Вадбольский 5

Глава 2

Он скривился, словно укусил больным зубом крепкое яблоко.

— Ты говорил, потерпим поражение?

— Несомненно, — подтвердил я. — Зато стыд и позор заставят нас встряхнуться и спешно догонять Англию и Францию по части развития.

— Вооружений?

Я сдвинул плечами.

— Теперь вооружения зависят от экономического роста. Добывать руду на Урале и везти гужевым транспортом в Санкт-Петербург?

Он не слушал или почти не слушал, спросил внезапно:

— А те великолепные винтовки, о которых мне доложил светлейший князь Горчаков, равны по мощи англицким?

— Лучше, — ответил я не без скромной гордости. — Втрое. Ваши эксперты проверили. Можно и канцлера Горчакова считать экспертом.

Он спросил с затаённой надеждой:

— А если перебросить их в Севастополь?

Я вздохнул.

— Гужевым транспортом? По раскисшим от грязи дорогам и по болотам?.. Война кончится раньше. Это надо было делать хотя бы пару лет тому, ваше высочество.

Он отмахнулся.

— Вот-вот, я высочество, а не величество… и что-то мне корону принимать уже не хочется.

— Проблема от этого не уйдёт, — напомнил я. — Кто бы не принял, разгребать это говно, простите за мой французский, придётся голыми руками. Хотите на кого-то переложить merde, а самому остаться faire le ménage?

Он вскочил, полыхнул гневом, лицо стало багровым, а фигура угрожающе раздулась. В кабинет мгновенно ворвались два могучих стража, крепко ухватили меня под руки.

Я, тоже злой и взведённый, как же этот дурак не понимает, смотрел на него зло и без страха. Он тяжело дышал, грудь поднимается и опадает, как кузнечные меха, затем рухнул в кресло, словно у него отказали ноги, сделал стражам отметающий жест.

— Оставьте его.

Они отошли и, встав у стены, прикинулись мебелью. Я не двигался, сейчас решается не просто многое, а вообще быть мне или не быть, думай, Вадбольский, думай.

Он вздохнул пару раз тяжело и надсадно.

— Курсант… А кто, по-твоему, всё это разгребает? Вас не учили чинопочитанию?

— Только почитанию Отечества, — ответил я. — И его ценностей.

Он вздохнул, лицо чуть осунулось.

— Ах да, потомок мятежников.

Я сказал с достоинством:

— Ваше высочество, субординация важнее чинопочитания.

Он криво усмехнулся.

— Это больше подходит армии.

— Я выйду военным инженером, — сообщил я. — И вообще вся Россия сейчас армия. Это хорошо, хоть и плохо.

Он сказал смертельно усталым голосом:

— Ты не дурак, хотя и дерзкий. Чувствуешь, когда можно… И злишь меня зачем? Ты и так мне очень не нравишься.

— Это неважно, — ответил я. — Лишь бы вы, ваше высочество, свою работу делали, а не плакались в кружевной платочек. Не будет у нас вооружения, как у Англии или Франции, если не будет сперва железных дорог, металлургических заводов, шахт, рудников, и вообще мощной промышленности. Оставить всё так, нас побьёт всякий, кто восхочет. Даже самый мелкий.

Он вздохнул, взглянул мне прямо в глаза, но голос прозвучал горький, чуть ли не надломленный:

— Ты хоть представляешь, как это поднимать лапотную Россию, что вечно голодает, и пытаться превратить её в промышленную державу?

Я промолчал, в кабинет заглянул придворный в костюме обер-шенка и застыл в вопросительной позе на пороге.

— Что, — спросил великий князь, — Николай Николаевич прибыл?

— А с ним Алексей Федорович, — сказал обер-шенк и сделал значительное лицо.

Великий князь повернулся ко мне.

— Ладно, с тобой мы вроде бы решили, хотя и непонятно что. В общем, закон в Российской Империи выше даже императора, потому работай и ни за что не опасайся. Всякий, кто попытается выйти за рамки, будет наказан, даже если это мой человек. А теперь иди!

Обер-шенк посторонился, выпуская меня из кабинета. За дверью вместоунтер-шталмейстера, что привёл меня сюда, ждёт величавый, как Вандомская колонна, обер-шталмейстер, у придворных прекрасный нюх, быстро переиграли, этот даже смотрит не свысока, хотя его чин на три порядка выше.

— Барон, — пророкотал он густым голосом, такой можно намазывать на хлеб и раздавать бедным, — следуйте за мной.

Я сделал за ним несколько шагов, коридор что-то ведёт не к выходу, а как раз во внутренние помещения дворца, осмелился заметить:

— Выход несколько левее…

— Следуйте за мной, — повторил он тем же голосом, но уже чуть более тяжёлым, такой не намазывают, а режут на кубики и раскладывают на тарелке, как рахат-лукум. — Всё узнаете.

Вряд ли рахат-лукум, в такие здания приводят чаще для порки. Хотя я знаю исключение, но вряд ли вручат второй орден и золотую саблю с надписью «За храбрость», хотя на этот раз храбрость в самом деле была, точнее, беспримерная и безрассудная дурость ну с чего мне было зацепляться в ссоре с могущественнейшим и мстительным родом Долгоруковых?

Берега попутал, сам признаю, слишком погрузился в дела производства, не учёл, что остальной придворный мир руководствуется даже не выгодой для себя, у них всё есть, а непомерным чванством и трепетнейшим отношением к своему имени: а никто ли не навредил? Никто ли не посмотрел косо? А может вдарить заранее?

У одной двери обер-шталмейстер деликатно постучал, прислушался к ответу, медленно растворил и указал мне рукой, как переступать порог, а то вдруг я из провинции, не знаю.

— Вас изволят принять.

— Благодарю, — ответил я покорно. — Счастлив, куда ж я денусь.

Он взглянул с подозрением, но промолчал. Не все из молодых умеют говорить вежественно, юность склонна к бунтарству, потому лучше не реагировать, пусть разбираются те, кому положено.

Я переступил порог, как и было велено, входя в кабинет к человеку, «кому положено», многое чего положено, правда, и спрос с него нехилый.

Рейнгольд, глава всероссийской службы безопасности, явно раздражённый чем-то, торопливо пишет длинным гусиным пером на гербовом листе, нужно как-то деликатно посоветовать перейти на стальные перья, в Англии их изобрели сто лет тому, а полста уже продаются во всех магазинах страны.

Вообще-то я и сам могу сделать такое за полчаса, даже покрыть вензелями и золотом, но гусиное перо для аристократа выглядит красивше, а это важный аргумент для тех, кто сидит наверху и принимает решения, руководствуясь хрен знает чем.

Он коротко указал кивком на свободный стул, у Рейнгольда никаких роскошных кресел, разве что пошарпаный диван у глухой стены, но это явно для самого Рейнгольда, он тоже, по примеру императора, засиживается на работе до ночи. Хороший пример подал самодержец, хотя я знаю деятеля, что велел завезти в офис сотню диванов, чтобы он сам и его сотрудники могли сразу поспать в кабинетах, а утром снова за работу.

Наконец он отложил перо, посыпал написанное песком, чтобы чернила быстрее засохли, и несколько нервно помахал листком в воздухе.

Я сидел, смиренно положив ладони на колени, не двигался, негоже отвлекать государственного деятеля такого масштаба шевелением или сопением.

Он отложил лист, прямо посмотрел мне в глаза.

— А вот этого не надо, дорогой Юрий.

Что это он даже по имени, для всех барон или Вадбольский, а тут такая фамильярность, но он князь и старше меня втрое, ладно, старику позволительно.

— Чего не надо?

— Вот этого, — повторил он значительно. — Люди разные, и дури у них много. Нельзя за каждую ошибку расстреливать, хоть и хочется. Но так страна обезлюдеет. Господь сказал, милосердие выше справедливости.

— Это Авраам сказал, — возразил я, — а Господь вообще-то был за справедливость.

Он вздохнул.

— Господь наш ещё молод, горяч, а вот Авраам уже был старым, жизнь повидал всякую. И понимал, если придерживаться справедливости, мир обезлюдеет…

Он сделал паузу, всматриваясь в моё лицо. Я сказал с неохотой:

— Да понял, я понял. И в никакой Английский банк не собираюсь. Но надо было щёлкнуть по носу, больно зарвался. Кто-то и в самом деле съедет за кордон, где закон выше власти. Услужливый дурак опаснее врага!

Он сказал примирительно:

— Работайте, барон, спокойно. Или неспокойно, время сейчас наступает очень непонятное.

— Да что в нём непонятного? — спросил я. — Догоняй Европу или умри. Кто препятствует — либо полный дурак, либо английский шпиён.

Он горько усмехнулся.

— Люблю молодость, как у вас всё просто… Стыдно вспомнить, сам таким был. Саша Горчаков говорит, у вас ещё интересные проекты?

— Их есть у меня, — сообщил я, — вагон и маленькая тележка. Но вы же знаете… У нас даже железные дороги не строят, а то люди будут сходить с ума от мелькания! Дескать, одной хватит. В целых двадцать семь километров!.. Простите, считаю в километрах, а то в верстах совсем смешно.

Промолчал, что вообще-то из Сибири я добрался по чугунке, а она в пять или шесть тысяч верст, но та больше для вывоза руды, а пассажирский состав всего один, ходит где-то раз в месяц. Да и скорость, с которой едет, просто смешна.

Он чуть понизил голос, лицо стало очень серьёзным.

— С этим сейчас вопрос решается в самых верхах. И знаете, какой самый веский довод на стороне строителей?

— Догадываюсь, — ответил я. — В Англии, что уже вся в железных дорогах, никто с ума не сошёл?

Он дернул головой, вздохнул.

— Ну вот, всё испортил. А мог бы подыграть генералу и тайному советнику. Да, в Европе никто не сходит с ума, а что, в России головы другие? Да у нас такие дубы, что хоть молотом бей, только оглянутся: где это стучат?.. Скажу больше, намечаем места, где начнём строить заводы по выплавке железа!

— Спохватились, — сказал я горько, — уверен, будете ещё года два обсуждать, где строить, откуда взять денег, а не отдать ли всё это немцам…

Он сказал проникновенно:

— Потому нам и нужны такие светлые, как у тебя, головы! Много. Иначе Россию не поднять. Нам нужно, чтобы вы активнее включались в процесс. Вы, я имею в виду такие же бойкие и дерзкие, а ты ещё не дорос до «вы».

Я не стал спрашивать, кому это «нам», и правительство, и Аскеты, хотят управлять процессом, а пахать должны другие, но это везде так, глупо кричать о справедливости. Если бы человек вёл себя по справедливости, его затоптали бы ещё на стадии амёбы.

Я думал, что на этом аудиенция и закончится, Рейнгольд ещё раз, уже сухим протокольным голосом заверил, что начальник охраны великого князя слишком зарвался в своём служебном рвении, ему строго указано, чтобы не выходил за рамки полномочий, а то и те можно сузить.

Я думал, на этом всё, и уже начал было поднимать со стула свой российский афедрон, но он вздохнул, лицо помрачнело, и сказал совсем другим голосом, тусклым и невесёлым:

— А теперь скажи, зачем тебе было калечить одного из Долгоруковых?

Я пробормотал, чувствуя себя в самом деле виноватым:

— Была дуэль… переборщил… злость ударила, он пообещал убить моих родителей, секунданты свидетели.

— Мне доложили подробности, — прервал он. — В роду Долгоруковых все хорошие бойцы. Этот не был первым, но хорош, так что удивил ты всех даже очень… Оказывается, ты не только стреляешь умеешь.

Он внимательно смотрел как я мнусь и терзаюсь муками совести, а я в самом деле чувствовал себя хреново, не было никакой нужды так калечить офицера, что всего лишь взялся выполнить пожелание младшей сестры.

Я пробормотал:

— Так получилось, назад не отмотать…

Он покачал головой.

— Говорят, ты сохранял трезвую голову. А это значит, сломал противнику спину не в порыве ярости, а… вполне осознанно. Но Долгоруков — не враг, даже не противник. Всё случилось по молодости и дурости.

— Княжна Ольга, — напомнил я, — или Ольха?.. сказала, что мы враги. Вечные и непримиримые.

Он поморщился.

— Дура. А ещё всеобщего равноправия хотят и права голоса!.. Какое право голоса, она даже не понимает, что половина Вадбольских была в двадцать пятом году на кордонах, защищая Отечество, ещё треть встала за Государя, и только малая горстка выступила против! На Сенатской площади было всего двое Вадбольских!

Я ответил смиренно:

— Мне не дано знать, почему она так решила.

В кабинет заглянул один из служащих, на меня взглянул неодобрительно, ходют тут всякие, а Рейнгольду сказал подобострастным шёпотом, власть имущим такое ндравится:

— Государь император готов принять…

Рейнгольд мгновенно выпрямился, лицо стало строгим и государственным, сказал отрывисто:

— Вадбольский, вам пять минут! Император очень занят. Но когда я сказал, что проведу с вами воспитательную беседу, велел провинившегося показать и ему. По-моему, зря.

— Не нам судить действия Самодержца Руси Великой, –произнёс я с пафосом и, поклонившись, вышел из кабинета.

Надеюсь, он уловит иронию и не запишет меня в число недоброжелателей.