Вадбольский 5

Глава 2

В черепе раздался молодцеватый голос бравого военного, такой я выбрал Шаляпину:

— Клирики, — доложил он чётко. — Двое. Из церкви святой Марфы Посадницы. Три часа читали молитвы, размахивали кадилами, закапали воском пол и двери в коридоре, даже вон на стене, слуги только-только оттерли…

Я уточнил:

— Тётя приводила?.. Ну, та Кабаниха, что угнетала луч света в тёмном царстве?

— Точно, — подтвердил он. — Что надо сделать? Убить её или всех в доме и напротив?

Мои плечи передернулись, словно организм живёт сам по себе, мечта интеллигента, сказал внимательно слушающей нас Мате Хари:

— Ты как воспитываешь новобранцев?.. Ты же секунд-майор, а то и премьер-майор!.. Дай чёткие инструкции, что можно, а что неможно. Или хочешь быть единственной умной?.. Так я и так тебя люблю.

Она спросила с подозрением:

— А Шаляпина?

— Он самец, — пояснил я. — Ну и что, если вы одинаковые?.. Нами рулят ярлыки, что сами и навешиваем. Самцов я люблю иначе.

— Как у человеков всё запутанно, — пробормотала она, — ничего, мы научим ходить строем. В общем, Шаляпин сообщил, что пытаются открыть кабинет уже с неделю. Вызывали и слесарей, и кузнецов, и вот даже служителей церкви, рассадника мракобесия и клерикализма. Шаляпин не препятствовал, его задача охранять твоих родителей и сам особняк от внешних угроз.

— Все дураки, — сказал я сердито, — кроме тебя, моя умница. Люблю тебя! Вот это настоящая чистая любовь без всякого плотского подтекста. Хотя…

— Растёшь, — обнадежила она. — Так что с Шаляпиным? На переплавку?..

— Учи дурака, — велел я. — А здесь укрепим дверь и стены. Знаю как. А пока навестим родню. Давно не видел, самому стыдно.

— В самом деле?

— Да ладно тебе, не придирайся, мы же в культурном обществе. Культурное — это я, ты, Шаляпин, ещё пара кряконявликов…

По моему жесту щёлкнули механизмы в дверном откосе, дверь медленно и величаво начала открываться. Я дружеским пинком придал ей демократическое ускорение, вышел в коридор.

Светло, чисто, рамы величественных портретов блестят, воздух тёплый, снизу доносятся голоса, но это мой аугментированный слух в новом месте работает в усиленном режиме.

Хотя место не новое, дом мой, но когда здесь был в последний раз? Вроде бы недавно, но сколько всего… Спасибо, Пелагея Осиповна, чувствую вашу руку и заботу, в доме теперь не только теплее и чище, он стал моложе и приветливее.

Голоса донеслись громче, с первого этажа по лестнице величаво поднялась, придерживая обеими руками по бокам пышное платье в несколько рядов… ага, мощная, как танк основного прорыва, Ангелина Игнатьевна. Настоящая Вадбольская: крупная, рослая, мощная в каждом движении, взгляде, слове, в чём я сразу убедился, когда она, сузив глаза в великом подозрении, остановилась у открытой двери и заявила громовым голосом:

— А ты откель? Что-то я не видела, когда ты подъезжал к дому!

Я, напротив, вытаращил глаза, чтоб выглядели крупными и грозными, как у Петра Первого на поздних портретах.

— Чего?.. — спросил тоже громко и как бы властно, ну, как получилось: — Ангелина Игнатьевна, при всём как бы уважении, но пить надо меньше!.. Не помните, я велел не тревожить, после чего вошёл в кабинет и заперся там изнутри?

Она прогрохотала:

— Это сколько дней назад? Недель?

— Мы, — сказал я гордо, — Вадбольские, не прячемся от работы, как породистые борзые от диких мух. Ну, та ветвь, что представлена мною!.. Так что не надо позорить мой Род, я же ваш не трогаю?.. Я ваш вообще-то в упор не вижу, лупу завести, что ль? Много работы — милость Господа. Если трудная — особая милость.

Её ошарашило, но только на несколько мгновений, крепкая женщина, уперла руки в бока, а руки толстые и мощные, эриманфского вепря ими бы давить, а упитанным бокам позавидует и критский бык, но я не Геракл, чтобы поручать тёте вершить подвиги.

— И чем ты, — прорычала она, — там питался?

Я усмехнулся как можно ехиднее.

— Что, жжётся и колется, раз не даю посмотреть?.. А вот так, это мои приватные тайны.

Она выпалила с некой злобной радостью:

— Хорошо, что вылез. Мы тут собираем большой сбор Вадбольских, надо решить, что делать, чтобы возродить Род! Тебе лучше присутствовать. Не захочешь — решим без тебя, свинёныш.

Я окинул её наглым взглядом.

— Возродить? Тётушка, насколько понимаю, вы уже перешли ту черту, до которой рожают, это теперь моя прерогатива. А это без меня не решить!

Она покачала головой, взгляд её оставался таким же нацеленным и неприятным.

— Только в Петербурге сорок восемь Вадбольских. Уже откликнулся князь Иван Михайлович. Одно его слово весит больше всех твоих хитрых речей!

Я моментально заглянул в зеттафлопник. князь Вадбольский Николай Михайлович как раз из рода белозерских Рюриковичей, бравый лейб-гвардеец, в чине ротмистра отличился при Аустерлице и получил золотую саблю с надписью «За храбрость». Гм, надо показать ему мою, там всё такое же. Под Фридландом был впервые ранен, но боевую задачу выполнил с честью, за что произведён в полковники и награждён орденом святого Георгия четвёртой степени. Ага, мне тоже есть что показать, мы же Вадбольские!.. В Отечественную участвовал во всех крупных сражениях, в Бородинском был ранен картечью в голову, но повёл свой полк в яростную атаку и опрокинул неприятеля. А дальше участие во всех сражениях, руководство партизанским отрядом, орден святого Владимира третьей степени. В заграничных походах, преследуя Наполеона и наводя порядок в сраной Европе, участвовал опять же во всех сражениях, получил чин генерал-майора, был ранен, награждён орденом святого Георгия третьей степени.

А дальше войны с Персией, где всегда на острие атаки, произведен в генерал-лейтенанты, воевал с Турцией, опять же высокие награды, всё выше и выше по значимости, так что на его широкой груди не уместится полный иконостас орденов, как отечественных, так и заграничных.

Шестьдесят первый год обозначен, как год смерти, так что ещё семь лет ему топтать зелёный ряст и наслаждаться жизнью, если, конечно, он на ногах, а не в лечебнице для ветеранов.

— А придут? — буркнул я. — Затея вообще-то глупая. Родово-племенной строй почти сломан, на смену вломился беспринципный рынок, что всех порешает, как сказал один очень толстый экономист. Уже почти пришёл, а я его представитель, хоть и не полномочный, хотя кого это останавливало?.. Так что зря затеваете, тётушка. Я вам не по зубищам. Кстати, что у вас с ними? Не нравятся мне они. Я мог бы поправить…

Она с подозрением взглянула на мои кулаки.

— Что? Бить по зубам женщину? Ты не Вадбольский!

— Я не то имел в виду, — сообщил я гордо, — И вообще я за равноправие и уважение даже к женщинам. Умный и хитрый учится везде, Ангелина Игнатьевна!.. Что у нас на обед?

Она скривилась.

— Тебя не ждали.

— Люблю родню радовать, — сказал я. — Особенно вас, тётушка. Вы же мне рады, по глазам вижу! А так вам и подраться не с кем.

Она смерила меня уничтожающим взглядом.

— Мелок ты ищщо со мной драться!.. А обед уже подают. Так и быть, отыщут ещё тарелку. Или лучше миску.

Я довольно потёр ладони. Здорово, успеваю и пообедать, и на встречу с суфражистками. А в доме собак нет, так что будет тарелка.

В столовой ахнули, когда я вошёл победно и вальяжно, красивый и уверенный, окинул всех хозяйским взглядом. Так держать себя всё ещё трудновато либеральному демократу, но заставляю себя привыкать к роли аристократа, обязан культивировать в себе нужную степень хамовитости, иначе могут принять за купца или человека из учёного сословия.

Внутри меня тоже охнуло, ожидал увидеть Василия Игнатьевича, Пелагею Осиповну и мою громоподобную тётушку, те и сидят втроем на одной стороне громадного стола, а на другой…

…сияющая, как утреннее солнышко, Марчелла в копне рыжих кудряшек и голубом платье с множеством рюшечек, фижможек и хряпиков. Рядом надутый как индюк перед Рождеством Вольдемар, её старший брат, на лице крупными буквами начертано, как же здесь всё достало, да ещё и не тем кормят, не то говорят, и вообще зачем он здесь?

Терпи, подумал я сочувствующе. Аристократия — орнамент на величественном здании общества, пользы никакой, но красиво. И всё хорошо, пока не грянет борьба с архитектурными излишествами. Вот тогда да, сотрут всё без разбора, но всё равно Лавуазье жалко…

Василий Игнатьевич от изумления даже приподнялся в кресле, Пелагея Осиповна счастливо заулыбалась. Я остановился за спиной Василия Игнатьевича, обнял, Пелагею Осиповну обнял и чмокнул в щёку, но не успел отстраниться, как Марчелла, словно молодой кузнечик, с радостным визгом выпрыгнула из кресла и, обежав стол, бросилась мне на шею.

— Как же ты долго!

Я видел как скривился Вольдемар, явно прибыли не больше часа тому, но для стремительной Марчеллы да, долго.

Она жарко расцеловала, отстранилась, не выпуская из рук, налитая жизнью, как яблочко свежим соком, всмотрелась блестящими глазами.

— Рассказывай!

— Сперва поедим? — предложил я и, высвободившись из её рук, усадил её рядом с Вольдемаром, а сам сел с другой стороны.

Ангелина Игнатьевна сидит, как царственная жаба на болоте, не изменила выражения, но, чувствую, величественно одобряет, что сел рядом с Марчеллой, эти двое гостей точно не претендуют на место ближе к главе Рода. Вот так по мелочам и складывается репутация.

Она окинула меня подозрительным взглядом.

— А где же орден? Или всё наврали?.. Орден Святого Георгия велено носить, «не снимая»!

Я фыркнул.

— Тётушка, вы что-то недопоняли. «Не снимая» в обществе, но в постели даже сам Император снимает, а то спать весьма неуютно. И когда в туалет заходишь, уж простите великодушно, ордена приличнее снимать… или накрывать чем-то. И вообще дома какой резон щеголять перед своими? Тётушка, вы как бы своя, нет? Ну хотя бы на полмизинца?

Передо мной слуги поставили, уже знают мои вкусы, хорошо прожаренное мясо, коричневая корочка так и просится, чтобы проломили ножом и вилкой. В двух местах там лопнуло, обнажая светлое нежное мясо, медленно вытекает струйка нежнейшего сока.

Рядом Марчелла деловито режет на кружечки кровяную колбаску, даже кончик языка от усердия высунула, лицо настолько деловитое, словно подписывает безвозмездную ссуду от Лондона на миллион фунтов стерлингов.

Перед Василием Игнатьевичем и Пелагеей Осиповной одинаковые глиняные тарелки с высокими краями, я заглянул краем глаза, очень даже непростой грибной суп, пахнет охренительно, явно Ангелина Игнатьевна взяла и кухонные дела в свои цепкие руки. Её тарелку со скелетом рыбины быстро убрали, взамен поставили на большой плоской тарелке большой пирог с черничной начинкой.

Неужели сожрёт одна, мелькнула мысль, но взглянул на тётю, да, она может, ещё и к соседу в тарелку заглянет.

На десерт подали всем пироги, большие и пышные, сквозь бока просвечивают ягоды черники.

Это хорошо, а то Василий Игнатьевич из врождённой скромности чувствует себя гостем, зато его младшая сестра с ходу взяла власть в железобетонные длани, слуги служат, повариха со стряпухой не покидают кухню, в доме чистота и вообще-то уют.

Марчелла прожевала большой кусок пирога, торопливо запила клюквенным соком и сказала сиплым голосом:

— Спасибо, Ангелина Игнатьевна, вы придумали чудный обед!.. А этот сок клюквы с брусникой вообще чудо! Никогда раньше не пробовала!..

Ангелина Игнатьевна царственно улыбается, попробуй не похвали, а Марчелла уже повернулась ко мне.

— Братик! Да ладно, какой ты дядя, мы одногодки, когда пригласишь в своё имение?.. Да, о нём уже наслышаны!

— Откуда? — изумился я. — Эх, злые языки страшнее пистолета. Марчелла, пусть потеплеет и подсохнет. Сейчас там не столько снег, сколько грязь и ямы. Всё перекопано, участок в стройке. Я сам, как миллион муравьёв, всё надо, а ничего нет. Летом привезу вас, полюбуетесь. Если, конечно, справлюсь.

Марчелла выкрикнула задорно:

— Справишься!.. Думаешь, не знаем, что Государь Император тебе орден вручил лично?.. И денег дал! Отец только потому и отпустил навестить тебя. Зауважал, значит.

Ангелина не дрогнула лицом, только взгляд метнула из-под тяжёлых жабьих век, набрякших и многослойных, но я не стал надувать щёки, и она быстро успокоилась, раз я веду себя как и должен держаться младший из младших в роду.

В завершение обеда всем подали квас, мне тоже, я велел принести кофий, Ангелина Игнатьевна вздыбилась было, гневная и рассерженная таким грубейшим нарушением распорядка, хуже был только выход на Сенатскую площадь, но слуги выполнили моё распоряжение, молча давая понять, кого считают хозяином.

Откушав кофия, я с достоинством поднялся из-за стола и поклонился.

— Прошу прощения, но вынужден покинуть вас, ибо дела, дела!