Вадбольский 5

Глава 11

Дверь распахнулась, на пороге возник Рейнгольд, уже в парадном мундире, с синей лентой через плечо, на которой россыпь звёзд с бриллиантами, сказал громко:

— Господа, император по какой-то причине задерживается!

Я помахал рукой и сказал громко:

— Да мы тут обсуждаем размер приданого невесты! Она ж богатая, а я бедный…

Долгоруков нахмурился, выждал когда Рейнгольд повернётся и выйдет обратно в зал, буркнул с тоской:

— Сама судьба даёт нам время что-то придумать.

— Император всегда точен?

— И того же требует от других.

— Думайте, — ответил я. — У вас больше опыта в интригах.

— А у вас мышление хитрее!

— В промышленности, — уточнил я. — Межличностное… не моё, не моё. Я бы повбывав бы усех.

Он бросил на меня злой взгляд.

— Похоже, у вас только внешность ангелочка.

— Вы меня оскорбляете!.. А что, если невеста заболела свинкой и лежит, не может подняться?

Он задумался, буркнул с неохотой:

— Придворные видели её прибывшей со всей делегацией.

— А во дворце не могла подхватить свинку?..

— В императорском дворце свинка? Государь будет оскорблён.

— Тогда от трепетности её души упала в обморок и теперь в лёжку! Страх от расставания с родными…

— Это помолвка, даже не обручение, — напомнил он. — До замужества с дефлорацией может пройти год, а то и больше. Думайте быстрее!

— Сами думайте, — отпарировал я. — Или мечтаете спихнуть девку мне?

Он тихо выругался, лицо побагровело, на висках вздулись толстые синие вены. В крупных выпуклых глазах начали лопаться капилляры, устрашающее зрелище.

Я бы выглядел не лучше, если бы не моя аугментация, что подстраивает тело к любой ситуации.

— Может, — предположил я, — дать ей съесть что-то, что вырубит её до вечера?

Он подумал, сказал с надеждой:

— Годится. У вас есть?

— Откуда, — сказал я, — это же вы интриганы, а я просто стреляю лучше.

Он зло стиснул челюсти, сказать воинскому роду, что кто-то лучше в стрельбе — прямое оскорбление, но смолчал, молодец, умеет держать себя в руках, сейчас сосредоточен на том, как сорвать помолвку, потому сделал вид, что даже не заметил мой не совсем корректный выпад.

— Её матушка при смерти, — предложил я другой вариант я, — велела дочери бежать домой и принять её последний вздох!

Он поморщился.

— Мало ли что вздумается женщине. В доме есть священник, он и примет. Нет, надо такое, чтобы император тоже поверил. Хотя всё равно будет недоволен.

Я сказал зло:

— Тогда почему придумываю только я?

— Так виднее, — отпарировал он ещё злее, — кто воин, а кто интриган!.. Ладно, потом пособачимся, сейчас у нас одна цель.

Я перехватил его оценивающий взгляд.

— Даже не думайте! Можно попытаться меня убить сейчас и сказать, что я самоубился, но не подумали, что это придётся говорить мне про вас?

Он вздохнул.

— Да, вы умелый боец, кто бы подумал… Константин допустил ошибку. Я её не сделаю.

— Сделаете, — ответил я. — Всё, что у вас против меня — ошибка. Сегодняшним днём это не закончится.

Начало помолвки всё больше затягивается, никто ничего не понимал, лишь через час примчался взмыленный обер-шенк и сообщил, задыхаясь, что император во время пешей прогулки по улице встретил телегу, везущую простой некрашеный гроб, вожжи в руках держал солдат одного из гвардейских полков.

Солдат узнал императора, бросил вожжи и вытянулся во фрунт. На вопрос императора, кого же он везет, солдат сообщил, что умер отставной унтер-офицер этого полка, у него нет родственников, хоронить некому. К счастью, командир полка выделил телегу с лошадью и сопровождающего, а также договорился о месте на кладбище.

Однако старого служаку никто не провожал в последний путь. Тогда император скомандовал солдату «Трогай помалу!», снял фуражку и, держа её в руках, с непокрытой головой пошёл за гробом. Дорога на кладбище не близкая, но государь император поприсутствовал и на самом погребении, даже бросил горсть земли на гроб в яме, а потом поспешно надел картуз, холодно, и вернулся во дворец.

Сейчас переоденется и прибудет, чтобы лично провести помолвку.

Я тихо спросил Максима:

— А так можно?

Он ответил шёпотом:

— Он всему глава, даже церкви, не знал?

Я видел по его лицу, что поступок императора, конечно, благороден, но лучше когда эти благородства не за наш счёт. А то пришлось ждать, вон собранные гости уже готовы перебить друг друга, воздух накалён, лица злые.

Я прислушался, ну да, а как же, со стороны Долгоруковых не только злые взгляды, но уже и реплики типа, что если бы не воля императора, от этого щенка и шерсти бы не осталось.

Только некоторые уже усвоили, что к Вадбольскому пойдешь за шерстью — вернешься стриженым.

Двери распахнулись, вошёл в парадном мундире камердинер, остановился, торжественно стукнул о пол тупым концом жезла, что не жезл, а, судя по размерам, полноценный посох, что-то среднее между архирейским и скипетром, что произошёл от пастушьей палки, но с тех времен ушёл очень далеко и теперь, весь в золоте и драгоценных камнях, вряд ли захочет признать родство с древней роднёй времен фараонов.

— Всем просьба пройти в Николаевский зал!

Долгоруков обречённо вздохнул, лицо потемнело, двинулся в указанную сторону, уже не глядя на меня.

Камердинер, уловив на моём лице сомнение и истолковав по-своему, сказал почтительно-угодливо:

— Я проведу вас. Это близко.

В Зимнем дворце, если мне память не изменяет, мелькнула мысль, триста шестьдесят залов, тут можно блуждать долго. Хотя нет, это потом будет столько, а сейчас их два десятка, не больше. Правда, Долгоруков прёт уверенно, как же, его род близок к семье императора, здесь бывал, всё знает…

Николаевский зал раскрылся навстречу, поражая размерами, не самый маленький нам выделили, даже ряд колонн по обе стороны, без них не выдержать тяжесть свода.

Освещение яркое, праздничное, мой взгляд сразу упёрся в толпу гостей и родственников, где сразу ухватил взглядом Ангелину Игнатьевну, она отделилась от Василия Игнатьевича и Пелагеи Осиповны и живо заговаривает с кем-то из Долгоруковых, а тот старательно смотрит перед собой, изо всех сил не замечая назойливую женщину.

Со стороны внутренних покоев распахнулась сверху донизу отделанная золотыми двуглавыми орлами дверь, появился важный чин, по виду фельдмаршал, стукнул о пол тупым концом посоха и мощно провозгласил:

— Божиею милостию, Николай Первый, Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский, и прочая, и прочая, и прочая!

Он широко отступил в сторону, а потом и вовсе исчез из широкого прохода.

И за то спасибо, мелькнуло у меня, титул сократили из-за опоздания Его Величества, а полный титул звучит так: «Божиею поспешествующею милостию, Мы, Николай Первый, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсониса Таврическаго, Царь Грузинский; Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский; Князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Корельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; Государь и Великий Князь Новагорода низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полотский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея северныя страны Повелитель; и Государь Иверския, Карталинския и Кабардинския земли и области Арменския; Черкасских и Горских Князей и иных Наследный Государь и Обладатель; Государь Туркестанский; Наследник Норвежский, Герцог Шлезвиг-Голстинский, Стормарнский, Дитмарсенский и Ольденбургский, и прочая, и прочая, и прочая».

Император вышел к нам в парадном костюме, при всех регалиях, весь в золоте, от золотых эполетов до золотых аксельбантов из толстых золотых нитей, на широкой голубой ленте множество звёзд и орденов, все с крупными бриллиантами.

Даже Долгоруковы, судя по их лицам, впечатлились, император нарочито даёт понять, что эта помолвка имеет огромное значение, не в домашнем халате вышел, на ходу дожёвывая бутерброд.

Все замерли, я покосился на Василия Игнатьевича и Пелагею Осиповну, эти воспринимают императора спокойно, когда-то общались перед высылкой в Сибирь, а на лице Ангелины Игнатьевны полное упоение счастьем, Вадбольские породнятся с самым могущественным родом Российской Империи, кто бы мог подумать, что так ляжет карта!

Распорядители поставили роды Вадбольских и Долгоруковых напротив друг друга, у них в центре Ольга в безумно красивом и дорогом платье, с нашей стороны я, в мундире с лентой через плечо, на которой боевой орден Святого Георгия четвёртой степени, у пояса золотая сабля, за спиной целая толпа, тётушка ухитрилась созвать, пользуясь удобным случаем, всех Вадбольских, что живут в столице, а также ещё каких-то важных с виду чинов, которых вижу впервые.

Здесь же присутствуют Саша Горчаков, Глориана и ряд суфражисток, что здесь не суфражистки, а очень знатные барышни из лучших родов Империи.

— Я в курсе, — провозгласил император строго, — что конфликт из-за пустяка. Двое молодых слегка поцапались, обычное дело, но на этот раз почему-то вмешались и старшие, которым нужно быть мудрыми и осмотрительными. По крайней мере, ничего сгоряча не делать.

Все слушают молча, на лицах смирение и благолепие, император говорит, а он всегда прав, даже если не прав, но слушаться надо, без послушания любая держава гибнет.

— Пожар нужно погасить, — велел он, — а не подбрасывать в него дрова! Потому повелеваю старые счёты забыть, да и нет их, дров недавно наломали, и предлагаю решить дело миром и согласием. Мы с Долгорукими помним, что жила бы страна родная, и нету у нас других забот, её интересы вечные, а наши личные — тлен и высокомерие.

Максим Долгорукий чуть кивнул, соглашаясь, но лицо насторожённости не теряет, у него власти и влияния чуть меньше, чем у императора, но не простолюдин, который обязан со всем соглашаться.

— В общих интересах, — продолжил говорить император и чуть повысил голос, — мы с имперским канцлером, светлейшим князем Горчаковым, приняли решение, что устроит всех и послужит примером, как нужно решать подобные вопросы. Вместо вялотекущей войны, мы заключим помолвку барона Юрия Вадбольского, недавно награжденного из моих рук высшим воинским орденом Святого Георгия и золотой саблей… с княжной Ольгой Долгоруковой!

В толпе собравшихся не ахнули только потому, что уже знали чем должна закончится эта встреча. Но то, что княжну выдают замуж за простого барона, ну пусть не совсем простого, простой не удостаивается такой милости из рук императора, но… княжна! А он просто барон. Император мог бы для такого случая пожаловать Вадбольскому титул повыше, скажем, виконта или графа, но, видимо, решил, что это будет слишком.

Возможно, мелькнула мысль, он и хочет показать обществу, что он самодержец и крепко держит власть, даже великий род Долгоруковых не может идти против ясно произнесенных слов.

Словно смягчая горькую пилюлю обществу, император провозгласил:

— Барон Вадбольский молод, но он уже лучший оружейник Империи!.. Представляете, сколько полезного ещё сделает для Империи и самодержавия?.. С другой стороны, род Долгоруковых издавна является опорой власти государя. Потому союз двух этих юных сердец послужит дальнейшему усилению мощи нашей великой Империи!

Он обратил царственный взор на Горчакова, канцлера Российской империи, тот кашлянул, приосанился и сказал торопливо:

— В таких сложных и ответственных случаях к делу подходят основательно. Сейчас же решается лишь вопрос о помолвке, чтобы разом погасить пожар разгорающейся войны между родами.

Слава Богу, сказал я себе хмуро. При обручении, что и есть помолвка, принято, если не ошибаюсь, дарить кольцо, как следующий шаг в отношениях.

Какие у нас отношения, понятно, но если и Ольге сумели выкрутить руки, то в мне наверняка вручат умопомрачительно дорогое кольцо, чтобы я поднес его невесте. Сам покупать точно ничего не буду, знаю, не пригодится. По крайней мере, не для этой мелкой сволочи.

Обе высокие стороны, то есть Максим Долгоруков и канцлер Горчаков, что представляет мою сторону, начали утрясать важный вопрос как о времени заключении свадьбы, так и предполагаемом месте для торжественной церемонии.

Я видел как зло кривится Ольга, да и мне эта пышность ни к чему, но императору важен церемониал, чем он пышнее и торжественнее, тем труднее отвертеться от обязательств, которые вроде бы добровольно принимаем на себя.

Император повернулся ко мне, огромный и властный, спросил мягко, но я ощутил за вежливым голосом огромную силу, что держит в руке огромную Россию и умеет грозить всяким там шведам:

— Что скажешь, Вадбольский?

Я ответил смиренно:

— Ваше величество, если Пётр Великий женил какого-то арапа, то почему вам не женить какого-то барона? Потому я смиренно принимаю вашу волю и благодарю, что удостоили всех нас своим присутствием и таким поистине самодержавным способом решения этой проблемы! Спасибо, ваше величество!

Он чуть нахмурился, требовательно кивнул в сторону княжны Долгоруковой.

— Ты что-то хотел сказать барышне?

Я повернулся к Ольге, она молчит и не двигается, только глаза полны бессильной ненависти.

— Ольга, — сказал я высокопарно и торжественно, — как ты и жаждала всем сердцем, мы наконец-то можем соединиться в браке! И отныне нам никто не помешает, а мы будем вместе и счастливы!

Она с огромным трудом, словно при каждом слове глотает огромную толстую жабу прямо из грязного вонючего болота, ответила:

— Согласно воле родителей, я соглашаюсь на брак с бароном Вадбольским, и, надеюсь, наша помолвка положит конец вражде наших родов, а брак окончательно закрепит наши добрые и родственные отношения.

Император вбросил:

— Вот-вот, никаких Монтекки и Капулетти!.. Как там кричал Ромео, нет мира без Вероны?.. И вот теперь мир во всей нашей необъятной Вероне от хладных финских скал до пламенной Колхиды. Поздравляю вас! Разрешаю обменяться кольцами.

Не всё точно по церемониалу, но это император, ему можно, я нащупал в кармане кольцо, которое пять минут назад мне передал Горчаков, взглянул в лицо неподвижной Ольги.

— Дорогая, разрешаю подойти ближе.