Земский докторъ. Том 6. Тени зимы

Глава 21

Оглушительная волна ударила в спины, швырнув всех четверых в сугроб у ограды. На мгновение в округе воцарилась полная, звенящая тишина, а затем их накрыло градом мелких камешков, земли и осколков мрамора.

Иван Палыч первым поднялся на колени, отряхивая с лица снег и пыль. Голова гудела, в висках стучало.

— Все живы? — его голос прозвучал приглушенно, как из бочки.

— Цел… черт… — заковылял Гробовский, потирая ушибленное плечо. — Вот ведь… зараза!

Михаил и Коля, бледные, но невредимые, уже вставали, ошарашенно оглядываясь.

Там, где секунду назад стоял изящный фамильный склеп, зияла черная воронка, усеянная обломками камня и искореженными железными прутьями. От «небольшого особнячка» не осталось ничего.

— Ловушка… — хрипло произнес Гробовский, с ненавистью глядя на дымящиеся руины. — Знал, собака такая, что мы придем? Или догадался? И оставил нам «подарок». Настоящий Профессор.

— Уверен, что это было приготовлено для нас? — поморщился Иван Павлович. — Скорее всего так, на всякий случай. От непрошенных гостей.

Гробовский пожал плечами.

— Ты уверен, что это был не Букинист? Тот, кто подошел?

— Не уверен, — мрачно признался Алексей Николаевич. — Из склепа обзор был никудышный. Только тень мелькнула. Показалось, что не он. А потом… непонятно. Не могу ручаться.

Он махнул рукой своим помощникам.

— Осмотреть все вокруг! Каждый сантиметр!

Пока молодые чекисты, осторожно перебирая обломки, обследовали периметр, Иван Палыч подошел к краю воронки. Его взгляд, привыкший замечать неочевидное, упал на клочок бумаги, прижатый к земле уцелевшим обломком гранитной плиты. Он не был обугленным — значит, находился не внутри склепа, а снаружи. Кто-то его обронил. Возможно, тот, кто был здесь…

— Алексей, гляди, — он наклонился и поднял треугольник плотной, желтоватой бумаги. Это было письмо. Сложенное и перевязанное тонкой бечевкой. Оно явно пролежало здесь недолго — бумага была чистой, не намокшей. Точно выпало! Еще бы, такая взрывная волна! Гость явно не ожидал такого поворота, вот и рванул со всех ног. А письмо то и выпало из кармана.

Гробовский подошел, осторожно развернул лист. Текст был написан чернилами, причем явно не нашими, четким, убористым почерком. Гробовский пробежался глазами, лицо его стало каменным.

— Ну, что? — тихо спросил Иван Палыч.

— А черт его знает! — пожал тот плечами. — Ни слова на русском!

— Как это?

Иван Павлович схватил лист, глянул.

— И вправду… Немецкий язык, кажется.

— Владеешь?

Доктор покачал головой. Михаил и Петр языка тоже не знали.

Гробовский молча сунул сложенный листок во внутренний карман тужурки.

— Нам нужен переводчик. Срочно, — отрывисто бросил он. — И не абы кто. Человек, которому можно доверять. Кто его знает, что тут написано?

— Вера Николаевна Ростовцева, — сразу же предложил Иван Палыч, садясь в машину рядом с ним.

— Она же вроде по французскому спец? В школе его преподает.

— Она бывшая дворянка, свободно говорит по-французски, но и немецкий, думаю, ей не чужд. К тому же, она человек надежный.

Гробовский коротко кивнул, давая знак водителю трогаться.

— В Зарненскую школу. Быстро.

Машина рванула с места, оставляя за собой шлейф выхлопа и дымящиеся руины склепа.

Войдя в здание школы, они застали Веру Николаевну как раз за проверкой тетрадей в пустом классе. Увидев неожиданных визитеров — Гробовского и взволнованного Ивана Палыча, — она на мгновение замерла, но затем поднялась навстречу, сохраняя врожденное достоинство.

— Господа… то есть, товарищи? Чему обязана столь неожиданным визитом?

— Вера Николаевна, нам срочно нужна ваша помощь, — без предисловий сразу же начал Иван Павлович, вынимая из кармана письмо.

— Какая именно помощь?

— Лингвистическая.

Он положил треугольник бумаги на учительский стол.

— Это написано на немецком. Нам нужен перевод. Вы сможете?

— Немецкий? — женщина замялась. — Я знаю его, но не так хорошо конечно, как французский, однако все же… Мой отец считал его необходимым для образования.

— Вопрос по одному расследуемому делу, так что…

— Понимаю, — кивнула Вера Николаевна. — Конфиденциальность?

— Именно, — кивнул Гробовский.

— Насчет этого не переживайте.

Вера Николаевна взяла письмо, ее тонкие пальцы аккуратно развернули лист. Она на мгновение задумалась, вглядываясь в текст, шепотом пробуя перевести первые фразы.

— Это… это весьма специфический текст. Не литературный. Скорее… технический? Или… инструкция?

— Переводите пожалуйста, Вера Николаевна, — мягко попросил Иван Палыч. — Каждое слово важно. Как получится. Нам главное суть уловить.

— Можно я письменно, на листике? Мне так удобнее будет.

Иван Павлович и Гробовский кивнули одновременно.

Женщина взяла со стола карандаш и чистый лист бумаги и, присев за стол, принялась за работу. В классе стояла тишина, нарушаемая лишь скрипом ее карандаша и сдержанным дыханием. Гробовский не сводил с нее взгляда, а Иван Палыч нервно прохаживался у окна, поглядывая на играющих во дворе детей.

Наконец, Вера Николаевна отложила карандаш и подняла на гостей взгляд. Ее лицо было бледным и серьезным.

— Готово. Но, предупреждаю, я не специалист.

— Ничего страшного! — первым схватил лист Гробовский и погрузился в чтение.

Иван Павлович не выдержал ожидания, встал рядом, тоже принялся читать.

Для господина Хорунжего. Лично.

Приветствую Вас.

Наши общие знакомые из деловых кругов Берлина передали Вам, как мы полагаем, наш скромный аванс в размере пяти тысяч царских червонцев. Убедительная просьба — считать эти средства не оплатой, а знаком доброй воли и гарантией наших серьёзных намерений.

Теперь к сути нашего предложения.

Мы заинтересованы в дестабилизации обстановки на ключевых транспортных артериях бывшей Российской Империи. Нас не интересуют мелкие стычки. Нам нужен громкий акт, который надолго парализует движение, вызовет хаос или убьет важную персону и продемонстрирует слабость властей. Что именно свершить мы решим сами.

В Вашем распоряжении, как нам стало известно, появился специалист исключительной квалификации. Его таланты нам подходят.

Мы предлагаем Вам сумму в пятьдесят тысяч золотых рублей за выполнение одной, но масштабной задачи. Конкретный объект для ликвидации будет сообщён Вам дополнительно, за день до операции, через надёжного курьера. Это мера предосторожности, которая гарантирует успех, а также нашу с Вами безопасность.

Полученный вами аванс — это доказательство наших возможностей. Остальная сумма будет ждать Вас в условленном месте после выполнения задачи. Срок на подготовку — две недели.

Не сомневаемся, что Вы — человек дела, а не слова. Деньги и хаос открывают дорогу к новой, сильной России, свободной от нынешних узурпаторов. Или к личному благополучию где-нибудь в благодатных краях — это уж как Вы сами решите.

Ждём весточки через привычный канал. Не подведите.

С глубоким уважением и надеждой на сотрудничество,

Ваш партнёр из Германской Империи.

Берлин.

Февраль 1918 года.

Повисла долгая тягучая пауза.

— Иван Павлович… — наконец выдохнула Вера Николаевна, с трудом уже сдерживаемые эмоции. — Это же… Это же государственное преступление! Измена!

Иван Палыч тяжело вздохнул, подошел и положил ей руку на плечо, заставляя встретиться с ним взглядом.

— Вера Николаевна, вы должны взять себя в руки. Мы как раз этим занимается. А вы — ничего не видели и не слышали. Ни слова никому. Иначе… — Он не договорил, но она все поняла.

— Конечно… конечно, Иван Павлович. Я… я все понимаю. И я искренне надеюсь, что вы их поймаете.

— Я тоже, — тихо ответил доктор.

— Поймаем! Уж не сомневайтесь! — бодро ответил Гробовский, пряча листок с переводом в карман.

Иван Палыч, оторвав взгляд от зловещего письма, случайно заметил на подоконнике у Веры Николаевны небольшой глиняный горшочек. В нем цвели, вытянувшись к слабому мартовскому солнцу, несколько нежных, поникших цветков. Их лепестки были пронзительно-синего, почти ультрамаринового цвета, с ярко-желтой сердцевинкой.

— А это что у вас красота такая, Вера Николаевна? — спросил он, чтобы хоть как-то разрядить тягостную атмосферу и отвлечь девушку. — В марте цветы… Редкость.

Вера Николаевна, все еще бледная, с тоской посмотрела на горшок, словно ища в нем утешения.

— Это пролески, Иван Павлович. Голубые подснежники, их еще называют. — Она нервно провела рукой по прохладному стеклу окна. — Купила у старушки Маланьи, что в избушке на краю села, у старого кладбища, живет. Знаете такую?

Иван Палыч кивнул. Знал. Бабка Маланья была известна всем — и как травница, и как блаженная.

— Так вот, — Вера понизила голос, словно делясь страшной тайной. — Она говорит, что эти пролески — особенные. Говорит, что семена ей еще мать-полька перед смертью завещала, из-за границы. И что больше ни у кого во всем уезде таких нет. Только у нее. Я думаю это и в самом деле так. Гляньте, какие красивые! Правда… они пахнут, знаете, не как весна, а чем-то холодным, металлическим… Мне от этого запаха не по себе, но красиво же…

Она замолчала, снова глядя на синие цветы с странным, смешанным чувством восхищения и тревоги.

— И вправду красивые, — кивнул доктор.

— Некогда цветы разглядывать, — шепнул Гробовский. — Пошли. Есть дела поважнее.

В комнате в «Гранд-Отеле» царили сумерки. Иван Палыч щелкнул колесиком зажигалки, и мягкий свет керосиновой лампы выхватил из тьмы озабоченное лицо Гробовского и смятые на столе листы.

— Ну, доктор, — сипло произнес Алексей Николаевич, потирая виски. — Теперь картина складывается. Весь этот сыр-бор, все эти взрывы — не диверсии ради диверсий. Это были пробы. Хорунжий тестировал своего «Профессора», как стрелок перед боем проверяет винтовку. Заодно и своим хозяевам из Берлина демонстрировал. Видал, что пишут?

Гробовский взял письмо, прочитал:

— «В Вашем распоряжении, как нам стало известно, появился специалист исключительной квалификации. Его таланты нам подходят», — он поднял взгляд на доктора. — «Таланты»! Тьфу!

— И заплатили ему за эти «пробы» по-царски, — мрачно добавил Иван Палыч. — Пять тысяч червонцев авансом… это лишь за пробу пера. Огромная сумма. А теперь ему сулят вдесятеро больше. За один, но сокрушительный удар.

— Поэтому он и рвет и мечет! Землю носом роет, чтобы совершить подлость.

Гробовский отложил листок и посмотрел в заиндевевшее окно, за которым медленно опускалась холодная ночь.

— Вопрос в том, Алексей, куда они целится? — задумчиво произнес Иван Павлович. — Какую именно «транспортную артерию» они хотят взорвать? И, главное, ради чего?

Гробовский тяжело поднялся с кресла и зашагал по комнате, его тень причудливо и резко заметалась по стенам.

— Логика подсказывает, что цель должна быть не просто значимой, а символической. Такой, чтобы эхо взрыва дошло до самых верхов. Чтобы продемонстрировать нашу… то есть их, — он поправился, — полную беспомощность.

Иван Палыч вдруг выпрямился, его глаза сузились.

— Погоди… Ты же сам говорил на последнем совещании. Слухи… о переезде.

Гробовский замер как вкопанный. В воздухе повисла тяжелая, звенящая тишина.

— Правительства, — чуть слышно прошептал он. — Из Петрограда в Москву.

Оба мужчины смотрели друг на друга, и в их взглядах читалось одно и то же леденящее душу осознание.

— Думаешь, оно самое?

— Они не просто дорогу взрывать собираются, — голос Ивана Палыча стал хриплым от напряжения. — Они готовят покушение. На сам поезд с членами Совнаркома. На Ленина, Троцкого… всех.

— Именно, — Гробовский с силой ударил кулаком по столу, отчего подпрыгнула чернильница. — Вот он, их «козырь»! Немцам не нужен просто взрыв моста. Им нужен хаос в самом сердце новой власти. Устранить руководство в один день. И Хорунжий с его «Профессором» — идеальные исполнители. Прибыльные, беспринципные и уже доказавшие свою эффективность.

Он снова начал ходить, но теперь его шаги были быстрыми, решительными.

— А как они узнали? — резонно спросил Иван Павлович.

— Верно, — кивнул Гробовский. — Маршрут держат в строжайшем секрете… но утечки возможны. Или они вычислят его логически — основных путей не так много. Наша задача — опередить их. Нужно срочно связаться с Москвой, с Феликсом Эдмундовичем лично! Эх, времени то совсем нет. Письмо от февраля, на подготовку дали две недели. А уже март. Значит вот-вот может случится. Предупредить нужно срочно о угрозе. А здесь… здесь мы должны найти Хорунжего и Горохова до того, как они получат финальную команду. Пока они ждут своего курьера с координатами.

Иван Палыч кивнул, вставая. Усталость как рукой сняло, сменившись холодной, ясной решимостью.

— Значит, времени у нас нет. Ни часу. Они уже на старте. И мы должны быть быстрее. Да только как мы их найдем? За что зацепиться?

— Цепляться не за что! — с отчаянием в голосе провёл рукой по лицу Гробовский. — След Букиниста простыл. Профессионал. Ни паутины, ни пылинки после себя не оставляет. Как призрак.

Иван Палыч молча зашагал по комнате. Верно, Букинист как призрак. И на кладбище наверняка он был. И цветы этой даме носил тоже он. Цветы…

— Погоди, Алексей… Цветы…

Гробовский с недоумением посмотрел на него.

— Какие ещё цветы? Ты о чём?

— Цветы! Те самые, синие, что у Веры Николаевны на окне. Пролески. Она говорила, что купила их у бабки Маланьи, что на краю села, у кладбища. И что таких больше ни у кого нет.

— Ну? — ничего не понимая, буркнул Гробовский.

Иван Павлович подошёл к столу так близко, что почти опрокинул лампу.

— А помнишь ту самую могилу? На старом кладбище, где мы искали следы Хорунжего после истории с Варварой? Там, на заброшенном участке, на тай самой могиле Эжени Несвицкой… лежал такой же букетик. Свежий. Синие пролески. Мы тогда подумали — кто-то из родственников помянул. А если нет?

Гробовский медленно поднялся с кресла. В его глазах зажегся тот самый, хищный сыскной огонёк. Он начал улавливать мысль доктора.

— Если это не родственник… — тихо, с расстановкой, произнёс Иван Павлович. — Если Горохов оставил? Принес редкие цветы. В знак почтения.

— Именно! — воскликнул Иван Палыч. — А Вера сказала, что эти цветы — редкость. Их продаёт только одна-единственная старуха. Значит, все, у кого они есть, так или иначе прошли через неё!

— Бабка Маланья… — Гробовский уже хватал с вешалки свою кожаную тужурку. — Она должна знать, кому ещё продавала свои диковинные пролески в последнее время. Если Букинист, этот старый конспиратор, был у нее, то можно напасть на след! Молодец, Иван Павлович! Это ниточка! Самая тонкая, но единственная! Едем!

— Прямо сейчас⁈ — удивленно воскликнул Иван Павлович, и кивая на окно, за которой было уже темно хоть глаз выколи.

— Сейчас, каждая секунда дорога. Бабке что-нибудь скажем, не развалится, если ночью встанет с печки.

Машина, подпрыгивая на ухабах, мчалась по темной окраине. Фары выхватывали из предрассветного мрака покосившиеся заборы, спящие избы и сугробы, отбрасывающие длинные, искаженные тени. В салоне царило напряженное молчание, прерываемое лишь рычанием мотора и скрипом рессор.

Бабка Маланья жила на отшибе, у самого старого кладбища, как и говорила Вера Николаевна. Одинокий домик с покосившейся трубой, тонущий в сугробах, казался нежилым. Но из окна бился в черноту узкий лучик света — свечи или коптилки.

Гробовский, не дожидаясь, пока вислоусый Карасюк заглушит мотор, уже выпрыгнул на снег, за ним — Иван Палыч и оба молодых чекиста.

— Обойти дом! — отрывисто скомандовал Алексей Николаевич. — Никого не выпускать!

Он решительно толкнул калитку, и они с доктором шагнули в сени. В ту же секунду из-за угла избы метнулась тень. Низкая, быстрая, в темном пальто и картузе.

— Стой! — крикнул Гробовский.

Тень рванула к пролому в заборе, ведшему в сторону кладбища.

— Это чего же? Бабка так бегает? — удивленно спросил Иван Павлович, вглядываясь в темноту.

Нет, это была не Маланья.

— Букинист! Ей-богу он! — прорычал Гробовский, выскакивая следом.

Грянул выстрел, оглушительно, разорвал предрассветную тишину. Белый снег вспыхнул на миг багровым. Тень споткнулась, дернулась, как марионетка, и рухнула лицом в сугроб.

— Держи его! — Гробовский подскочил к раненному, перевернул на спину.

Это был он. Седоватый, с тонкими, интеллигентными чертами лица, которые сейчас исказила гримаса боли. Букинист. Горохов. Пуля чекиста попала ему в грудь.

— Жив еще, — склонившись над ним, констатировал Иван Палыч, врачебный рефлекс оказался сильнее всего. Но помощи уже не было: рана была смертельной.

Доктор скинул меховые перчатки, ими же попытался зажать рану.

Гробовский встал на одно колено. Быстро все поняв по хмурому лицу доктора, принялся расспрашивать Букиниста.

— Ну что, Прокофий Игнатьевич? Игра окончена. Говори, куда собрались заложить бомбу? Куда⁈

Тот хрипло, с кровавым пузырем на губах, рассмеялся. Его глаза, острые и ясные, с безумием смотрели на Гробовского.

— Собрались? — просипел он. — Ошибаешься, товарищ чекист… Не собрался… а уже… заложил.

— Что значит «уже»? — совсем тихо переспросил Гробовский.

— Все… уже… кончено. — Букинист с трудом перевел взгляд на бледное, предрассветное небо. — Часы… заведены… Скоро… громыхнет. Очень скоро.

— ГДЕ⁈ — Гробовский тряхнул его за плечи, но тот лишь беззвучно закашлялся. — Где бомба, сволочь⁈ В каком поезде⁈ На каких путях? Отвечай!

Но Букинист уже не слышал. Его взгляд стал остекленевшим, устремленным в одну точку. На его губах застыла жуткая, торжествующая ухмылка. Ухмылка человека, который знал, что он уже победил. Что его последнее и самое страшное творение уже работает, и остановить его невозможно.

Он был мертв.