Ведьмы.Ру. 3

Глава 8 Где речь о мыслях, действиях и подростковой дури

Лошади спотыкались, но не сбавляли темпа

О тяжкой жизни лошадей в литературе

Ульяна посмотрела на Стасика.

И на девушку, которую уложили на соседнюю кровать, в очередной раз произведя перестановку в доме.

— Марго… она… она такая… — Элька заломила руки. — Ей, наверное, в больницу надо.

И Стасик, и Марго выглядели так себе. Но если Стасик казался просто приболевшим, то Марго производила впечатления человека, который вплотную подобрался к черте. Она даже не исхудала, словно истаяла изнутри, сделавшись какою-то полупрозрачной.

— Нельзя ей в больницу, — произнесла бабушка. — Иди-ка, детонька. Тут уж наше дело. Ляль, принеси воды. А ты, Улечка, давай. Не устала?

— Не знаю.

Наверное, устала. Она помнила, как творила магию, которая была очень странной и нелогичной, не поддающейся расчётам, хотя всегда говорили, что главное в магии — это расчёт и точность. А Ульяна просто пожелала… и потом она ещё немного пожелала, чтоб сны не были злыми.

Чтобы в них, раз уж так получается, исполнились заветные желания.

Чтобы…

А пожелав, уснула сама. И проснулась уже в автобусе, причём, её обнимал Мелецкий. И его огненная сила окутывала Ульяну тёплой шалью. Эта сила и не давала замёрзнуть.

Так они и ехали.

А потом приехали и вот теперь в доме оказались.

— Это хорошо, — сказала бабушка и, развернув Мелецкого, велела: — Иди-ка. И Васеньку вон возьми. И братца своего… за Никиткой опять же пригляньте.

— Почему хорошо? — Ульяна подавила зевок.

— Потому что у любой силы край имеется. И его надо чувствовать, чтоб себя не потерять. Ведьмовская тем и опасна, что не ты над ней хозяйка.

— А она надо мной?

— И она не над тобой. Это как река внутри, — бабушка откинула прядку с бледного лица, но девчушка даже не шелохнулась. — Вода сама по себе течёт, но ты можешь взять столько, сколько зачерпнуть сумеешь. И удержать. Зачерпнёшь слишком много, тогда-то и черпак обломится, и сама в эту воду ухнуть можешь. Станешь частью реки.

Какие-то ассоциации нехорошие возникли о том, как люди частью реки становятся.

— Это… жутко.

— Вода, она такая, — Ляля притащила чайник с водой. Поглядела на девицу, на Стаса и вздохнула. — На обоих не хватит… слабая я.

— Скорее уж привыкшая думать, что ты слабая, — фыркнула бабушка. — Давай уже, лей…

И вода потекла.

Вот прямо на лоб Марго, которая даже не дрогнула.

— А мне что делать? — спросила Ульяна.

Делать не хотелось ничего.

— Смотри, — бабушка склонилась над изголовьем. — Постарайся увидеть, что с её даром. Она ж магичка…

Легко сказать.

А как увидеть? Глазами Ульяна смотрит, только видит лишь воду, которая против логики всякой льётся и льётся, но постель не пропитывает, а стекает на пол, где и собирается чёрною лужей.

Если же глаза закрыть?

Точно.

Вода — синяя, искристая, как будто не вода, но живой лунный свет. Он выходит от рук Ляли, касается мёртвого камня и тает… камня?

Мёртвого?

Нет, это Марго. Она живая. Она дышит, но… почему тогда видна, словно мёртвый камень? Или… да, точно, просто жизни в ней осталось немного. Там, внутри, дрожит искорка зеленым огоньком. Какая крохотная. Такую и тронуть страшно, но не трогать — ещё страшнее. Вдруг да погаснет?

Искорка пляшет, кланяется.

И звенит.

А ещё она тянется к лунному свету, но тому сложно пробраться сквозь камень. Камень — не сама девушка, но оболочка вокруг неё. Плохая.

Дрянная даже.

И Ульяна тянет руку, касается этого камня. Чуть надавливает, позволяя многим трещинкам разбежаться по поверхности. И сквозь них уже лунный свет попадает внутрь. И тело девушки наполняется мягким свечением, а с ним и теплом. Тепло это окутывает огонёк, и тот перестаёт дрожать.

— Вот умница, — сказала бабушка. И Ульяне радостно слышать похвалу.

Мама…

Не надо о ней, потому что проклятье внутри тотчас оживает и вспыхивает, нашептывая, что этот огонёк, что он… какой смысл на него тратиться? Девица того и гляди помрёт. Так чего уж играть в спасателей. Кто она вообще такая, эта Марго? И почему Ульяна должна тратить свои силы…

Можно ведь и наоборот.

Забрать эту искорку. Ульяне пригодится. А Марго… она была в плохом состоянии. И умерла. С людьми случается умирать. Искорка же… это плата за помощь Ульяны.

Она одёрнула руку раньше, чем проклятье потянулось к огоньку.

— Я… я же могла убить её, — в глазах ещё темнота, и бабушка в ней сияет сотнями огней. — Могла бы…

— Я бы не допустила, — бабушка покачала головой. — Я же тут. Но ты и сама отлично справилась.

— Там, внутри… я начала думать плохо, — Ульяна посмотрела на спящую. Ляля теперь поливала водой Стасика, что-то напевая под нос. И даже не нужно было зажмуриваться, чтобы увидеть, как меняется цвет воды. Из белого становится мутным, грязным каким-то. — Что… зачем тратить силы. Что… она обречена…

— Была бы. В больничке.

— И что я могу забрать её жизнь и силу. Я и вправду могла?

— Могла.

— И что бы тогда…

— Тогда сил стало бы больше. Но ты же не забрала. Удержалась.

И что, теперь гордится этим? А сразу нельзя было предупредить? Тогда Ульяна не стала бы и рисковать. Или… в этом дело? Она не любит рисковать. Но это же неплохо, быть осторожной? Особенно, если дело касается чужой жизни?

Или всё-таки…

— А Стасика тоже… надо? — страх парализовал, потому что проклятье никуда не делось. Вон, ворочается, ворчит, подбивая сделать всё иначе.

Назло.

Так, чтобы они все поняли, увидели, какая Ульяна. И чтобы осознали, что это из-за них. Из-за того, что они её бросили. А теперь вот явились, родственнички любящие, и хотят чего-то.

Ульяна ведь не обязана на чужие хотелки растрачиваться?

Дар ведь не просто так. Река? Любую реку можно до дна вычерпать. И если тратить попусту, то её собственная река обмелеет. И как тогда? Помирать? Нет, надо иначе. Даже не обязательно убивать. Просто отщипнуть капельку там. И тут. И у каждого. От них не убудет.

А ей должны.

Все они.

Ульяна сделала глубокий вдох.

— Не надо. Он только коснулся той дряни, — бабушка положила ладонь на лоб. — Поспит и отойдёт. А нет, то вон, Ляля его ещё разок-другой водицею умоет…

— Мне… кажется… не знаю, — дрожь прокатилась по телу. — Мысли такие… гадкие. Самой от них противно.

— Мысли — это только мысли. У всех бывают, — бабушка усмехнулась. — Если встретишь кого, кто говорит, что у него ни разу дурных мыслей не было, то так и знай — врёт. У каждого бывали. И зависть случалась. И гнев. И желания всякие, не самые красивые. Пока мысли мыслями остаются, то и не страшно… пойдём, я тебя чаем напою.

— А меня? — Ляля подхватила воду и вытянула из неё блестящую нить.

— И тебя. Отдыхать надо. А то уж рассвет скоро, вы ж ни в одном глазу… и подруженьку свою успокоишь.

Подругу? Это она… про Эльку? А разве они подруги? Разве Элька захочет дружить с такой, как Ульяна? Или вовсе… пользоваться — это да. Все люди пользуются другими. А вот дружба… дружба придумана, чтобы пользоваться со скидкой на отношения.

Это одно правда. А остальное — люди сочинили.

— Нет. Я лучше отдыхать. Не надо мне пока к людям. А то ещё наговорю чего, — Ульяна покачала головой. — Я просто… и вправду немного посплю. Хорошо? Или тут сидеть надо?

— Я посижу. Или вон Ляля. Игорёк опять же дурью мается, пускай… пойдём. Давай, золотце…

И увела.

И в постель уложила. И принесла, правда, не чая, но молока с мёдом и мягкую маковую баранку. Вкусную донельзя…

Девица выпрыгнула из кустов с криком:

— Козя-козя!

Филин вздрогнул. И отступил в кусты на всякий случай. И подумал, что не стоило так далеко от дома отходить. Но хозяева, поправ все деревенские обычаи, крепко спали. Во дворе было пусто, а бубнёж Фёдора Степановича, недовольного вчерашней шахматной партией, раздражал до крайности.

Поэтому Филин и предложил:

— Прогуляемся?

А Фёдор Степанович, обдумавши предложение, ответил кивком. Стало быть, согласие изъявил. Глядишь, там, за забором, опять станет про травки рассказывать и поганки жрать, потому как слушать про шахматы и жизненную несправедливость Филин уже устал.

Про жизненную несправедливость он и сам бы многое сказать мог, но его вот как-то и не спрашивали.

— Вот, — Профессор при виде девицы воспрял духом. И рот открыл, из которого тотчас вывалился кусок недожёванной травы. — Хоть кто-то понимает, что иногда героям нужна поддержка. И понимание.

— Козя… какой ты хороший.

— И тот, кто увидит истинную суть под маской невзыскательного облика… — Профессор зажмурился, наклоняя голову, чтоб удобнее чесать будет.

— Извини, козя, — сказала девица, вздохнувши. А потом подняла пистолет.

Выстрел бахнул как-то иначе. И застыл Профессор, головой качнувши. Филин успел взметнуться на дыбы, но шею опалило болью. И голова закружилась. И он попытался устоять на ногах, но башку повело вдруг влево, склоняя под тяжестью рогов. Последнее же, что Филин услышал, было возмущённое блеяние Профессора:

— Что за жизнь! Никому нельзя верить… решительно никому нельзя…

Мир качнулся.

Крутанулся.

И выключился.

— Ну, Светка, ты прямо снайпер… — восхищённый голос пробился сквозь тьму. — Прям как в кино! Бах, бах и два козла готовы.

Два?

Стало быть, Профессор тоже не избежал печальной участи… стоп, какой участи?

— Ты меньше говори, — девица вот не казалась довольной. — Тащи давай, а то…

— Тащу.

— И тащи!

Тело было… вялым, пожалуй. Или скорее оно вовсе не ощущалось.

— Фу-у-ух… ну и здоровые… слушай, а это нормально, что козлы такие тяжёлые? — парнишка не заткнулся. А Филин, прислушавшись к себе, понял, что его куда-то тащат, причём за задние ноги. И главное, что ноги эти предварительно связали. Веревки были тонкими и впивались в кожу. И передние конечности, к слову, тоже не оставили без внимания.

Это… их в плен захватили?

Кому и зачем понадобилось захватывать в плен козлов?

— И вообще, надо было их подманить, чтоб к машине поближе… — парнишка явно не отличался силой, потому как то и дело останавливался и выдыхал. И говорил сбивчиво.

— А кто-то мне говорил, что, мол, не рискуй? Как увидишь, так сразу и стреляй?

— Так…

— И вообще! Я свою часть дела выполнила! И нечего мне тут…

— Спокойно, — заговорил третий. — Всё нормально. Сейчас дотащим вон туда и там уже машину подгоним. И погрузимся.

Это было разумно.

Но всё равно не оставляла мысль, что происходящее донельзя странно. Зачем кому-то понадобились козлы? Причём настолько, чтобы их красть? Филин как-то сомневался, что подростки — а голоса были молодыми, да и сама девица, вспоминая, тоже — решили устроить козью ферму, для работы которой понадобились два козла. Нет, всё было куда сложнее.

— Всё, — движение остановилось. — Стойте тут. Я сейчас подгоню…

— Свет, а Свет… — проныл первый. — А тебе не страшно?

— Страшно.

— А может…

— Знаешь, я вот, конечно, тоже думаю, что может… ну а если получится? Ты вот прикинь, сейчас соскочишь, а оно реально получится? И тогда что? Они в шоколаде, а ты остаток жизни лохом убогим?

Нет, речь явно не о козьей ферме.

— Ну… так-то да… а если вот… а если нет?

— Тогда нет.

— И вот просто?

— Слушай, Егорьев. Хватит ныть уже. Хочешь свалить? Скатертью дорога… а я… я всё уже для себя решила. Я должна попробовать! Просто должна вот, иначе…

И осеклась.

— Чего?

— А того. Тебе не понять.

— Ага…

— Бугага, — огрызнулась Светка. — У тебя вон и мамка, и бабушка… и любят тебя, хороводы водят. В школу бегают. На музыку записали…

— Хочешь, я тебе скрипку подарю?

— Что я с ней делать буду? У меня мамаша через день или бухая, или в отходняке. И срать ей на меня с высокой… и на всех-то вокруг. Только плачется, что папаша её бросил. А он вообще… звонила, думала, примет хотя бы на пару недель перекантоваться. Так сказал, что у него семья, а я уже большая, могу сама проблемы решать.

— Ты это…

— Я и то, и это. Я деньги откладывала. Подрабатывала. И откладывала. Чтоб свалить от мамашки. Думала, поступлю. Если в колледж, на повара, то там общагу дают. И подрабатывать можно сразу почти. А того, что собрала, хватит, чтоб на первое время, на жизнь. А она нашла и пробухала всё. Потихоньку тягала, чтоб я не заметила. И теперь… теперь мне и уехать не за что. А она довольная, что не уеду. Конечно, кто ж будет готовить, убирать и таскать её бухую тушу. Сказала, что договориться, что на почту меня возьмут. Почтальоном. А я не хочу!

— Не ори.

— Не ору. Это… это так, просто, от нервов… не хочу почтальоном. Не хочу и дальше с ней! Если не уеду, то я стану такой же, как она. И всё… и это — шанс, Егорьев. Такой, который бывает раз в жизни. И я его не упущу.

— А козлов не жаль?

— Жаль, конечно. Они забавные. И этот… ласковый очень. Но… тут или я, или козлы. Так что…

Снова вздох.

— Ничего… вот стану магичкой, заработаю деньги… много денег… и приют открою. Для животных.

— Скажи ещё, что для козлов, — хмыкнул второй.

— Может, и для козлов. Козлам, небось, в этом мире тоже несладко приходится.

Вот тут Филин с ней согласился. Он постепенно приходил в себя, но продолжал лежать, здраво рассудив, что сперва надо разобраться, что, собственно говоря, происходит.

Да и в целом… путы на ногах никуда не делись. И по ощущениям были довольно прочны. С Профессором опять же не понятно. Вдруг он ещё без сознания? Не бросать же.

Так что ждать.

Машину Филин учуял раньше подростков. А потом и они…

— Слушай, вот понятно ты или Азазеллум наш… — имечко было произнесено с насмешкой. — А ему-то на кой ввязываться?

— Потапову? А… он на самом деле в Лялькину втюрился.

— Это в какую?

— Лялькину? Ты что, не знаешь? Хотя да, откуда тебе. Она раньше с нами училась, а в седьмом когда была, то дар открылся. И её перевели в спецшколу, для магов. Вот. Они с Потаповым соседи по подъезду. И он за нею пытался ухлёстывать, сперва так, не всерьёз. А она ему от ворот поворот. Заявила, мол, что её обычные люди не интересуют. Типа, магичка крутая. И только за мага пойдёт, чтоб дети одарёнными были. Типа, династию и всё такое… в общем, Потапова это задело.

Подростки.

Точно подростки. Уж больно дурь знакомая.

— И чего? Он решил, что станет магом и её того…

— Ага. Влюбит в себя, а потом бросит.

И забористая.

На диво.

— Чего стоите? — влез третий. — Грузите давайте. Только аккуратно. Батя мне мозг вынесет, если салон изгваздаете…