Ткань наших душ

I

Уинн

Я родилась с больным сердцем.

В прямом и переносном смысле.

По мнению большинства моих близких, я хладнокровная злодейка в истории каждого человека, но по иронии судьбы у меня еще и порок сердца, который в конце концов убьет меня. Мне повезло.

Если это великий замысел Бога, то я в порядке.

Я готова сдаться.

Кровь стекает по кончикам пальцев. Это холоднее, чем я думала. Это не безболезненно, как говорят некоторые люди, — нет, это очень больно.

Красные капли стучат по плитке подо мной, мешая сосредоточиться. Трудно вспомнить хорошие вещи, которые якобы должны всплывать в памяти.

На ум приходит только плохое.

Отвратительные люди и все то, что они говорили, и то, что говорила я.

Тот, кто придумал фразу «разговоры — это же не палки и камни», мудак, не так ли? Слова действительно ранят сильнее, чем камни. Спасибо, что пытались убедить меня в этом. Это не сработало.

Меня зовут Уинн Колдфокс. Мне двадцать шесть лет, и я хочу умереть.

Я хочу умереть.

Ну вот, я сказала это.

Разве это что-то меняет?

Шокирует ли это кого-нибудь, тех людей, которые втайне знали, но продолжали называть меня злом, жалкой сукой, монстром?

Ответ — нет, наверное, нет, возможно, мягко говоря, нет.

Иногда тьма внутри меня думает, что именно этого они и хотели все это время — чтобы я наконец сдалась.

Что ж, добро пожаловать на гребаное шоу.

Занавес наконец-то закрывается.

Никогда не будет способа объяснить, почему я такая. Это то, что ты терпишь целиком и полностью. Глубокая и пустая яма внутри твоей плоти, которая никогда не закроется, чем бы ты ни пытался ее заполнить. Неважно, какими нитками ты пытаешься ее зашить, она зияет и зудит. Запасной выход, который терпеливо ждет всех, кто заблудится.

Мой врач говорит, что это химический дисбаланс в моем мозгу, и, блять, возможно, он прав. Но это не останавливает самое настоящее, нехимическое, сырое небытие, которое опустошает все мое существо. Таблетки не помогают, никогда не помогали, и ни один из моих психотерапевтов, похоже, не понимает, почему мне так хреново.

Они думают, что я притворяюсь или что-то в этом роде. Пусть строят догадки.

Я уставилась в невзрачный потолок больничной палаты, стараясь не смотреть на брата. Я не сплю уже по меньшей мере час, и никто из нас не сказал ни одного слова другому.

— Почему? — Наконец спрашивает Джеймс, скрестив руки перед собой, костяшки пальцев побелели.

Его темно-синий костюм гладкий. Дорогой. Черные часы на его запястье тоже новые. Подарок от новой возлюбленной? Подарок самому себе за то, что он такой успешный? Я не решаюсь спросить.

— Не надо, Джеймс.

Я глубоко вдыхаю, сажусь в постель, неохотно встречаясь с его взглядом.

— Почему ты не можешь просто… не быть такой?

Мой брат проводит рукой по изможденному лицу. Его карие глаза полны горя и гнева.

Да, потому что я попросила, чтобы так было.

— Я много раз пыталась объяснить тебе это, Джеймс. Ты не понял и никогда не поймешь. — Без энтузиазма бормочу я.

Раньше я расстраивалась, когда он спрашивал. Но, к счастью для тех, кто не пережил этого сам, это чувство трудно понять.

Джеймс хмурит на меня брови и снова соединяет пальцы перед собой, прижимая их к губам в задумчивой позе, локти положены колени, а сам он наблюдает за мной из угла комнаты, словно я непослушное животное. Он качает головой и несколько молчаливых минут смотрит в окно, откинувшись на спинку синего кресла, которое выглядит устаревшим и неудобным.

Я сутулюсь в постели и сжимаю в кулак простыни, не сводя с него глаз, чтобы не смотреть на свои запястья. Они болят, но если я не буду смотреть, мне не придется сталкиваться с отвратительной реальностью. Избегание всегда было моим механизмом преодоления. Если я не думаю об этом, то это не имеет значения. Мой день продолжается.

Я стискиваю зубы и пытаюсь снять напряжение между нами.

— Тебе не нужно было проделывать весь этот путь.

Джеймс ненавидит больницы. Наверное, из-за всего, что в них есть. Перегруженные работой медсестры, мрачные серые палаты, бесцветные занавески, которыми занавешены маленькие окна, запах. Смерть, которая, кажется, задерживается в стенах.

Точнее, он ненавидит больницы с тех пор, как умерла мама.

Он встает и подходит к кровати, и у меня замирает сердце, когда я понимаю, что он плачет. Я никогда раньше не видела, чтобы он плакал, ни разу.

Джеймс Колдфокс — суровый человек, который скрывает свои чувства и не показывает своих трещин. Он закрыл себя в стенах, возведенных давным-давно. Но сейчас его челюсть дрожит, и он нежно берет меня за руку, когда его слезы катятся по моей коже.

Отвожу взгляд на тускло-серый пол этой жуткой чертовой комнаты. Не могу смотреть ему в глаза.

Я знаю, что поступила неправильно.

Но я так устала. Как сказать ему, что я хочу спать вечно? В ложе из роз или в чертовой урне, неважно — где угодно, только не здесь.

У меня все горит внутри, и мне больно.

Я просто хочу, чтобы мне не было больно.

Мне следовало построить свои стены из цемента, как у него. Я пробовала уязвимость и глупую, бессмысленную любовь.

Часто думаю, была бы я другой, если бы не попробовала. Теперь мои стены непробиваемы — никто не входит, я не выхожу.

Ладони Джеймса теплые, и он ласково сжимает мои, бормоча:

— Это из-за работы? Ты снова порвала с этим засранцем Салемом? Что такого плохого в жизни, что ты предпочитаешь умереть? — Он качает головой и опускает глаза, а когда я ничего не отвечаю, продолжает дрожащим голосом. — Я люблю тебя, Уинн. Очень, очень сильно. Я хочу, чтобы ты знала это, хорошо? Ты — все, что у меня осталось в этом мире.

Работа отстой, да. Я не упоминаю, что только что уволилась с третьей работы за этот год.

Корпоративные офисы — это базовые лагеря для самоубийц.

Они запихивают вас в кабинет размером с туалетную кабинку и ждут, что вы будете процветать.

Добавьте несколько растений и семейных фотографий.

Целый день слушать кашель людей, и день в день смотреть в их мертвые глаза.

Слышать, как кто-то из них наконец-то выходит на пенсию после бесконечного марша, посвятив всю свою жизнь компании, которая заменит их через две недели.

Салем был просто мудаком, с которым я занималась сексом. И секс был даже не очень хорошим. Он изменял мне. Мне было все равно — конец истории с этим придурком.

Думаю, что по крайней мере то, что у Джеймса больше никого не осталось, должно быть причиной для того, чтобы попытаться стать лучшим человеком. Но я пыталась… так много раз, а печаль не проходит. Ночи, которые я провожу, глядя в темноту, не становятся светлее.

— Я хочу обсудить вопрос о том, чтобы поместить тебя в реабилитационный центр. — Он наклоняет голову, когда говорит, и мое сердце замирает.

— Ты хочешь поместить меня в гребаное лечебное учреждение? — Пытаюсь отдернуть руку, но он крепко держит ее. Поднимаю на него глаза, и мой гнев мгновенно рассеивается вместе с печалью, которая излучается из его души. Я сдуваюсь. — Прости… Знаешь, я думаю, это может быть хорошим решением. — Прижимаю вторую ладонь ко лбу, чтобы подавить воинственную головную боль, которая когтями царапает мой череп. — Я просто… так устала, Джеймс.

Он садится рядом со мной и качает головой.

— Ты не виновата, что ты такая… Мы столько раз через это проходили, Уинн, но знаешь что? — Его голос повышается, и он садится ровнее. В глазах мелькает тошнотворная надежда. — Этот реабилитационный центр поможет тебе. У них самый высокий процент успешного излечения людей, как ты.

Успешного излечения людей, как ты. Людей. Как. Ты.

Мой разум — это чума, которую нужно вылечить, и такие люди, как я, обречены гоняться за этим таинственным эликсиром.

Стану ли я прежней, когда вылечусь?

Если вылечусь.

Я киваю в знак согласия, стремясь перейти к менее депрессивным темам, таким как погода.

Все, что угодно, лишь бы сменить тему, даже корпоративная работа Джеймса, которой он так рад. Любой может увидеть, что его душа медленно умирает. Вот что делает с нами реальный мир, не так ли?

Вкалывать, вкалывать, вкалывать сорок с лишним часов в неделю только для того, чтобы стоять в продуктовом магазине и беспокоиться о том, сможешь ли ты позволить себе еду.

Но, полагаю, ему сейчас гораздо лучше, чем когда-либо было мне. Может быть, он не беспокоится о таких вещах.

— Итак, как ты думаешь, ты получишь это повышение?

— Мой босс сказал, что это точно, меня повысят в следующем месяце…

— Эй, парень, часы посещения закончились. Извините, но вам придется уйти. — Медбрат прерывает Джеймса, когда входит, неся в руках капельницу и несколько белых полотенец. Его черные волосы идеально лежат на великолепной голове, челюсть острая, а глаза очень манящего голубого оттенка.

Он красив, но в том, как он смотрит на меня, есть что-то, что меня отталкивает. Это не жалость, которую другие медсестры всегда вкладывают в свое выражение лица. Его выражение холодное, горькое и, возможно, немного заинтересованное.

Джеймс закатывает глаза на медбрата, но улыбается мне.

— Я вернусь завтра. Я остановился в отеле через дорогу, на случай, если тебе что-нибудь понадобится, хорошо?

Я пренебрежительно машу ему рукой.

— Со мной все будет в порядке. Вряд ли они позволят мне здесь что-то делать, — говорю я в шутку, но Джеймсу это совсем не кажется смешным.

Медбрат, наоборот, холодно смеется, когда закрывает мои жалюзи и раскладывает полотенца на маленьком журнальном столике под окном.

Мы с Джеймсом оба поворачиваем головы к нему. Я в шоке, но мой брат в ярости.

— Ты только что смеялся над состоянием моей сестры? Она, блять, больна! — Кричит он, оттесняя медбрата в угол комнаты.

Я чуть не падаю с кровати, пытаясь остановить его.

— Прекрати! Я пошутила, а он посмеялся, он не виноват. — Умоляю я брата.

Джеймс сжимает в кулаке одежду медбрата и смотрит на его табличку с именем.

— Что ж, я подам жалобу первым делом утром, медбрат Халл.

Джеймс отпускает его, быстро извиняется и прощается со мной, прежде чем выбежать, направляясь к стойке регистрации, а не к выходу.

Отлично. Теперь я чувствую себя отвратительно.

Медбрат Халл тихо хихикает, заменяя мой пакет для капельницы, и я осмеливаюсь поднять на него взгляд.

Прикроватная лампа освещает лицо снизу вверх, и его голубые глаза переводят взгляд на меня, когда он заканчивает. Я делаю глубокий вдох, когда наши взгляды встречаются. Он чертовски красив. Трудно поверить, что он действительно медбрат. Он выглядит как угодно, но только не как интеллигентный человек, готовый прийти на помощь.

Под халатом он носит черную одежду марки «Under Armour», чтобы скрыть свои татуировки, как я догадываюсь, за маленькими шипами, нарисованными на его запястье.

Чёрный манжет прикрывает его ухо, а ним — маленькая татуировка с римской цифрой II.

— Простите за моего брата, я не должна была так шутить. Мне плохо, а он проделал долгий путь, чтобы быть рядом со мной.

Перевожу свой взгляд на свои перевязанные запястья. Я чувствую себя виноватой, но ни разу мне не хотелось заплакать из-за этого. Это не кажется мне грустным.

Моя болезнь заставляет меня жаждать темных вещей, поэтому Джеймс пытается отправить меня в реабилитационный центр. Мне должно быть грустно из-за этого. Но эмоций нет.

Уже нет.

Что за болезнь забирает твои гребаные эмоции? Это несправедливо.

Медбрат Халл снова сосредотачивается на капельнице и жестоко улыбается.

— Ну, я подумал, что это смешно, — знаете, как сторонний наблюдатель, которому не чуждо недомогание. Братья — это просто чрезмерно заботливые засранцы, с которыми приходится иметь дело. Мы готовы на все ради наших братьев и сестер.

Я поднимаю бровь и смотрю, как он обходит мою кровать с другой стороны, хватая полотенце с журнального столика по дороге.

— Вы странный медбрат. — Бормочу я, откидываясь назад, чтобы прилечь.

От лекарств я очень устала, в голове кружится. Может быть, завтра я смогу накраситься и снова почувствовать себя человеком.

Он смеется. От его глубокого голоса у меня мурашки по коже.

— Я? Принято к сведению. Мисс Колдфокс, верно? Уинн Колдфокс?

Он наклоняется и смотрит на меня сверху вниз, прикрыв глаза, в них скрывается темнота и пронзительное, тревожное ощущение сворачивается у меня в животе. Боже, он просто убийца.

— Разве вы не должны знать, кто пациент, прежде чем заходить в палату? — Спрашиваю я, настороженно сдвигая брови.

Он не очень подходит на эту роль. Интересно, сколько жалоб он получил за время работы здесь.

Добавьте моего брата к этому растущему списку.

Он убирает полотенца в шкаф и откидывает назад свои темные волосы. Его загорелая кожа немного темнее моей, но не намного. Я прикусываю нижнюю губу, чтобы подавить ужасные мысли, которые мой одурманенный наркотиками разум пытается навязать о его упругой груди и руках.

— Я знал, что это вы. Я просто пытаюсь завязать светскую беседу. — Равнодушно говорит он, прежде чем выключить телевизор, по которому весь день крутили одно и то же скучное шоу девяностых.

Я киваю и даже не пытаюсь притворно улыбнуться.

— Вы не умеете вести светские беседы, медбрат Халл.

Он смотрит на меня с гримасой, что-то высчитывая, прежде чем наклониться ближе, его лицо в нескольких дюймах от моего.

Он шепчет:

— Вы умеете хранить секреты?

Я делаю быстрый вдох удивления. Он безумно красив, но от него веет жестокость, которая заставляет мое сердце биться быстрее.

— Да, наверное.

Он улыбается и дергает за бейджик, прикрепленный к халату.

— Я не медбрат Халл. Я одолжил этот халат.

Его веселье вызывает беспокойство. Я сужаю глаза, глядя на него.

— Какого хрена? Почему?

Он пожимает плечами и идет к двери. Щелкает выключателем, и моя прикроватная лампа гаснет.

— Чтобы я не получал жалоб от таких людей, как ваш брат.

Он смеется, когда дверь тихо закрывается за ним.

Я остаюсь в темноте своей комнаты, глядя на обшарпанный кафельный потолок, с глупой улыбкой, гадая, кто это, черт возьми, был.

И увижу ли я его снова.