгляд. Мой умный мальчик — он всегда чувствовал, когда в моем голосе появлялись нотки, которых там быть не должно.

— Довольно прощаний, — раздраженно бросил Анмир, махнув рукой, словно отгонял назойливых мух. — Уходите уже. Это больше не ваш дом, и я не намерен тратить на сентименты весь вечер.

Илиран молча поднял мою сумку — жалкий свёрток, в котором помещалось всё, что мне позволили взять из прежней жизни.

— Идём, мама, — сказал он твёрдо, протягивая мне руку. — Это место не стоит ни одной твоей слезы.

Я позволила ему помочь мне подняться, всё ещё не веря, что это происходит по-настоящему.

— Поедем сейчас в отведённый тебе дом, — продолжал Илиран, ведя меня к карете. Потом нахмурился: — Что, эта сволочь тебе даже крыши над головой не оставил? Да чтоб его драконьи чешуйки пообсыпались! Мама, прекрати плакать, он того не стоит. И его швабра — тоже. Поверь, их ждет не то, чего они хотят.

Я не могла не обернуться в последний раз.

Посмотреть на этот замок, где прожила четверть века. Где родила сына, где была молода и влюблена, где каждое утро встречала рассвет в объятиях мужчины, которого считала своей судьбой.

И со спокойной тихой злостью я сказала:

- Я его больше не люблю, сынок.

Над замком Анмира моментально сгустились тучи. Стало темно, но дождя еще не было. Зато я увидела, как в этот момент к парадному входу подвели Лунную Искру — любимую белоснежную кобылу Анмира. Он души в ней не чаял, называл её своим вторым сердцем и частенько утверждал, что она понимает его лучше любого человека. Конюх, почтительно кланяясь, протянул хозяину поводья. Время прогулки. Каждый день.

— Прекрасно, — довольно произнёс Анмир. — Самое время развеять. Лизелла, милая, хочешь...

Он не успел договорить. Лунная Искра, которая всегда была образцом послушания и аристократических манер, внезапно всхрапнула, дёрнула головой и резко встала на дыбы.

— Тихо, тихо, девочка, — попытался успокоить её Анмир, но кобыла словно обезумела.

Она рванула в сторону, конюх не удержал поводья, и массивное животное с грохотом рухнуло на бок. Раздался омерзительный хруст.

— Лунная Искра! — закричал Анмир, бросаясь к лошади.

Кобыла билась на земле, жалобно ржала, а её правая передняя нога изогнулась под невозможным углом.

— Быстро! — крикнул Анмир конюху. — Что с ней? Что случилось?

Старый конюх присел рядом с лошадью, осторожно осмотрел ногу и мрачно покачал головой.

— Ой, господин... — он виновато потупился. — Очень сложный перелом. Кость раздроблена. Такое не лечится... Придётся... — он запнулся, — придётся… умертвить.

— УБИТЬ?! — заорал Анмир так, что даже тучи над замком дрогнули. — МОЮ ЛУННУЮ ИСКРУ?!

Из тяжелых черных туч над замком начали сверкать первые молнии.

— Что за дьявольщина... — пробормотал Анмир, глядя то на бьющуюся в агонии лошадь.

Я стояла возле кареты, глядя на это представление, и впервые за много лет почувствовала что-то похожее на... удовлетворение.

— Мама, — тихо сказал Илиран, — а что это было?

— Не знаю, сынок, — ответила я, садясь в карету. — Наверное, справедливость.

Гром прогремел прямо над замком, и первые крупные капли дождя начали барабанить по дорожке, смешиваясь с воплями Анмира над погибающей лошадью.

В карете я достала платок и снова принялась вытирать слёзы. Они всё не кончались, словно накопились за четверть века и теперь требовали выхода.

— Я всё делала не так, — прошептала я, глядя в окно на мелькающие за стеклом деревья. — Всегда была такой неловкой... Может, он прав, и ему действительно будет лучше без меня.

— Не смей так говорить! — Илиран развернулся ко мне, и его кулаки сжались так сильно, что побелели костяшки. — Это он ничтожество, а не ты!

— Но что я теперь буду делать? — я беспомощно оглянулась по сторонам кареты, словно ответ мог обнаружиться среди потёртой обивки. — Куда мы вообще едем?

— В поместье, которое он тебе «великодушно» выделил, — в голосе Илирана звучала плохо скрываемая злость. — Старый охотничий домик в горах. Документы были у тебя в вещах. Ты их выронила. Я засунул назад. Но это… просто вопиющее свинство. Я никогда не был близок с отцом, мама, но сейчас меня просто выворачивает наизнанку от его поступков. Боже, мамочка, неужели у тебя не было ухажеров больше? Это же…Прости, прости, конечно, ты не виновата, он отлично умеет пускать пыль в глаза.

Я попыталась найти бумаги в своей единственной сумке, но руки дрожали, и сумка выскользнула из пальцев, рассыпав содержимое по полу кареты.

— Видишь? — я всхлипнула, опускаясь на колени собирать разбросанные пожитки. — Я даже сумку не могу нормально удержать. Вечно всё роняю, проливаю, спотыкаюсь... Может, он действительно прав, и я просто...

— Мама, — Илиран задумчиво смотрел на меня, склонившуюся над разбросанными вещами. — А не кажется ли тебе странным, что отцу всегда невероятно везло, пока вы были вместе?

— О чём ты? — я подняла глаза от жалких остатков моей прежней жизни.

— Ни о чём, — он уклончиво пожал плечами. — Просто подумал вслух. Мы еще посмотрим, кто у нас тут пожалеет о браке в 25 лет. О, мы посмотрим.

Илиран говорил так, словно знал что-то очень важное, чего не знала я. Какую-то тайну, от которой мой муж хотел отвернуться, но сейчас – не получится. Сын помог мне собрать вещи и почему-то улыбался, глядя на меня. Что-то было не так, но что, я не знала.

За окном кареты внезапно начался ливень. Крупные капли забарабанили по крыше, но что-то в этом дожде было странное. Я выглянула наружу и ахнула — дождь шёл только над замком Анмира.

Вокруг нас светило солнце, а там, вдали, над знакомыми башнями, бушевала настоящая буря.

Но мы ее очень быстро преодолели.

Карета проехала мимо небольшого крестьянского дома, где молодая женщина развешивала на верёвке выстиранное бельё. Заметив экипаж с гербом нашего — теперь уже не нашего — дома, она почтительно поклонилась. Но потом всмотрелась внимательнее и вдруг побежала к дороге.

— Госпожа Телиана? — крикнула она. — Одну минуточку!

Илиран приказал кучеру остановиться. Женщина быстро сбегала в дом и вернулась с корзинкой, полной ароматных свежих булочек.

— Вот, возьмите в дорогу, — она протянула корзинку через окно кареты. — Дорога, наверное, дальняя, а в горах харчевен нет.

— Как мило с вашей стороны, — я растроганно приняла подарок. — Но я даже не знаю вас...

— Зато я знаю вас, госпожа, — женщина улыбнулась, и в её глазах была такая искренняя благодарность. — Ваша помощь вылечила моего сына прошлой зимой, когда лекари развели руками и сказали готовиться к худшему. Помните маленького Томми с воспалением лёгких?

Я помнила.

Худенький мальчик лет семи, который задыхался от кашля.

Я просто сидела у его постели, держала за ручку, читала сказки...

Один вечер, не больше.

— Он поправился благодаря лекарю, — возразила я. — Я только...

— Только не отходили от него тогда, — перебила женщина. — Только пели ему песни, когда он метался в бреду. Только верили, что он выздоровеет, когда все остальные уже опустили руки.

Когда карета тронулась, Илиран задумчиво посмотрел на меня.

— Видишь, мама? Людям с тобой хорошо.

— Но только не моему мужу, — горько ответила я, кусая булочку и не замечая странной улыбки, промелькнувшей на лице сына.

Бывшему мужу – подумала я.

Бывшему.

Тому, который оставил меня без наследства, без денег, без гардероба даже.

Просто в чистом поле. Выкинул и ушел, словно меня и нет вовсе.

Нет, еще и потоптался.

Я чувствовала, как во мне просыпается злость.

И Илирана заставил за него буквально краснеть.

Того самого, которого я за эти двадцать пять лет ни разу не думала не бросать, ни оскорблять.

Того, от кого я терпела колкости и придирки.

Того, кто так оглушительно разбил все мои мечты.

Я нахмурилась.

Да будь оно проклято, это прошлое прямо с замком вместе!

Вдалеке, над замком, раздался оглушительный удар грома, а следом — отчаянные крики.

— Интересно, что там происходит, — пробормотал Илиран, но в его голосе не было ни капли беспокойства.

Более того, я увидела, мой сын нисколько не сомневался, что его отец пожалеет обо всем, что сделал. Я в этом сомневалась.

У Анмира связи, деньги. При желании он может мен уничтожить, если есть, что уничтожать.

Илли улыбался.

Вдалеке послышался еще один раскат грома.

Впереди наша дорога освещалась солнцем.