Ведьмы.Ру. 3

Глава 31 О частных сложностях одного отдельно взятого дурдома

Грифон летел низко, размеренно двигая крыльями. Налету он ловил насекомых и беззаботно съедал своих жертв, заталкивая еще шевелящиеся тушки вглубь клюва.

Тяжелая реальность эпохи мезозоя.

Белые стены. Пара кроватей, надёжно прикрученных к полу, и красный огонёк камеры. Стены были шершавыми, а вот в изголовье имелись царапины, пусть замазанные побелкой, но вполне себе проступающие.

Время тянулось медленно.

Наум Егорович понимал, что воспринимает его субъективно, но это ни черта не успокаивало. И белизна эта окружающая на нерв давила. Ощутимо так. В какой-то момент начало казаться, что потолок сливается со стенами и исчезает.

Наум Егорович моргнул.

Нет. На месте потолок.

И стены тоже на месте.

А вот из окна свет пробивается серый, тусклый какой-то. Отчего комната начинает казаться меньше. И вот уже стены будто тянутся друг к другу, грозя сомкнуться и раздавить жалких людишек, решивших, что они чего-то могут. Он заставил себя выдохнуть. И вдохнуть. Сел на кровати. Прошёлся по комнатушке. Тут и не походишь.

Чтоб…

— Плохо? — поинтересовался Женька.

— Да.

— Садись. Это та дрянь, снизу, давит.

— Ощущение, что в мозги кто-то пробирается, — Наум Егорович ненавидел жаловаться, но тут вдруг понял, что если замолчит, то сам растворится в белизне, как потолок недавно.

И потеряется.

Ну уж нет. Он офицер. Боевой. И чтоб поплыть в комнатушке, где и надо-то — просто ждать?

— Правильно. Не поддавайся. Оно сейчас начнёт тебя прощупывать, — сказал Женька. — Искать слабые места.

— Оно разумное?

— Как сказать…

— Не знаешь?

— Не знаю, — Женька откинулся на стену. — Я многого не знаю. Я ж не учился специально так-то. Мало ведьмаков. И школ для них не строят, а академий и подавно. Вот и разобрался, как с силой управляться. Контролировать. Но вот применять… дурить мог, но это ж ерунда. И не думай, границу я не переступал. Понимаю.

Наум Егорович описал ещё круг, прислушиваясь к ощущениям. Вдруг закололо в боку, а потом и выше, напоминая, что у него и возраст, и сердце. Он тотчас отмахнулся от глупой мысли. Нет, сердце имелось. Бухало вон в грудной клетке, выполняя свой долг, как и положено приличному органу. И было оно в хорошем состоянии. В замечательном даже, если штатным целителям верить.

Но вдруг вспомнился разговор санитаров.

Уснул и не проснулся.

И сердце здоровое было. И вообще, целители — народ на диво ненадёжный. Тут вроде всё хорошо и даже замечательно, а тут раз и похоронят.

Эти ж только руками разведут, мол, не учли.

Не заметили.

И вообще, это он, Наум, сам виноват, себя не берег, много нервничал и, небось, покуривал тайком, сигаретку кофеём запивая. А раз так, то какой с целителей спрос-то?

Про вес лишний тоже помянут, тут и думать нечего.

Всегда они пациента виноватым делают.

Так, это дурное. Это то, что под корпусом прячется. Как тут вообще люди работают? Хотя понятно, дерьмо с дерьмом не смешается, вот и работают.

И этот, соседушка, не лучше. Ишь, расселся. Глазищи щурит, ждёт, небось, когда у Наума сердечко остановится. А может, и сам к тому руку приложит? Верить ему нельзя. Вообще не понять, с чего это Наум Егорович проникся? С виду алкаш алкашом, но чего-то умеет, хотя и близко не маг. Вот и кто он?

Так.

Наум Егорович остановился и, зажмурившись, сказал:

— Если можешь, выруби меня.

— Зачем?

— Да дрянь всякая в голову лезет. Теперь нашёптывает, что тебя специально ко мне заслали, чтоб с ума свести.

Потому что правда это.

Истинная.

Может, подливает чего, может, ментально воздействует. Второе — верней. И вот от воздействия и видится Науму Егоровичу всякое с разным. Мыши… а он, дурак, и верит. В мышей.

Чешуйчатых.

Разговаривать пытался. Этот, небось, оборжался весь. Про себя, само собой. Так-то рожу держит серьёзную. И подыгрывает. А в мыслях ухохатывается, как пить дать. И надобно решать с ним. Взять по башке да приложить о стеночку. Тогда он отрубится, и чары спадут.

— Сопротивляйся.

— Сопротивляюсь. Пока. Но… тут такое… если что, вырубай. Я ж могу и вправду заломать. Извини…

— Извиню. Хотя… — Женька поднялся и подошёл. И чем ближе подходил, тем сильнее становилось желание напасть, ударить. Наум Егорович кулаки сжал и за спину заложил. — Вот так…

Палец Женьки коснулся лба и прочертил линию поперек. Отчего голову сдавило будто обручем. Наум Егорович аж захрипел. А Женька и вторую нарисовал.

Тогда-то и отпустило.

— Клятв на тебе много, — сказал он. — А каждая — это, считай, крючок в мозгах. И за крючок этот оно и цепляется.

— Ага, — Наум Егорович носом шмыгнул, чувствуя, что течёт.

— Оно…

— Разумное. Несомненно. Ещё любопытное. И злобы я в нём не ощущаю.

— Да ну?

— Случалось мне держать в руках вещи, которые принадлежали по-настоящему злым людям. Таким, что… в общем, страшные сказки о некромантах неспроста страшные. Хотя и не всякий некромант — зло. Тут как с ведьмаками, по-разному оно повернуться может. Те, кто близко к тьме стоят, яснее её слышат. Да и она их тоже. И услышанное легко обратить может против человека.

Понятно, что ни хрена не понятно. Но желание дать Женьке в морду отступило. И кровящий нос — малая плата за то, что мозги перестало выворачивать.

— А тут ещё что-то переменилось… — Женька втянул воздух, будто принюхиваясь. Наум Егорович тоже понюхал. Пахло… да больницей пахло.

Стерильностью. Хлоркой. И чужой слабостью.

— Смертью тянет…

— Группу вызывать?

— Погоди. Не тут… скорее уж такой запах. Старый очень. И… да, нет. В смысле, не вызывай. Погодить надо. Ляг лучше, поспи.

Наум Егорович хмыкнул, но послушно отправился к кровати. Оно и вправду, заняться тут больше нечем, а…

Додумать не вышло. Дверь открылась и появился уже знакомый санитар.

— На выход, — произнёс он печально. — Ты.

И на Женьку указал.

— Я с ним! — Наум Егорович вскочил. Стоило представить, что он останется тут один, в этой адской белизне, наедине с шепотком, который точно воспользуется случаем и вывернет его наизнанку.

Санитар коснулся чёрной кляксы наушника, а потом кивнул:

— Без шуток, — добавил он грозно, хотя за грозностью это слышалась усталость. Тоже замаялся злодействовать. Это вообще дело утомительное до крайности.

Ничего, на каторге отдохнёт.

— Господи, да я не понимаю, чего вы от меня хотите! — нервный истеричный даже голос Льва Евгеньевича доносился из приоткрытой двери. — Вы сперва сами разберитесь! Вчера одно распоряжение, завтра другое… и какой переезд? Какой, помилуйте, переезд… куда?

— Куда скажут, туда и переедешь, — этот голос звучал приглушённо, но спокойно.

— О да… с вашей точки зрения всё просто. Вы сказали, а мы переехали. Но это же… это же время! Это… мы несколько месяцев занимались отладкой системы! Пытались поймать резонанс! И у нас почти получилось, а тут всё разобрать! Всё бросить! И объект не готов! Не готов объект! Он может просто-напросто не перенести…

— Позаботьтесь, чтобы перенес, — сухо оборвал тот же голос.

И дверь открылась, едва не ударив Наума Егоровича по носу. А следом он ощутил взгляд, такой, внимательный, профессиональный, заставивший сжаться на мгновенье, но потом Наум Егорович решительнейше расправил плечи и спросил так грозно, как только мог:

— А как вы к мышам относитесь?

— С уважением, — криво усмехнувшись, ответил громила. — С великим.

Потом поглядел на Женьку, которому этот взгляд тоже не понравился. Уж больно он… пронизывающий. И кажется, что видит человек куда больше, чем все-то вокруг.

Женька сунул палец в нос и пискнул:

— Я буду жаловаться! Вы знаете, кто я? Я требую…

— Дурдом, — человек покачал головой и посторонился. — Вам, кажется, сюда. Не смею препятствовать.

— Погодите! — Женька вдруг подскочил и схватил его за руку. — Вы… вы не с ними? Они хотят свести меня с ума! Они выставляют всё так, будто я ненормальный! А я нормальный! Ыы должны мне помочь! Вызовите полицию…

— Всенепременно, — человек освободился от захвата. — Как только выйду, так сразу.

И убрался.

— Только и знают, что распоряжения отдавать! — Лев Евгеньевич был раздражён до крайности. И это ощущалось в порывистых его движениях. Голова нервически подёргивалась, отчего очки перекосились, и вид у начальника лаборатории сделался крайне жалким. — Будто я им… слуга… какой-то…

— А это кто? — спросил Наум Егорович, указав на коридор, который был уже пуст.

— Милютин… прибыл… с инспекцией… конечно, как предоставить годный материал, так выбивать приходится. Испытания? Согласовывать. А вот инспекция — так пожалуйста! Что встал! Привёл и свободен! Будет ещё он на меня пялится!

Лев Евгеньевич даже подпрыгнул, заставив санитара отшатнуться. И в целом в облике учёного мелькнуло что-то такое, на редкость безумное.

— Вон! — заорал он визгливо. — Вон пошёл!

— Так… инструкция!

— Плевать я хотел на ваши инструкции! Плевать! Что они мне сделают? Ничего! Мы наоборот, поговорим… посмотрим… хотите посмотреть, что мне привезли? А? — он схватил что-то со стола и потряс. — Видите? Ни дня без подарка! Доставили! Лично в руки! Посмотри, мол. Подумай. Мне ж больше заняться нечем, кроме как смотреть и думать над всякой ерундой!

Санитар спешно выскользнул за дверь и её прикрыл плотненько. Чуялось, будь его воля, и на засов бы запер. Так, на всякий случай.

— Боятся… все боятся… всегда боятся… они могут себе позволить. А я нет? Я что, я же учёный… это моя работа! Мне платят… — Лев Евгеньевич вдруг отряхнулся, разом успокаиваясь. И очки поправил. Одёрнул халат свой, осмотрелся. И выдохнул. — Прошу прощения. Нервы шалят.

— Понимаю, — Наум Егорович покивал и постарался изобразить сочувствие. — Нервы — они такие… вы человек серьёзный. Вам бы серьёзными делами заниматься, а не это вот…

«Это вот» в руках Льва Евгеньевича представлялось пластиковой коробкой, в которой перекатывались красные бусинки.

— А что это? — уточнил Наум Егорович, потому что содержимое коробки не выглядело опасным.

— Бусы, — Лев Евгеньевич потряс коробку и бусины сухо застучали друг от друга. — Снова срочно… всё срочно… определить, не представляют ли опасности. А как? Как я им это определю?

— А можно поглядеть? — Женька протянул руки. — Красивые какие. Дадите?

— Да бери! — с каким-то облегчением выдохнул Лев Евгеньевич. — Сейчас вас проводят в комнату, там и откроешь…

— Хорошо, — Женька сунул коробку под мышку. — А вы себя берегите, Лев Евгеньич.

Вам ещё показания давать.

Ну, это Наум Егорович про себя сказал. Мысленно.

— Когда переезд-то? — поинтересовался Женька, засунув коробку под мышку.

— Да вот… велено ночью грузить… а до ночи, если так-то, осталось всего ничего… и надо за это время собраться. Аппаратуру вывезти. С пациентами решить, что да как… не перепутать бы, потому что есть особые… да и прочие пригодятся. Нормальный материал отыскать непросто. Да… а ещё саркофаг этот… но мальчишка очнулся, может, и хорошо, что временно стабилен. Получится переместить без эксцессов… да… приказали оба саркофага грузить, но это ж не просто в машину запихнуть. Уравновесить надо. Энергетический контур настроить. Питание, чтоб без сбоев. Глушилки. А нам вместо спецтранспорта какую-то грузовую фуру подогнали, которая, может, и годится бананы катать, но не для серьёзного же дела… что встали… идите! Что это я перед вами распинаюсь⁈ — он словно вдруг спохватился.

А потом головой затряс.

— Охрана! — вопль резанул по ушам. И дверь тотчас открылась. — Ты куда подевался? Бардак! Сплошной бардак! Ты должен быть при них неотступно.

Лев Евгеньевич вдруг подскочил к санитару и постучал тому по лбу.

— Не-от-ступ-но! — повторил он. — Понимаешь, что это значит?

— Так точно.

— А мне кажется, что нет… нет, это никуда не годится… ничего никуда не годится! Идите! Прочь! В третий бокс их. И пусть защиту включают на полную… видеофиксация там, надеюсь, работает…

Третий бокс располагался на уровень ниже.

Наум Егорович отметил стены, выложенные белесыми плитами. И многослойную дверь, которая открылась, пропуская их, а потом закрылась.

— Знаешь, по-моему, этот Лев скоро того, — сказал он, озираясь.

Тот же белесый камень. Изоляция? Случалось ему бывать в закрытых лабораториях. И Наум Егорович пощупал стену, убеждаясь, что камень холодный. Точно, изоляция. И хорошая, качественная. Вон, выложено так, что щели между плитами не видны.

— В смысле, свихнётся.

— Уже. Но и того — тоже скоро, — Женька поёжился. — Неприятное местечко.

— Так, изолят вон. Магические потоки перекрывает.

— И не только их. Мои тоже. Дерьмо.

— И что делать будем? — кольнуло страхом, что теперь и группа сигнал не получит. Правда, если в течение двенадцати часов Наум Егорович не выйдет на связь, то это место накроют. Но как-то утешало слабо.

За двенадцать часов многое произойти может.

— За нами смотрят, — он огляделся, но камер не заметил.

— Пускай, — Женька уселся прямо на пол и по полу постучал. Звук вышел звонкий. — Сейчас… вот нашли же где-то белый камень.

Наум Егорович тоже сел. Холодным камень ощущался при первом прикосновении, а так-то внизу было вполне себе тепло, даже жарковато.

Женька же покрутил коробку, попытался подковырнуть крышку и, когда не вышло, просто швырнул бокс о стену. И тот раскололся. Красные бусины рассыпались по полу, и Наум Егорович поднял одну.

Бусина как бусина.

Пластик, вроде. Отлита неровно, вон, и шовчик на боку виден. У его супруги были подобные бусы, из крашеного пластика, подарок прабабки, которая когда-то их от своего жениха получила. Он на эти бусы свою первую зарплату спустил. Тогда-то очень модные были.

И дорогие.

Но те, жены, уже облезли, пусть она их и подкрашивала лаком для ногтей. А эти вон…

— Погоди, — Женька сгрёб бусины к себе. И главное, ладонью повёл, и те сами покатились, спеша коснуться одна другой бочками, складываясь узором, этаким кругом идеальной формы. — Сейчас… что ж, сестрица милая, с тобою мы ещё не встречались, но рад буду познакомиться. Наверное, рад.

И зубами в запястье впился.

Красная кровь капнула на бусины, а те зашипели да и истаяли, поползли по землице белым дымом. Или не дымом, но позёмкой? Белым по белому рисовать — красиво. Только холодно.

— Так, от меня не отходи, — велел Женька, вытирая раскровавленные губы. — И как явится… в общем, постарайся сделать вид, что тебя тут нет.

— Кто явится?

— Увидишь.

А позёмка рассыпалась, расстилалась, вырисовывая один узор за другим. И больше, и выше, и вот уже Наум Егорович моргнуть не успел, как закипела в комнатушке настоящая метель.

И холод тоже был настоящим. Лютым.

И комнатушка эта исчезла, точно стёрла вьюга белые стены. Губы разом покрылись корочкою льда, да и лицо тоже. Подумалось вдруг, что нелепая будет смерть, замерзнуть насмерть где-то… не пойми, где.

А потом Наум Егорович увидел её.