Ведьмы.Ру. 3

Глава 37 О делах дней столь давних, что только кровь и помнит

Но ритуал проходил крайне аскетично. Костёр из тел, танцующие вокруг медленным хороводом культисты, такие же чистые и здорово выглядящие, как встреченный ранее еретик. Они слышимо, но всё же не во весь голос бубнят странные заклинания, создавая мерзкий любому имперцу, но вовсе не самый жуткий ритм.

Повествование об унылых буднях инквизитора

Запах.

Наум Егорович теперь ощущал его остро. Резкая такая, едкая вонь. Как будто пожар на свалке приключился. И вонь эта заставляла хватать воздух ртом.

— Тебе не обязательно идти, — сказала Калина Врановна. — Я могу вернуть тебя обратно, как и тебя, дорогой братец.

— Да не стоит. Прогуляемся.

— Воняет, — Наум Егорович зажал нос пальцами. — Но потерплю. Я тоже хочу глянуть… Кощеев сын — это… кто?

— Давным-давно, — напевный голос Калины проникал сквозь ткань мира мёртвых, и люди оборачивались, крутили головами, пытаясь расслышать нечто. Наум Егорович не знал, что именно, но они то замирали, то вздрагивали и начинали суетиться, при этом теряясь и теряя всё-то, что держали. — Мир был иным. Молодым. И границы его были хрупки. И оттого создания иных миров пересекали их с лёгкостью.

Сказка.

Страшная, наверное, потому что той, которая стоит на границе между живыми и мёртвыми, только страшные и рассказывать.

— Чаще иных являлись создания бездны, которых вы, люди, прозвали демонами.

Ну да, если про демонов, то точно страшная.

— Они разные бывают. Одни выбирались из бездны, чтобы сеять вокруг кровь да разрушения. Когда одни, когда стаями. Но эти порождения хаоса были подобны зверям лесным. И потому люди быстро научились справляться с ними. Другие же приходили во главе войск, желая покорить новый мир и присоединить его к тем, что уже пребывают под их властью. И тогда гулом тревожным гудели турьи рога, возвещая начало нового похода. Князья собирали свои рати. И гремели сражения на радость богам. Земля пила кровь и смерть, и родила щедро.

Вот, как Наум Егорович и предполагал. Страшная. Но интересная.

— Сильны были демоны, только и люди не слабее. Вставали на защиту земли богатыри, ею же сотворённые. А в крови некоторых стал просыпаться дар волшбы… и ещё злее стали битвы, горячее кровь.

И порадоваться бы, что он, Наум Егорович, живёт во времена иные, цивилизованные и просвещённые, где ни демонических войск, ни сражений, но сплошные порядок с благолепием. А будто щемит в груди тоска непонятная.

— Тогда понял Владыка Хаоса, что, коль не захватит он мир ныне, то и не захватит вовсе. Собрал войско великое…

Сердце? Или желудок?

Или память какая проснулась? Говорят же, что душа бессмертна и прошлые свои жизни помнит. И как знать, не случалось ли Науму Егоровичу бывать во времена иные.

— И сам во главе его встал, желая мир покорить, — продолжила Калина Врановна. — И новая битва закипела. Всех она захватила. Поднялись и люди, и нелюди, чтобы защитить землю. Затянуло небо чернотой, закипели моря. Предвечное пламя вырвалось из запертых недр…

Заныло сильнее. И показалось, что ещё немного, и вспомнит он, как это было. Глупость, конечно. Как можно вспомнить то, что случилось задолго до твоего рождения? Но вот всё одно…

— Один за другим открывались разломы, выпуская орды тварей. Но по воле магов встали на пути их железные горы. На зов ведьм откликнувшись, выросли непроходимые чащобы, раскинулись болота с жадными трясинами.

А ведь Наум Егорович историю в школе не любил.

И после школы не любил. Чего в ней интересного-то? Имена. Даты. Поди-ка всё запомни. У него никогда не получалось. То одно, то другое, то третье забудет. Или и вовсе перепутает.

А тут…

— Но и демоны не отставали. Небо заполонили твари с чёрными крылами. Ордой хлынули железнозубые и чернорогие, желтоглазые да когтистые. Пошли и по горам, сравнивая их с землёю, и по долам. Перебрались через хребты ледяные, испепелили леса, осушили болота… — голос Калины Врановны был тягучим, завораживающим, и слушал её не только Наум Егорович. Призраки и мертвецы внимали каждому слову. — Добрались и до людей. Два войска схлестнулись в битве небывалой. И пусть велики были человеческие рати, храбры воины, да только демонов было больше. И падали люди, и пила земля кровь человеческую, да не успевала родить. А демоны шли по мертвецам, дальше и дальше. И вот уж встали за спиной мужей жены и дети, старики и все-то, кто мог стоять, понимая, что иначе тяжкая судьба ждёт их и весь мир.

— Это… это ведь легенда, — произнесла Ниночка, прижимая кулачки к груди. И задрав голову, поглядела на бритоголового Николая.

— Конечно, — Калина Врановна поглядела на мертвецов. — Это легенда… и когда, казалось, что вот-вот дрогнет войско людское, на пути орды встал молодой князь. Было ему тогда шестнадцать вёсен. И не собирался он править, потому как крепок ещё был его отец… да только пришлось. Видел он, как срезанными колосьями упали на чёрную от крови траву дружинники отца. И сам отец. Как покачнулись и осыпались пеплом стяги, а пламя поглотило остатки былого войска. И оставшись с малым числом воинов, он понял, что умрёт. Но не испугался. Напротив. Сердце его наполнилось великим гневом. И закричал он тогда, призывая павших. Душой своей и сердцем заклиная их подняться на защиту живых.

Некромант.

Вот… с некромантами Науму Егоровичу встречаться не доводилось. Он вообще полагал, что тех не осталось.

— И был услышан, верно, сестрица? — в голосе Женьки не было и тени насмешки.

— Был, — согласилась Калина Врановна. — Сам мир откликнулся на зов его. И израненный, истекающий кровью, дал княжичу силу великую. Поднялись по слову его мертвецы. Все-то, в битве павшие, встали из земли, как были. И взяли в руки оружие. И обратили его против демонов. Тогда-то и дрогнуло войско их, тогда-то и отступило, а после вовсе обратилось в бегство.

Она выдохнула снежное крошево. И Наум Егорович тоже выдохнул. Нет, так-то он знал, что наши победят, потому как история показывало, что победили, но всё одно было почему-то волнительно.

— Но на этом ведь всё не закончилось, верно? — сказал он. — Что стало с этим княжичем?

— Кощеем его прозвали… стало… а и верно, что стало. Сперва он отпустил мертвецов. Душам тягостно в мире живых. Вот он и оставил при себе лишь тех, кто сам того пожелал, захотел стать новой дружиной, ибо старая не уцелела.

Наум Егорович ощутил спиной взгляды.

— После был пир великий. И великая же тризна, ибо павших было больше, чем тех, кто остался в живых. Тогда землю долго уговаривали принять в себя всех. И возводили курганы над теми, кто вечной славой покрыл имена. После уж очищали поля от ядовитой крови, собирали урожаи железных стрел да мечей острых, которые перековывали на плуги. Отстраивали города да сёла. Но люди оставались людьми. Как ушли демоны, отгорели болью раны телесные и душевные, спокойней стало, то и вспомнились, что старые обиды, что дрязги. Кто-то пожелал себе богатства, кто-то не захотел уступать… а может, богам сделалось скучно. С богами это случается. И вот уж закипели малые битвы тут, и там. В чащобах поселились лихие люди. Отгородились от мира ведьмы. Маги же, возвысившись над прочими людьми, захотели ещё большей власти.

— А Кощей? Он… он тоже? Извините, вы просто рассказываете так, будто видели… и это, несомненно, представляет научный интерес, — сказала Нина, точно оправдываясь.

— Я — не видела. Не было тогда ещё на земле нашего рода. Но знаю, что знаю. От матери, а та — от своей. И так до начала. У нас одна память. Передаётся от матери к дочери. И когда придёт мой срок уходить из мира живых, я своей дочери отдам. Кощей же… сперва он помогал. Демоны-то покинули мир, да не все. Кто-то от войска отстал, кто-то сбежал и спрятался. Порой это были разумные твари, порой — просто чудовища, которые людям много бед чинили. Сильны были они. Свирепы. И часто неуязвимы для простого железа. Маги же, коих осталось мало, уже не желали сражаться, впрочем, не только они.

— А Кощей, стало быть, пожелал, — что-то подсказывало, что вылезла боком эта инициатива.

— Молод бы, — ответила Калина Врановна. — И огонь в его сердце горел ярко. Тогда горел… да и силу свою Кощей чуял. Неуязвимость. Вот и пошёл по миру с дружиной из мертвецов. Многих тварей убил. Многих людей спас. И время шло, а слава Кощеева лишь крепла. Заговорили люди, что вот он, правитель, который нужен. Что устали они от новых распрей на старые раны. И надобен тот, кто усмирит князей да магов с их жадностью. Кто защитит, что от соседей, что от врагов иного мира. Кто будет править законом и совестью…

Ничего не меняется.

Совершенно.

— И собрались они тайно со многих городов. И отправили к Кощею гонцов, пали те в ноги и слёзно просили принять венец. И власть с ним. Сесть в граде-Китеже, который тогда стоял на берегу великого озера. Кощей тоже притомился, ибо, пусть и не старел он телом, а душа — дело иное. Она тоже устаёт от невзгод и сражений. И потому согласием ответил. Принял и венец, и власть.

Вот тут-то всё и началось.

Оно всегда начинается, когда спокойствие и власть.

— Порядок он навёл быстро. Мёртвую стражу ни подкупить, ни запугать. С мертвецами в целом проще, чем с живыми. Они не сплетут заговор. И не ударят в спину, поддавшись старым ли обидам, новым ли обещаниям. Они равнодушны к славе, чести и золоту, их не трогают ни любовь, ни ненависть. Они не знают усталости и верны лишь тому, кто призвал их к жизни.

— И он начал окружать себя мертвецами? — догадался Наум Егорович.

— Не сразу. Сперва он старался служить живым, но раз за разом находились недовольные и несогласные. Но да… чем дальше, тем больше их становилось. Стража. И слуги. Живой постельничий, подкупленный недовольными, попытался зарезать спящего князя. А следом и повар отравить. Тогда и решил Кощей, что мёртвые готовят не хуже живых, а отравить не способны. Мёртвые конюхи следили за мёртвыми лошадьми. Мёртвые сокольничьи чистили перья мёртвым птицам. Мёртвые псари выводили на сворках мёртвых псов, чья шерсть была черна, а очи горели ярким пламенем…

Жутковато, если так.

— Да и сам город менялся, — сказала Калина Врановна. — И князь с ним. Чем больше смерти становилось вокруг, тем меньше жизни в нём. Огонь в сердце его ещё горел, но уже не так, чтобы способен он стал защитить от холода той стороны. И тогда Кощей, чувствуя, что того и гляди замёрзнет, решил жениться. Разослал он гонцов по землям своим, объявил великий смотр, повелев, чтобы привезли в Китеж-град девиц молодых да красивых. Плач женский понёсся по-над землёй… было время, когда любая с радостью назвала бы Кащея мужем, да только прошло. Ныне же имя его внушало лишь ужас. Слезами да причитаниями провожали в путь дочерей своих жены. Хмуры были мужья. И многие говорили, что не такого правителя желали они. И что пришёл час освободить живых от гнёта мертвеца.

Она замолчала, пусть и ненадолго.

— Но не нашлось того, кто посмел бы бросить Кащею вызов. Да и как убить того, кто давно уж смерть принял, но не ушёл? Ведь и сила его такова, что любое войско одолеет, когда поднимет павших, и твои же воины под его руку встанут.

Жутковато.

Наум Егорович попытался представить. Да… такие вещи лучше сказкою смотрятся.

— Съехались тогда ко двору Кащееву девы со всех концов земли. И каждая была хороша собой. Но одна отличалась от прочих. Глядела она на него по-особому, без страха, без упрёка. И улыбнулась. И первой протянула руку. И заговорить осмелилась легко, как с живым. Вспыхнула в сердце его любовь пламенем горячим, согрела заиндевевшую душу. И вновь всё переменилось. Огляделся Кащей. И сам удивился тому, что сотворил. Даровал он тогда мертвецам покой заслуженный, а живых в город вернул. Вновь зазвенели голоса людские над площадью, вновь закачались корабли на волнах озёрных, загремели кузницы, засияли свежим товаром стекольные мастерские, поднялись башни магов… жизнь пошла. И в тереме княжеском стало людно да весело. Спешил радовать Кащей молодую жену. А она радовалась и светом на свет отвечала, множила жар…

— Но не всем это понравилось, — проворчал Наум Егорович.

— Верно. Люди… порой странны весьма, — Калина Врановна коснулась стены. — То одно им не по душе, то другое. Нашлись такие, кто сказал, что утратил Кащей свою силу. А значит, не след его более бояться. И такие, кто увидел на месте его жены любимой свою дочь или вот ещё иную родственницу, через которую многое получить можно было бы. Жена же Кащеева понесла. Сына ждали, наследника. Или дочь, которую он любил бы не меньше жены. Ибо понимал Кащей, что чудо это великое, милость богов дарованная, ибо тому, кто есть сама смерть, тяжко жизнь подарить. Что, может, и не будет у него другого дитяти.

Она снова замолчала, глядя, как расползается по стене позёмка ледяная. А люди, живые, на той стороне, ёжились. И кто-то истошно завопил, требуя выключить кондиционер.

— Ей немного уже доходить оставалось, когда случилась беда. Я не знаю, как не знала и матушка, и бабушка моя… то ли чашу с ядом поднесли молодой княгине, то ли платок отравленный, а может, бусы проклятые. Но одним утром очнулась она и закричала она страшно, как птица раненая. И на крик тот криком Кощей откликнулся. Бросился он к любой своей, да понял, что отходит она, а с нею — и дитя нерождённое. Боль его была столь велика, а страх остаться одному и вовсе необъятен. Именно поэтому и сотворил он то, что сотворил… он и прежде поднимал мёртвых, но те знали, что мертвы. И маялись средь живых. Он же пожелал сделать так, чтобы не вспомнила княгиня о беде, и дитя его было, если не живым, то почти… силу отдал он, какая только была. Но и её не хватило. Тогда собрал Кащей жизни. Сперва тех, кто был близ княгини, после тех, кто в тереме оставался. Не искал он виновных и невинных, не делил, но собрал души, до каких только дотянулся… но и их оказалось мало. Взял он и дальше…

— Вот поэтому и не люблю некромантов, — пробурчал Женька. — Вроде человек человеком, а потом раз, мозги перемкнуло и всё.

— Будто с такими, как ты, братец, легче, — Калина Врановна глянула с насмешкой. — Сила, она сила и есть. Когда её немного, то и великих бед натворить тяжко. А вот когда её и избытком… не осталось живых в Китеж-граде. Но открыла княгиня глаза. И дитё родила. Детей. Дочь да сына. Взяла на руки, заглянула в глаза чёрные, Кащеевы, да и поняла всё, как есть. Что не жить ей человеком, что мёртвое, сколь ни корми его, живым не станет. И тогда-то приняла княгиня решение. Сказала, что нельзя ей, да и Кащею тоже, средь живых быть…

Кто-то там, в мире живых, упал в обморок.

А вонь вдруг ослабла, точнее переменилась: больше запах не казался столь уж неприятным.

— Тогда-то и поставлен был терем каменный. И потекла река-Смородина, миры разделяя, чтоб живые более не беспокоили мёртвых и наоборот. И где-то там, на мёртвых землях, ещё стоит Китеж-град. И озеро держит ладьи, кормит чаек да людей. Звенит вечная ярмарка. Там распахнуты ворота, с радостью принимает город новых гостей. Правда, случаются те редко, потому что далеко не всякому дано так далеко за реку зайти. Но те, кто бывали, говорят, что сидит на троне князь-Кощей, а подле него — любимая жена. Что правят они мудро, по закону. Когда утомлюсь среди живых быть, тогда, может, и сама погляжу, проверю. Услышу, как оно на самом деле было.

Правда, сказано это было без радости. Видать, не тянуло Ягинью в мёртвые прекрасные земли.

— А дети… что с ними стало?

— Княгиня, поняв, что случилось, душу свою меж детьми разделила. Будь ребенок один, хватило бы, чтоб живым сделать. Ибо и боги, и мир не посмеют перечить, когда мать себя отдаёт. Да только двое их. Вот каждому и досталось по половинке. А детей Кащей ведьме отнёс. С тех пор мы всех ведьм за сестёр почитаем.

Глянула на Женьку хитро.

— Или вот за братьев, коль уж уродился. Ведьма тогда крепко своей силой подсобила. Душа душой, да вот одной бы не хватило. Она же зачерпнула, сколько было, от мира да источника и подарила детям… — Калина Врановна положила руку на грудь. — Тогда и появился дом на берегу реки-Смородины, который одним окном на мир живых глядит, а другим — на мёртвый. И мост поднялся, через который пройти любой способен, да вот в одну лишь сторону. И редко у кого души хватит, чтобы вернуться… так мы и живём с той поры. Сидим в тереме, ждём, не появится ли богатырь. Коль найдётся такой, который силён душой да ярок, так и хватит его огня, чтоб двоих удержать. Тогда и мне будет дано право на жизнь человеческую. День в день, час в час…

— И умерли они… — начал было Наум Егорович.

— Верно. Так оно и будет, — кивнула Калина Врановна. — И не гляди, ведьмак. Отец мой тоже не всегда Лешим был. Мог бы и умереть, но вместо этого душу отдал, нелюдью стал, чтоб за мной приглядывать. Рано его приговорили люди недобрые. А матушке потому пришлось мир живых оставить, потому как без его души в нём ей заказано. Да и подле меня она быть боялась. Но то моё, другое. Что до сына Кащеева, то и для него сыскался способ. Ведьма посадила его на лопату да в печь сунула.

— Радикальненько.

— Жар земного пламени обнял и согрел младенчика, и сердце его огнём наполнил, которого хватило надолго. И после уж, взрослея, с огнём этим и учился сын Кащеев с силою управляться. Учился жить живым, а не мёртвым. А как срок пришёл, то подросла и дочь ведьмина. Тогда взял он её в жёны…

— Тут и сказке конец, — проворчал Наум Егорович.

— Не совсем. Скорей другой сказки начало. Свой сын у Кощеева сына родился. Дитя, оно в теле матери долго зреет. И не только кровь берет, но и души частицу. Вот во внуке Кащеевом и стало живого больше, чем мёртвого. А в его сыне — и того больше… а там и вовсе уснула сила злая.

— Но теперь проснулась?

— Не теперь. Сила, она, как слово, из книги вовсе не вычеркнешь. Что-то недоброе случилось или с ним вот, или с отцом его, или с матушкой. Что-то такое, заставившее силу проснуться, выбраться из небытия. И мёртвой вновь сделалось больше, чем живой.

— То есть, — уточнил Наум Егорович исключительно для своего понимания. — Это скорее прапраправнук Кощеев…

— Сын. Их всех, когда появлялись, называли так. Сын Кощеев… а уж эти «пра» я и сама не сосчитаю.

— И что ты собираешься с ним делать? — пожалуй, именно этот вопрос и должен был интересовать Наума Егоровича больше прочих.

— Заберу. Туда, где его сила не навредит ни ему, ни прочим. А там дальше видно будет…

— За реку Смородину, — проворчал Женька. — Да за Калинов мост…

— Вот видишь, дорогой братец, ты сам всё и ведаешь… заглядывай в гости, коль охота будет.

— Да как-то… пока не тянет.

Калина Врановна звонко рассмеялась.

— Ну что ж, моё дело малое — пригласить. Что ж, слово сказано, теперь надо, чтоб и дело было сделано. Идём.

А после толкнула легонько стену, та и осыпалась серебристым крошевом.