Земский докторъ. Том 6. Тени зимы

Глава 15

— Простите за столь… нетрадиционное приглашение, доктор, — начала дама, и в ее бархатном голосе зазвучали почти светские интонации. — Но обстоятельства вынуждают меня к крайним мерам. Видите ли, я оказалась в положении. И это положение… — она сделала небольшую паузу, будто подбирая слово, — … крайне нежелательно для меня в данный момент.

Иван Павлович вопросительно глянул на незнакомку.

— Видите ли, доктор, — сказала она, вновь принимая изящную позу на диване и поправляя складки халата, — я оказалась в крайне щекотливой ситуации. Она требует… медицинского вмешательства. И чем скорее, тем лучше.

Она сделала паузу, давая ему понять, что речь не о банальной простуде. Иван Палыч сидел не двигаясь, его лицо было невозмутимо, практически каменная маска, но ум работал лихорадочно. Что случилось, что понадобился он? Да еще таким образом доставили… Похитили! Наган к ребрам наставили… Отравление? Лечение пулевого ранения? Извлечение пули? Не хотелось бы вновь оказаться в рабстве, в каком он уже побывал, там, в болотах.

— Я не совсем понимаю, — произнес доктор. — Если вам нужна медицинская помощь, существуют больницы. Какое вмешательство требует такой… секретности?

— О, доктор, не притворяйтесь простачком, — девушка мягко усмехнулась. — Больницы, официальные врачи… Они ведут записи, задают вопросы, потом еще и шепчутся наверняка с медсестрами. А уж у тех язык помело! Мне же требуется абсолютная секретность.

— Объясните конкретнее, — потребовал он, начиная догадываться о чем идет речь. — О каком вмешательстве идет речь? Без этого я ничем не могу помочь.

Она взглянула на него оценивающе, будто решая, сколько правды можно ему рассказать. Затем ее взгляд смягчился, в нем появились ноты искреннего, как ему показалось, страдания.

— Хорошо. Говорю прямо. Я нахожусь в положении, — она произнесла это тихо, опустив глаза на свои руки, сжимавшие шелк халата. — И это положение… оно не просто нежелательно. Оно катастрофично для меня. Вы должны меня понять. Я женщина…

— Вы хотите… — его голос прозвучал хрипло и неестественно громко в тишине кабинета, — чтобы я сделал вам аборт?

— Да, — ответила девушка просто, как будто речь шла о прописанном микстуре. — Именно это мне и требуется. И требуется срочно. Причем с соблюдением всей секретности!

— Вы с ума сошли! — он не сдержался. — Я же врач! Я давал клятву Гиппократа! Я не мясник и не палач, чтобы уничтожать жизнь в ее зачатке! И уж тем более не стану совершать уголовное преступление по приказу какой-то… — он запнулся, сжимая кулаки, пытаясь обуздать ярость. — Нет! Ни за какие деньги! Ни под каким предлогом!

Все напускное изящество и мнимая уязвимость девушки исчезли в один миг. Она не двинулась с места, но ее осанка, ее взгляд стали другими — жесткими, властными, не терпящими возражений. Бархат в ее голосе испарился, обнажив холодный, отточенный металл.

Иван Павлович понял — еще слово и его просто тут пристрелят, как собаку.

— Иван Павлович, — ледяным тоном произнесла незнакомка. — Оставьте ваши высокопарные речи для воскресной проповеди или для впечатлительных барышень в вашей больнице. Тут они неуместны. Вы здесь. И отсюда есть только два пути. — Она медленно поднялась, и ее красный халат зашуршал, словно змеиная кожа. — Либо вы делаете то, о чем я прошу, получаете свои деньги — и немалые! — и вас отвозят обратно, как ни в чем не бывало. Либо… — она бросила короткий, уничтожающий взгляд на дверь, за которой, он знал, стояли те самые «парни» с наганами, — ваши принципы будут стоить вам очень и очень дорого. Представьте, какой удар будет для вашей молодой, любящей жены… Анны Львовны, кажется?.. получить известие, что с вами случился… несчастный случай. Или что вы просто бесследно исчезли. Выбор, как говорится, за вами. И время на раздумья истекает.

Ожидаемо. А что он еще хотел? Теплого приема едва ли стоило ждать. Каков выбор? Чертовски непростой.

Молчание затянулось, стало тяжелым, давящим. Женщина наблюдала за доктором, не шелохнувшись, как хищница, замершая перед решающим прыжком, и в ее взгляде читалось леденящее душу удовлетворение.

Наконец, доктор кивнул. Один короткий, безжизненный кивок, от которого заныло все внутри.

Уголки ее идеально подведенных губ дрогнули в подобии улыбки.

— Рада, что мы достигли взаимопонимания, — произнесла она, и в ее голос вновь вернулись бархатные, ядовитые нотки. — Не волнуйтесь, все пройдет быстро и с минимальным риском. Я позаботилась обо всем. — Она плавным, почти театральным жестом указала на небольшой столик в углу комнаты, где на стерильной белой салфетке были аккуратно разложены резиновые перчатки, пузырьки со спиртом, вата, корнцанги и несколько завернутых в марлю острых инструментов, блеск которых казался зловещим в мягком свете лампы. — Все необходимое приготовлено и простерилизовано. Можете приступать, когда будете готовы.

Доктор удивился — подготовились основательно. Видимо грабанули аптеку, потому что помимо нужных инструментов лежали еще и абсолютно к делу не относящиеся.

— Хорошо. Но сначала — осмотр. Без этого никак.

Она кивнула и легла на диван, застеленный поверх кожи чистой простыней. Доктор выругался про себя, натянул перчатки. Его пальцы, привыкшие к этой работе, двигались автоматически, в то время как разум метались в поисках выхода.

Иван Павлович понимал, куда попал — сложил в голове все факты. И картина получалась не радужной. Во-первых, дама явно не простая, общается с людьми серьезными. Это видно и по повадкам, и по общению. Возможно, она дама самого Хорунжего — люди, которые привезли его сюда, подозрительно похожи под описание тех, кто убил Ефремова. Но не все так однозначно, потому что есть пункт номер два.

И это духи «Narcisse Noir» — «Черный нарцисс». Именно такими пах убийца Ефремова. А значит… он тайно встречается с подругой своего шефа! Дерзкая мысль? Дерзкая. Но бандиты порой бывают весьма рисковыми и такой необычный любовный треугольник исключать не стоит. Тем более, что в подтверждение этой версии есть один факт — беременность этой самой мадам. И беременность эта явно не запланированная — раз его выкрали, привезли сюда и хотят, чтобы все прошло в максимальной секретности. Боятся гнева шефа. Еще бы! Едва он узнает, что ему наставили рога, как места мало будет всем!

И это все можно сейчас использовать, чтобы сохранить себе жизнь и выйти на след Хорунжего. А то, что его убьют после операции, Иван Павлович не сомневался — такой свидетель точно никому не нужен. Значит нужно выкручиваться, тянуть время.

— Давайте, доктор, действуйте, — сказала дама.

— Будет немного неприятно…

— Ничего, бывало и хуже.

Что же придумать? Иван Павлович стал лихорадочно соображать, параллельно делая пальпацию и осторожные нажатия. Впрочем, повезло. Судьба сама подкинула ему идею.

Пальцы доктора вдруг наткнулись на то, что заставило его внутренне замереть. Он изменил давление пальцев. Затем попросил даму повернуться и проверил еще раз.

Снимая перчатки, он чувствовал, как по спине заструится ледяной пот. Судьба предоставила ему шанс. Страшный, но шанс.

— Что вы молчите? — голос дамочки прозвучал резко. — Все в порядке?

— Нет, — ответил Иван Палыч, глядя ей прямо в глаза. — Не в порядке. Операция, о которой вы просите, невозможна.

Она мгновенно села, глаза ее вспыхнули гневом.

— Что значит «невозможна»? Я привела вас сюда, чтобы вы решили проблему, а не отказы мне тут оформляли!

— Я не отказываюсь. Я констатирую медицинский факт, — ответил доктор. — У вас аномалия развития матки. Скорее всего, двурогая матка или выраженный загиб, осложненный спаечным процессом после прошлых воспалений. Я почти уверен.

— Что это значит? — прошипела дама, злобно зыркнув на доктора.

Иван Павлович тяжело вздохнул, начал терпеливо объяснять:

— Это значит, что любое вторжение, особенно на таком сроке, с высочайшей вероятностью приведет к перфорации стенки матки, массированному кровотечению, которое я не смогу остановить здесь, с помощью ваты и спирта, которые вы притащили, и вашему мучительному летальному исходу в течение получаса. Проще говоря, я вас убью. Думаю, ни вы, ни я этого не хотим.

Девушка вскочила, ее лицо исказила ярость. Она была похожа на фурию.

— Вы врете! Вы просто трусите и придумываете отговорки!

— Проверьте у любого другого врача, — парировал он холодно. — Если, конечно, найдете такого, кто согласится на это после осмотра. Риск составляет более девяноста процентов.

— Чушь!

— Скажите, — начал Иван Палыч, понимая, что нужно убедить даму в своей правоте, —месячные всегда проходят болезненно, что приходится отлеживаться? Не просто дискомфорт, а настоящие спазмы, отдающие в поясницу и крестец, особенно в первые дни?

Женщина пристально посмотрела на доктора, не ответила, но в глазах прочиталось сомнение.

— А раньше, в молодости, — продолжал доктор, глядя на неё не отрываясь, — не было ли у вас серьезных воспалений «по-женски»? Длительных, с температурой, которые плохо поддавались лечению? Возможно, даже был неудачный выкидыш или осложненные роды, о которых вы предпочитали не вспоминать? Именно тогда, скорее всего, и сформировались спайки, которые теперь усугубляют врожденную аномалию.

Она вновь не ответила, но её побледневшее лицо и молчание были красноречивее любых слов.

— И сейчас, — тихо, почти шепотом, закончил Иван Палыч, — вы чувствуете, что беременность протекает не так, как должно? Тянущие или острые, жгучие боли, несоответствие размеров сроку, странное ощущение тяжести и давления не в том месте? Есть такое? Ваше собственное тело уже кричит вам о проблеме, которую я лишь констатирую.

Повисла долгая пауза.

— А можно это… убрать? Эту аномалию? — наконец подала она голос.

— Нет, — он покачал головой. — Это анатомическая особенность. Как цвет глаз. Ее нельзя «убрать». Никакая операция здесь не поможет. Только создаст дополнительные риски.

— Значит, выхода нет?

Доктор не ответил — давил на нервы. Молчание в комнате стало звенящим, как натянутая струна. Иван Палыч видел, как в глазах женщины борются ярость, разочарование и холодный, животный страх. Да, пусть понервничает, почва из-под ног выбита у нее, пусть поддастся эмоциям.

— Так есть ли выход? — повторила вопрос дама.

И доктор почувствовал — если ответит сейчас отрицательно, то тут же последует команда ее цепным пса убить его. А потом они пойдут в другое село и больницу — искать более сговорчивого доктора.

Поэтому он мягко ответил:

— Вы не совсем правильно меня поняли. Я не сказал, что ситуация безнадежна. Я сказал, что прямое вмешательство на данном этапе, в этих условиях, — это самоубийство. Ваша аномалия — двурогая матка в сочетании с хроническим сальпингоофоритом и выраженным спаечным процессом в малом тазу — создает не просто риск, а гарантированную катастрофу.

Он видел, как она замерла, пытаясь понять непонятные слова. Это был крючок, и он должен был зацепить ее.

— Но это не приговор, — продолжал он, делая вид, что обдумывает план. — Просто нужен иной, более тонкий и подготовленный подход. Аборт на таком фоне — это топорная работа мясника. А нам требуется ювелирная, которая не создаст проблем вашему здоровью. Сначала необходимо купировать острый воспалительный процесс, который у вас точно есть, судя по пальпации и анамнезу. Нужно снять отек, уменьшить гиперемию тканей, повысить их эластичность. Для этого требуется премедикация: курс инъекций спазмолитиков. Обязательно мощная антибиотикотерапия для подавления потенциальной инфекции. Параллельно — ферментотерапия для размягчения спаек. Без этого этапа любое вторжение закончится тем, о чем я сказал.

Он сыпал терминами, сознательно усложняя и без того сложную для неспециалиста картину, создавая иллюзию продуманного, научного подхода. Он видел, как она старательно слушает, пытаясь уловить суть, и тонет в незнакомых словах.

— И все это… это можно сделать? — спросила она, и в ее голосе снова появилась неуверенность, смешанная с надеждой. — Чтобы потом… ну вы поняли…

— Можно, — твердо сказал Иван Палыч. — Но не здесь. У меня здесь нет ни бициллина, ни лидазы, ни стерильных шприцев для курса. Все это — в запасах уездной больницы. Мне нужно вернуться, чтобы приготовить в нужной пропорции необходимые препараты. Это не вопрос одного дня. Нужно время.

Он произнес это с такой уверенностью, с таким видом человека, полностью погруженного в решение медицинской задачи, что это на время отвлекло ее от мыслей о его возможном побеге или предательстве.

— Вернуться? — ее глаза снова сузились, в них вспыхнуло привычное недоверие. — Вы думаете, я вас просто так отпущу? Чтобы вы сбежали или нажаловались своей милиции?

— А какой у меня выбор? — развел он руками, изображая искреннее недоумение. — Без препаратов я бессилен. Я могу провести ту операцию, о которой вы просили, прямо сейчас. И, с вероятностью в девяносто процентов, констатировать вашу смерть от кровопотери через двадцать минут. И отправиться следом за вами на тот свет. Или я могу попытаться спасти вашу жизнь и решить вашу проблему, но для этого мне нужны мои лекарства и мой кабинет. Выбор, как говорится, за вами.

Он поставил ее перед дилеммой: немедленная, почти гарантированная смерть или отсрочка с призрачным шансом. Он играл на ее главном инстинкте — инстинкте самосохранения.

Дама отвернулась и, шелестя халатом, прошлась по комнате. Он видел, как она сжимает и разжимает кулаки, как внутренняя борьба искажает ее красивое лицо.

Девушка подошла к столику, достала из пачки сигарету, закурила.

Наконец, она резко обернулась. Ее решение было написано на лице — жесткое, вымученное, основанное на холодном расчете.

— Хорошо, — прошипела она. — Вы поедете обратно. Но запомните. За вами будут следить. Каждый ваш шаг. Если вы попытаетесь предупредить кого-то, сходить в милицию или просто не появитесь завтра в больнице… — она сделала паузу, давая словам просочиться в сознание, как яд. — Мы найдем вас. И вашу молодую жену. Анну Львовну, ведь так? — Она с наслаждением произнесла имя, видя, как доктор вздрогнул. — И с вами поступят точно так же, как с тем милиционером в гостинице. Вы же видели его? — ее губы растянулись в безжизненной улыбке. — Подушка — это тихо, доктор. И не пачкает ковры. Ефремов тоже сначала сопротивлялся. Но ненадолго.

Она подошла к нему вплотную, и запах «Черного нарцисса» стал удушающим.

— Завтра утром, к десяти часам, за вами приедут. Будьте готовы. Со всеми вашими… препаратами. Вы поняли меня, господин доктор?

Иван Палыч сглотнул, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Страх, настоящий, ледяной страх сковал его. Она не блефовала. Она просто констатировала факт.

— Я понял, — тихо сказал он.

Его отвели обратно к карете, снова надели повязку на глаза. Но на этот раз, сидя в салоне и чувствуя в боку холодок дула нагана, он думал не о своем спасении, а о том, что только что втянул в эту смертельную игру Анну Львовну. Игра началась. И ставкой в ней были их жизни. У него была одна ночь, чтобы придумать, как выйти из этой ловушки, в которую он сам себя загнал, спасая свою жизнь ценой невероятного риска.

Больница погрузилась в ночную тишину. Иван Палыч вернулся сюда под вечер — его вышвырнули в городе и пришлось добираться до Зарного своим ходом. Домой не пошел — отправил через Андрюшу записку Анне Львовне, что задержится в больнице. Понимал, что за ним следят и идти домой опасно.

В голове прокручивался вечерний разговор, каждое слово, каждая угроза. Он напал на след Хорунжего. Вплотную. Эта женщина, пахнущая «Черным нарциссом», была любовницей бандита, его укрытием, его слабым местом. Через нее можно было добраться и до самого атамана. Но эта же ниточка была завязана на его горле и на горле Анны Львовны.

Сообщить Красникову? Бесполезно. В милиции, сидела «крыса» — Ефремов точно был не один, — осведомитель. Рискованно. Любое движение официальных лиц будет тут же известно банде. Сообщить Гробовскому? Алексей Николаевич теперь чекист, у него другие полномочия, другой масштаб. Но ЧК только создается, у них нет еще ни сил, ни сети. Рискнуть и втянуть друга в заведомо проигрышную схватку, где противник действует из тени и не брезгует убийствами женщин? Тоже опасно. Ведь могут и его… Нет, нужно действовать одному. Тем более, что ситуация необычная — дама эта вряд ли будет распространяться Хорунжему о их с доктором тайных встречах. Так что тут есть определенный плюс. Нужно тянуть время. Завтра сделать одну инъекцию. И не простых лекарств, а чего-нибудь такого, что можно было потом выдать за ухудшение здоровья.

Например, сальмовин — экстракт от мигрени.

Иван Павлович ухмыльнулся. Вполне безобидное лекарство, введенное внутримышечно, — что тоже безвредно, — вызовет неприятные симптомы: бледность, дрожь, потливость, замедление пульса, ощущение холода, спазмы внизу живота. Это можно выдать за ухудшение состояние дамы и попытаться вытянуть еще времени.

А еще — снотворного нужно взять с собой. На всякий случай. Кто знает, как все обернется. А от этих головорезов можно ожидать чего угодно.

«За вами будут следить. Каждый ваш шаг».

Иван Павлович подошел к окну, отодвинул штору и выглянул в ночь. Двор больницы тонул в глубокой тьме, лишь одинокий фонарь у ворот отбрасывал желтоватый, неверный свет. И тут он его увидел.

В глубине двора, прислонившись к стволу старой березы, стоял мужчина. Высокий, в темном длинном пальто и картузе, надвинутом на глаза. Он не двигался, не курил, просто стоял и смотрел на освещенные окна больницы, в частности, на окно его кабинета. Зима, холодно, а он стоит. И не просто так.

Ледяная волна прокатилась по телу Ивана Палыча. Это не был ночной сторож и не случайный прохожий. Это был тот самый наблюдатель, приставленный к нему. Вот ведь черт!

Иван Павлович отстранился от окна вглубь комнаты, в тень. Значит, все серьезно. Любой его неверный шаг — к Гробовскому, к Красникову, даже попытка тайком покинуть больницу — будет немедленно замечен. И последствия… Он снова вспомнил бледное, искаженное ужасом лицо задушенного милиционера Ефремова.

Он был в ловушке. Впрочем, ему было не привыкать.