Земский докторъ. Том 6. Тени зимы

Глава 5

Не обращая внимания на холод, Гробовский прошелся по берегу, но, кроме халата, так ничего больше и не нашел. Сев обратно в лодку, проплыл немного вниз по течению, внимательно вглядываясь в заросший камышами и вербою берег. Показалось вдруг — что-то блеснуло.

Алексей Николаевич повернул лодку… Да нет! Не показалось… Точно, блестело.

Снова на берег, по отмели, по колено в ледяной воде. Налетевший ветер, холодный и промозглый, подняв волну, зашумел камышами и рогозом. Там, в камышах, виделись брошенные кем-то стеклянные банки, пустые картонные коробки, ветошь…

«Вата», «Бинты», «Карболка», — сыскарь прочитал не успевшие отклеиться этикетки. — «Аптека товарищества мануфактурных рабочих»…

Кто-то выбросил все ненужное! Верно, чтоб потом меньше тащить. Вот и халат… может, его тоже выбросили за ненадобностью, и пропавший доктор тут вообще ни при чем?

Забравшись в лодку, Алексей Николаевич внимательно осмотрел халат. Так и есть — новенький, и, видно, еще ни разу не надеванный. Даже пришитый ценник сохранился, видать еще с царских времен — 6 рублей. Что же они халат-то выкинули? Просто под горячую руку? Не так уж он много и весит, да ведь, верно, и пригодился бы. Впрочем, чужая душа — потемки.

Что ж, надо признать — след оказался ложным! Что вовсе не давало основания считать ложной всю версию.

Доктора.

Увезли.

На лодке.

Выловили из воды и увезли…

Раз уж им понадобился врач. Кому — им? Пока не очень ясно… Зато более-менее ясно, что неведомые доброхоты (или доброхот) Иван Палыча узнали! Значит, и он их знал, видел когда-то… даже, хотя бы, мельком.

Пусть так! Что остается делать? Так что и всегда! Методично проверять версию. Спокойно и без всякой нервозности. Ну, не дал Пронин людей, не верил… Бывает. Придется действовать самостоятельно, что, в общем-то, не впервой.

Приняв решение, Гробовский погнал лодку обратно, едва выгребая на стремнине. Потом сообразил — взял ближе к берегу, к омутку, — там течение было спокойней. Выгреб — употел весь! Причалил к старым мосткам, звякнув цепью, закрыл замок, подобрал брошенную в гневе шинель…

И сам над собой посмеялся: ну, Алексей Николаич, что ты как институтка-то? Ишь, разнервничался.

Одно хорошо — выпустил пар, охолонул голову, а вот уж теперь нужно было мыслить трезво!

Ключ отдать Аглае — пусть потом Пронину передаст. Ей же… соврать, что ли? Сказать, что собрался в город, на милицейские курсы для внештатников?

А, собственно, зачем своей же жене врать? Тем более, такой умной, как Аглая… Да правду ей и сказать: мол, собрался прогуляться по деревням, расспросить об Иване Палыче. Мало ли, кто чего видел? Могли ведь и тело найти, да уже и захоронили…

— Да, — выслушав, кивнула супруга. — Так могло быть. Там, по дальним-то деревням, такие бирюки живут — ужас! В Зарное раньше, а ярмарку приезжали раз в год — так на весь год разговоров и хватало! А нынче сами по себе живут, в другие места не выбираются, чужих не любят. Говорю ж — бирюки! Даже если тело и выловили или видели бы чего — мы и не узнаем! Так…

Аглая ненадолго задумалась.

— Рябины нынче немного было… зато много желудей на дубах. Да и октябрь теплый выдался. По всем приметам, морозы еще не скоро падут. Тебе б, Алексей, удобней на лодке… Туда — сюда, думаю, за неделю точно обернешься. Заодно уток по дороге побьешь. Ружьишко-то возьми, да…

Судя по всему, беременность вовсе не помешала способностям женщины к логическим рассуждениям, скорее — наоборот.

— Другой вопрос — лодка… Кто даст? Ноябрь, люди боятся — вдруг да скоро лед? Вот что! — Аглая вдруг усмехнулась. — Ты не говори, куда собираешься. Скажи — просто на охоту, на уток. А лодку можно у отца Николая спросить — он человек не жадный. Да и лодка у него не ахти — обычная ройка… Да ты за лодку-то не держись, Алексей! Коли что — бросай смело да добирайся обратно с оказией! А уж с отцом Николаем мы потом уладим. В конце концов, летом свою лодку просмолим, проконопатим — да отдадим, делов-то!

— Ох, ты моя разумница! — обнял супругу сыскарь. — Ну, где я еще такую нашел бы? Вот ведь, сподобил Господь…

Алексей Николаевич отплыл уже с утра, едва начало светать. С ройкой проблем не возникло — священник отдал ее без вопросов. Да не до лодки ему и было — новая власть открыто провозглашала атеизм!

С помощью своей разумницы-супруги, Гробовский снарядился в путь, как следует. Хоть и ненадолго, но все-таки! Теплая серовато-синяя офицерская шинель со споротыми погонами и красной пехотной опушкой по вороту, овчинная папаха со снятой кокардой, башлык, добротные сапоги, френч, и пехотные суконные шаровары образца 1912-го года. В чем с фронта пришел в том и отправился. Да все фронтовики так и ходили, цивильная-то одежка по нынешним временам стоила ого-го! В шестнадцать раз по сравнению с царским временем подорожала.

Еще имелось запасное весло, ружье — тот самый «Зауэр», ну и, как водится — наган, куда ж по нынешним временам без него-то? На дне лодки примостился почти непромокаемый вещевой мешок образца 1910-го года, в котором уместились запас продуктов на три дня, небольшой мешочек соли, да подробная карта местности из книжки «Землеописание Зареченского уезда с приложением карт и планов». Ну, как же без карты-то? Да простит сие уважаемая Анна Львовна!

Запас пороха и дроби, а так же рыболовные крючки и лески, лежали отдельно, в большой жестяной коробке из-под кяхтинского китайского чая. Да, имелся и бинокль! Хороший, цейсовский — трофейный. Надо сказать, никаким оптически приборами командование господ офицеров не снабжало — каждый добывал себе сам, как уж мог.

Вниз по течению лодка плыла споро, Гробовский лишь чуть-чуть подправлял веслом — подруливал. Налететь с разгона на мель он вовсе не опасался, воды в реке по осени было много.

Внимательно поглядывая по сторонам, Алексей Николаевич уже примерно представлял себе местность. Ниже по реке, верстах в двадцати от Зарного, на границе с соседним уездом, располагались две деревни — Курпаново на левом берегу реки и Сосново — на правом. В каждой проживало по полусотне человек — не так уж и много. В Курпаново из Зарного шла лесная дорога, по которой вполне мог проехать и тот самый бандитский фаэтон, что рванул тогда от больнички! В Соснове же никакой дороги не было, как не имелось и моста. Разве что в жаркое лето вброд, а так — только на лодке. Сразу за Сосново, начинались непроходимые болота и лесные чащобы, тянувшиеся почти до самого Урала! Некогда именно там, на лесных хуторах, проживали старообрядцы-раскольники, зовомые так же кержаками, лет двадцать назад всем скопом подавшиеся от притеснений царского режима в Литву, в Ветку. На карте, кстати, так и было пописано — «Кержацкий мох» — «Староверское болото».

Вот эти-то заброшенные хутора Гробовский и имел ввиду, когда рассуждал о пропавшем докторе. Добраться бы до них, да проверить — вот только как?

Все же, Алексей Николаевич — опытный сыщик и тертый калач — хорошо понимал, что совсем уж невидимкою даже на дальних хуторах никто остаться не сможет. Рано или поздно да себя выдадут! Это ведь только горожанам так кажется, что в лесной непроходимой чаще, кроме зверья, и нет никого. Однако, ведь в чаще-то и охотники, и рыбаки по лесным рекам-озерам, да еще и в сезон — грибники-ягодники. А сейчас как раз клюква пошла! Так что кто-нибудь что-нибудь да, наверняка, видел. Надо только вдумчиво народ расспросить, да проанализировать — основы оперативной работы, ага.

Болота, чащобы, урочища — все по правому берегу. Левый куда более обжитой — там и деревни, и лесоразработки, и железная дорога. Так что бандитский схрон, скорее всего, именно на правом берегу, на каком-нибудь заброшенном хуторе. И не очень далеко от реки — иначе трудно было бы на преступные дела выбираться.

Итак, Сосново. Не может того быть, чтобы лесные братья там ни разу не показывались! Наверняка, захаживают. Соль, спички, мука… Бабы, опять же… да та же самогоночка. Почему бы и не сходить? Росказни про железную дисциплину в бандах — это, в большинстве своем, сказочки. Ни один местный «Иван», слишком уж зажимая братву, добром не кончил — уж кто-кто, а бывший сыскной это знал четко.

Так что наметки на розыск имелись…

Проплыв часа четыре, Гробовский удвоил внимание и осторожность. Он держался сейчас ближе к правому берегу, почти у самой его кромки, и ройка частенько шуршала в зарослях камыша. Здесь, на отмели у самого берега, течение не было таким уж сильным, можно было тщательно все осмотреть.

С погодой пока что везло — небо, с утра затянутое плотными серыми облаками — к обеду посветлело, и даже иногда выглядывало солнце. Хот оно уже и не грело но, все же — приятно. Утренний промозглый холод исчез, испарился вместе с туманом, стало тепло, и Алексей снял шинель, оставшись в одном лишь френче, потерявшего свои строгие уставные очертания еще со времен князя Львова. Всяк нынче шил, как хотел! Даже обычно строгие морские офицеры — и те не соблюдали форму.

Убрав в вещмешок папаху, Гробовский пожалел, что не прихватил с собою фуражку или, хотя бы, картуз: ходить с голой головой было как-то не принято. Ну, так, а что же делать, раз уж выпала такая неожиданная теплынь.

Впрочем, вовсе не неожиданная, права Аглаюшка — все приметы обещали теплый ноябрь и столь же теплую зиму. Теплый октябрь — раз, задержка перелетных птиц — два, скудные гроздья рябины — три, желуди на дубах — четыре. Если б желуди попадали с веток, это было бы к холодной, морозной, зиме. Но, они не попадали…

На берегу, за облетевшими зарослями ивы и краснотала, виднелись чахлые осинки и елочки, а за ним, верстах, в двух, вставал темной стенною лес. Где-то здесь начинались непроходимые болота, урочища — знаменитый Кержацкий Мох, где-то здесь располагались и таинственные брошенные хутора. Идеальное убежище для банды — с одной стороны, полная глушь и, поди, доберись, а с другой — до железной дороги верст двадцать — считай, рядом. Да и наезженный грунтовый тракт проходил по левому берегу, ну, и сама река — дорога.

Были, были здесь люди — не такая уж и глушь! Алексей Николаевич уже неоднократно замечал по бережкам и остатки кострищ, и приспособленные для удилищ рогатки, и выставленные на рыбу крючки да сетки.

Причалив к отмели, Гробовский снова вытащил карту, в который раз уже мысленно поблагодарив Анну Львовну. Судя по всему, именно отсюда удобно было бы выйти к болотам, к гати, которая там, несомненно, имеется. Можно! И сейчас нужно было глядеть во все глаза.

Примерно представив, где бы он сам спрятал лодку, штабс-капитан (считалось ли сейчас это звание?) методично, не торопясь, обследовал все укромные местечки — протоки, склонившиеся почти к самой воде ивы, густые заросли рогоза и камыша. Неустанные поиски уже очень скоро дали свой результат: медленно проплывая вдоль берега, Алексей Николаевич обнаружил старые мостки! Серые, уж почти развалившиеся, однако, к ним так удобно было причалить… А потом спокойно отвести лодочку за веревку… хотя бы во-он в те камыши. Небольшую лодку там был вполне себе удобно спрятать… а ведь именно маленькую лодку и видели тогда на реке!

Причалив, Гробовский выбрался на мостки, привязал лодку и какое-то время прислушивался. В камышах крякали утки, кукушка куковал в лесу, где-то совсем неподалеку стучал дятел.

А вот послышался отдаленный выстрел! Затем еще один… Понятно — охотники!

Отыскав подходящую хворостину, сыскарь прошерстил камыши…

Ну, вот она — лодка!

Небольшая, но три человека вполне поместятся. Хорошая лодка, почти что новая, с уключинами — значит, где-то должны быть припрятаны весла.

Пройдя камышами, Алексей живенько забрался в лодку… Цепь, жестяной корец — вычерпывать воду, какая-то мокрая ветошь… Бурые пятна! Что это — кровь? По крайней мер, очень на то похоже. Так, а это что? Обрывок плотной темной ткани! Зацепился, видать, за уключину… Однако, шевиот! Из такой городские пиджачки шьют, у пропавшего доктора как раз и был подобный. Не новый, конечно… так и здесь ткань потертая. Ага… Не Бог весть что, однако — уже кое-что. Вполне может… Ну да! Вон, в камышах явно что-то (или — кого-то!) тащили… А вот тут поставили на ноги, повели…

Тропинка глинистая, должны быть следы… если дождями не смыло… Ага, вот они, следы!

Сделав буквально пару шагов, Гробовский резко нагнулся.

Сапог! Вот обычный, а вот — яловый, затейливым узором гвоздочками подбитый. Иван Палыча сапог! Хотя, да, сапоги такие — вовсе не невидаль, есть у многих.

Но! Пиджачок, сапоги… Пусть слабый — но, все-таки, след, проверить надобно! Глянуть, куда сия тропинка ведет?

Кинув за плечи вещмешок, Алексей Николаевич прихватил бинокль, наган и «Зауэр»… осмотрелся, прислушался, и быстро зашагал по узенькой тропке. Кругом росли багряные и буровато-желтые папоротники, ольха, низкорослые осины, рябина…

Сыскарь не прошел и полверсты, как впереди посветлело. Еще чуть-чуть — и показалась веселенькая буровато-зеленая поляна, кое-где поросшая камышами и рогозом, и тянувшаяся почти до самого леса.

Полянка, ага… На такую только ступи — враз в трясину утянет! Похоже, это и есть — болото Кержацкий Мох. А за болотом, в лесу — хутора… Однако, как говорится, близок локоть, да не укусишь!

Где-то должна была располагаться и гать, но соваться туда без опытного проводника Гробовский вовсе не собирался. Сгинешь, пропадешь — и косточек не сыщут!

Нужны были местные… Уж они-то должны были знать, как пройти… А кто-то ведь и ходил! Вон и следы, и слеги к кривой сосенке прислонены, как попало, не брошены. А вон и стекла! Кто-то разбил бутылочку, зеленоватенький такой полуштоф.

Пройдя краем трясины, Алексей Николаевич обнаружил-таки утопленные под ряску мосточки. Гать! Точнее, ее начало. Взяв лежавшую рядом слегу, ступил… пару шагов сделал…

И едва не ухнул в болото!

Нет уж. Без проводника здесь — никак.

Откуда-то вдруг потянуло дымком… махорочкой… а вот и — костерком… Определив направление, штабс-капитан немного прошелся, и, укрывшись за старой ветлою, поднял к глазам бинокль…

На опушке, у края трясины, весело горел костерок. В подвешенном над огнем котелке — явно армейском! — поспевало какое-то варево, судя по доносившему вкуснейшему запаху — уха. У костра сидели-суетились двое — бородатый мужик, вовсе еще не старый, и мальчишка лет двенадцати, шустрый, с белобрысыми лохмами. Верно, отец с сыном…

Перехватив бинокль, Гробовский присмотрелся повнимательнее — сейчас важна была любая мелочь — снаряжение, одежда… Мальчишка был в косоворотке, бородач — в гимнастерка защитного цвета, с темно-красной опушкой по вороту. Рядом, на травке, виднелась солдатская шинель из грубой темно-коричневой шерсти, фляга в матерчатом чехле и армейская сухарная сумка.

Ясно — свой брат, фронтовик! Из окопов, судя по амуниции — недавно. Дезертир? Да сейчас уже никого так и не называли — боевые действия на фронте практически не велись, наоборот — большевистское правительство вело с Германией переговоры о мире.

Вести-то вело… Вот к чему они приведут, пока было не ясно.

Что ж, фронтовик, так фронтовик…

Спрятав бинокль в вещмешок, штабс-капитан поправил висевший за спиной «Зауэр», одернул френч, и направился прямиком к костерку. Шел, не таясь, отрыто, фальшиво насвистывая какой-то прилипчивый мотив из «Пиковой дамы». Или это была «Царская невеста», не суть…

Алексей Николаевич прекрасно знал — к охотнику, как и к разведчику, незаметно не подберешься, еще издали услышит, углядит. А, значит, и не нужно было навлекать на себя излишние подозрения.

Его, конечно, заметили. Еще издали. Мужик настороженно обернулся, словно бы невзначай положив руку на лежавшее рядом ружье. Парнишка тоже насторожился, готовый ко всему…

— Здравия желаю, добрые люди! — подойдя к костру, улыбнулся Гробовский.

— И вам не хворать, мил человек, — бородач смотрел цепко, словно бы ощупывал взглядом.

Ну, ну, пусть. Пусть видит и френч с опушкою, и уставной вещмешок, и штаны суконные…

— Давно с фронта? — сделав выводы, чуть улыбнулся мужик.

— А что, заметно?

— Ну так ведь! Милости прошу к костерку… Ваш-бродь…

— Да какое там теперь «Ваш-бродь»! — присаживаясь, сыскарь рассмеялся. — Под Ригой получил штабса… На том военная карьера и закончилась. Теперь вот не знаю, и куда… Разрешите представиться — Гробов, Алексей.

Путник протянул руку…

— Кузмин, Тимофей… Подпрапорщик… бывший. А это — сынишка мой, Егорка.

— Георгий значит… Ох, много за «Георгия» полегло.

— Да уж, ордена просто так не даются.

Так и познакомились… Перешли на «ты» — фронтовики же. Тем более, всяких там «благородиев» уже давно отменили.

— Угощайся! — вытащив из вещмешка щегольскую пачку немецких сигарет «Юно Йосетти», Гробовский протянул их новому знакомцу.

— Ух ты! — воскликнул тот. — Давненько трофейных не куривал! Давай. Алексей с нами ушицы… как раз сейчас поспеет… Ты с какого фронта?

— С Северного!

— А я с Галиции… Это вас там прижали под Ригой?

— Да уж, было дело… — Алексей вновь полез в мешок. — К вашей ушице да мои пироги! Супруга пекла… не побрезгуйте! Я вообще из Зарного. Вот, решил, пока тепло, проведать фронтового дружка. В Соснове он или в Курпанове… Прохоров Иван. Не слыхал часом?

— Да Прохоровых-то у нас много…

Прохоровых по всей России много!

— Вот за Ивана не скажу… С нами-то пойдем — сам и навестишь, глянешь!

— А вот это бы неплохо!

Тут поспела и уха… Вкусная. Только вот соли как-то маловато!

Алексей Николаевич вытащил соль…

— Экий ты запасливый! — присвистнул Тимофей.

— Так ведь жена собирала! Ушица у вас рукастая… А с охотой как? — Гробовский кивнул на болото. — Поди, в дальнем-то лесу дичи полно?

— Дичи и тут полно, — Кузьмин неожиданно помрачнел. — А вот на Кержацкий Мох соваться не советую.

— Что, неужели и гати никакой нет?

— Да есть, — собеседник усмехнулся. — Только вот как по ней идти — никто не ведает. Раньше егерь знал да старик Пахомыч, лесник. Пахомыча с месяц назад на станции ножиком пырнули… а егерь еще допрежь того на этом вот болоте и сгинул. Так и не нашли!

— Так он же, говоришь, знал!

— Вот тебе и знал… Так ты, говоришь, на лодке?

— На лодке… А назад… хочу лодку продать, да с попутным подводами.

— О-о, Алексей! — вдруг рассеялся Кузьмин. — У нас, почитай, с лета никто на подводах в вашу сторонку не ездит! Грабят! Банда завелась… говорят, не у нас, далече… Но — грабят, шалят. Так ты лучше на лодке-то и плыви себе дальше. Вниз по реке, через верст двадцать — Черемихино. Поселок большой, станция… По железке-то до своего Зарного и доберешься… коли с поездом повезет. А лодку там же, в Черемихине, и продай — купят, народу много.

— Черемихино, — Алексей Николаевич покачал головой. — Так это ж другой уезд уже!

— А больше никак!

— Ну да бешеной собаке триста верст — не крюк. Поня-атно…

В Соснове проживало человек сто с лишним. Большинство изб стояло не улицами, а сами по себе, вольготно. Деревня казалась вполне зажиточной — засеянные озимыми поля, обширные огороды, окруженные жердяными заборами, выпасы для скота, заливные луга. Имелся даже трактир — он же и постоялый двор. А вот почта и сельский совет располагались за рекой, в Курпанове. Кажется, не стол уж и далеко — отсилы версты четыре — а просто так, без лодки, не доберешься, моста-то нет! Ну, зимой, понятно, по льду — повеселее! А вот в межсезонье и вообще никак.

Чужаки-незнакомцы в Соснове появлялись, и часто — охотились на борах, за деревней, да потом захаживали в трактир. Конечно же, все добирались на лодках из Курпанова. Как пояснил Тимофей, в Курпанове всегда чужих было много — там издавна занимались лесозаготовками, да еще шел тракт на Черемихино, в соседний уезд.

В общем, всякого народу хватало. Только вот Гробовскому нужны были не всякие, а вполне определенные лица — бандиты с болот.

Искать их Алексей Николаевич, как водится, начал с трактира, куда его еще загодя привел Кузьмин, так сказать — представил. У Кузьмина, кстати, Гробовский и ночевал… Про Северный фронт полночи проговорили! Конечно под самогонку… так, по чуть-чуть, супруга у Тимофея оказалась женщиной авторитетной и никаких жутких безголовых пьянок бы не потерпела.

— А вот Бонч-Бруевич — эт-то хорошй генерал был, знающий!

— Да я еще Клембовского застал!

— А сейчас кто?

— Кажется, Юзефович… Хотя, может, уже и не он.

Сразу после обеда, после посещения местной часовенки, Алексей Николаевич с удобством расположился в трактире с вывеской «Народная столовая и постоялый двор». Трактир, как трактир — большая, в два этажа, изба под тесовой крышей. Судя по висевшим на стенах плакатам с красными звездами, новая власть добралась уже и сюда.

Сейчас, в конец ноября, смеркалось рано, и кто-то из чужих обязательно должен был заглянуть в трактир уже в самое ближайшее время. Прежде, чем переправиться в Курпаново… или уйти через гать.

Ну, не может же такого быть, чтоб Сосново не привлекало своими соблазнами бандитствующих обитателей лесных урочищ! В силу специфики службы, Гробовский в психологии подобного народца разбирался очень даже неплохо.

— Яким! — ввалились компанией мужики, подозвали трактирщика… или — заведующего столовой, Бог весть, как сейчас.

Ружья, патронташи, весле… да и слишком уж их много. Нет, эти не с болот… А вот те двое парней, что тихонько вошли следом… Небритые, в кепках и армячках. Без ружей! Котомочки за плечами, сапоги в бурой болотной грязи… Той самой — уж цвет-то Алексей Николаич запомнил.

Вошли, зыркнули взглядом… Подошли к трактирщику, что-то тихо сказали… Исчезли в котомках бутылки… Ага, самогоночка!

Парни снова обвели взглядами залу… Переглянулись. Накатили по стаканчику за прилавком, не садясь. Зажевали квашеною капустой. Пошли к дверям…