Земский докторъ. Том 6. Тени зимы

Глава 4

— Рану в груди? Неделю назад? К-х-м… — хирург городской больницы № 3 господин Мельников был раздражен — его отвлекали от его обеденного часа какими-то странными непонятными расспросами не менее странный гражданин. В котомке ждала приготовленная женой картошка в мундирах, заботливо завернутая в полотенце, чтобы не остыла, сало с прожилками мяса, хлеб. А тут этот нарисовался…

— Константин Михайлович, пожалуйста, припомните. Очень важная информация.

— Я же говорю вам… — доктор вопросительно глянул на гостя, пытаясь припомнить его имя.

— Алексей Николаевич, — подсказал Гробовский.

— Я же говорю вам, Алексей Николаевич, что не было у меня таких пациентов за последнюю неделю. С ранением в ногу — был, в плечо был, даже двое. И даже с головой приходил — ему пуля ухо отсекла. А вот чтобы в грудь — такого не было.

— Уверены?

— Еще как. Товарищ, я попрошу, у меня времени осталось совсем ничего, а мне потом еще смену целую на ногах. Отдохнуть хочу хоть немного, да перекусить.

Гробовский не стал докучать ему дальше, попрощался с врачом и вышел. Быстро поймал фаэтон, домчал до северной части Зареченска. Там, в пятом доме по улице Маяковского нашел находящегося в отпуске некоего Воронцова — старого хирурга с умными, пронзительными глазами.

— Доктор Воронцов?

— Слушаю вас, молодой человек.

— Мне нужна консультация. Не по пациенту. По ране.

— А вы собственно… — вопросительно посмотрел доктор на гостя.

Гробовский протянул справку. Воронцов внимательно ее прочитал.

— Внештатный сотрудник милиции? — доктор скептически поднял бровь. — Я вообще-то клинический хирург, товарищ, а не судмедэксперт.

— Дело… государственной важности, — соврав, выдохнул Гробовский. Он достал из внутреннего кармана блокнот и развернул его на странице с зарисовкой, которую со всей тщательностью сделал сам. — Вот. Огнестрельное ранение в грудь. Пуля вошла здесь, ниже ключицы. Ее извлекли. Рана была зашита. Около недели назад. Я ищу того, кто сделал эту операцию.

Воронцов нахмурился, снял очки, протер стекла и снова надел, внимательно вглядываясь в схематичный, но точный рисунок. Принялся водить пальцем по бумаге, бормоча что-то себе под нос.

— Гм… Входное отверстие… Глубина… Интересно… И что же вам надо от меня?

— Подскажите, случаем не вы делали такую операцию на прошлой неделе?

— Однозначно нет, — Воронцов покачал головой. — Но… — Он снова уткнулся в рисунок, тыча в него пальцем. — Это вы с натуры срисовывали?

— Я. Сделал все в точном масштабе и точностью. Хотел фотографию сделать, да не успел.

— Рисунок вполне хорошо все показывает, — покачал головой Воронцов. — Вот смотрите. Видите, как изображены швы?

Гробовский наклонился.

— Вижу. А что?

— Ровная, дугообразная линия разреза. Четкая, без «зазубрин». Это значит, разрез делали уверенно, одним движением скальпеля, не «пилили» кожу. — Воронцов провел пальцем по линии. — А вот шов… Обратите внимание на расстояние между стежками. Оно идеально одинаковое. И глубина проколов… Видите, как они симметричны? Работал явно не дилетант, а кто-то из нашего брата. Тот, кто делал подобное сотни раз.

Гробовский присмотрелся.

— Игла шла под правильным углом, — продолжил Воронцов. — Шовный материал… судя по тому, как быстро и чисто все зажило, потому что на рисунке нет характерный пятен — кетгут или шелк, а не простая льняная нитка. И самое главное — видите этот изгиб? Шов повторяет анатомическую кривизну тела, чтобы избежать натяжения кожи. Это высший пилотаж. Так шьют не просто чтобы «закрыть дыру», а чтобы минимизировать рубцевание и обеспечить максимальное заживление.

Воронцов снял очки и снова протер их, тяжело вздыхая.

— Нет, товарищ. Я не делал эту операцию. Но по белому завидую. Хотел бы я такого доктора видеть в нашей больнице. Надеюсь смог хоть чем-то помочь?

— Благодарю вас, доктор, — поднялся Гробовский. — Вы не представляете, какую помощь оказали.

— Надеюсь, это поможет найти того, кого вы ищете, — устало произнес Воронцов.

— И я на это надеюсь.

Это был уже четвертый доктор, к которому пришел Алексей Николаевич. Цель вполне понятная — найти того, кто зашивал рану бандита. Но никто — ни в городской больнице, ни даже в частной практике, — ему не помог. Не было таких пациентов. Никто не оперировал молодого мужчину с огнестрельным ранением в грудь в последние недели. Никто. Значит бандит не лечился в городе. Тогда где? В селах таких врачей нет. Странно.

Гробовский вышел на крыльцо дома, закурил. День клонился к вечеру, над городом висела тяжелая, промозглая мгла. Странно все получается. Что дальше? Попытаться узнать кто же такой этот налетчик со странной раной на груди? Этим уже занимается Лаврентьев. Остается только ждать и… возвращаться в Зарное.

После городской суеты тихое, продутое ветрами село казалось островком спокойствия. По пути Гробовский все же зашел к Прониным, и в большей степени к Анюте. Не смотря на возраст, она могла очень сильно помочь в поисках Ивана Павловича. Тем более, что она единственная, кто видел доктора в последний раз.

Анютка Пронина встретила его с серьезным, не по-детски взрослым лицом.

— Алексей Николаевич! Вы вернулись. Что в городе?

— В городе — суета, Анюта, — честно признался он, опускаясь на одно колено, чтобы быть с ней на одном уровне. — Я вот к тебе по какому поводу…

— Иван Павлович? — тут же догадалась девочка.

— Верно, он самый.

Гробовский грустно улыбнулся. Неужели даже простой ребенок уже может прочитать его? Впрочем, Анюта далеко не простой ребёнок.

Он посмотрел девочке прямо в глаза.

— Ты говорила, что ваши скауты все вокруг облазили. Ты бы поспрашивала у своих, может, кто-то еще видел что-то в тот день на реке? Не обязательно доктора. Не обязательно в тот же час, может раньше, может позже. Главное — тот самый день. Спроси, видели ли хоть что-то — может, кусок ткани какой зацепился за корягу? Или лодка какая-нибудь чужая? Может, кто-то посторонний в тех местах был? Любая мелочь может быть важна.

Анюта нахмурила лоб, ее лицо стало сосредоточенным, как у настоящего командира, ведущего разведку.

— Так точно, Алексей Николаевич, узнаю!

— Спасибо большое!

Гробовский проводил взглядом девочку, потом сам побрел к дому Ращупкиных. В избе пахло жареной уткой и свежим хлебом — запах уюта и простого семейного счастья, который так контрастировал с темным водоворотом его мыслей. Аглая, уставшая, но с сияющими от радости хозяйственных хлопот глазами, возилась у печи. Увидев мужа, улыбнулась.

— Ну что? Опять ничего? — спросила Аглая, откладывая ухват и снимая с его плеч промокший насквозь плащ.

— Ничего, — сокрушенно, с горькой усмешкой выдохнул он, тяжело опускаясь на дубовую лавку у входа. Скрип дерева прозвучал громко в наступившей тишине. — Но… я не остановлюсь, Аглаюшка. Не могу поверить, что он просто умер. Не такой он человек.

Аглая молча подошла к нему, села рядом и взяла его большую, сильную руку в свои маленькие, работящие ладони.

— Все не отпустишь? — тихо спросила она.

Он глянул на нее так, словно обжегся, удивление и боль отразились в его глазах.

— Не могу. Не верю я в это! Не мог Иван Павлович так просто умереть! Не верю!

Он ждал от нее слов утешения, согласия, поддержки. Но Аглая ничего не сказала. Она лишь погладила его по голове, как ребенка, и совсем тихо, почти шепотом, прошептала:

— Время лечит, Алексей. Время все расставляет по местам.

— Но мне нужно еще немного времени, — прошептал он в ответ.

Она лишь кивнула.

— Пошли кушать. Голодный? Я приготовила… — Аглая замолкла, а ее лицо вдруг исказилось легкой гримасой. Она отвела руку от его головы и невольно приложила ладонь к своему огромному, туго натянутому животу.

— Ой-ой-ой, — тихо выдохнула она, закрывая глаза.

— Что? Что такое? — Алексей встрепенулся.

— Ничего, ничего, — она сделала глубокий вдох и открыла глаза, пытаясь улыбнуться. — Просто малыш… так активно шевелится. Будто торопится куда-то. Уже скоро, совсем скоро.

— Аглая? Тебе плохо?

— Нет, нет, — она покачала головой, но рука так и осталась на животе. — Просто… ложные, наверное. Иван Павлович говорил, что это бывает. Тело готовится. Тренируется.

Она произнесла имя доктора невольно, по старой памяти, и тут же спохватилась, посмотрев на Алексея испуганно, будто сделала что-то не так.

Но он уже не думал об этом. Он видел, как напряглось ее тело, как побелели костяшки ее пальцев, впившихся в ткань платья. И ему это не понравилось.

— Ложные? — переспросил Алексей Николаевич. — Они часто бывают? Сильные?

— Последние дни… да, — призналась она, снова делая глубокий, медленный вдох, как ее учили. — Но сегодня… как-то чаще и… чувствительнее.

Он встал, подошел к комоду, налил в кружку воды из глиняного кувшина и подал ей.

— Пей. Маленькими глотками.

— Спасибо. Все, уже легче. Ты садись, поешь. Алексей, я же… ужин…

— Ужин подождет. Ты приляг.

Он помог ей подняться с лавки и проводил в их закуток, за печку, где стояла их узкая кровать. Она опустилась на одеяло с облегчением, прислонившись спиной к прохладной бревенчатой стене.

Он сел на край кровати, положил руку ей на живот. Под его ладонью жизнь бушевала, перекатывалась, билась — странная, мощная, независимая сила.

— Вот, чувствуешь? — она улыбнулась слабой улыбкой. — Опять. Будто мячик перекатывается. Или… или пяточкой упирается. Вот сюда.

Он чувствовал. Сквозь ткань платья он ощущал твердый, напряженный шар ее живота и странные, волнообразные движения внутри. Это было одновременно пугающе и прекрасно.

— Он сильный, — произнес Алексей с невольным уважением в голосе.

— Или она, — поправила Аглая, и в ее глазах блеснул огонек. — Может, у нас дочка будет. Похожая на тебя. С твоими упрямыми глазами.

Он хмыкнул, но руку не убрал.

Они сидели так в тишине, прислушиваясь к таинству, происходящему внутри нее. Внешний мир перестал существовать. Осталась только эта комната, теплая печь, и это чудо — новая жизнь, которая совсем скоро должна была явиться на свет.

Следующим утром Алексей Николаевич направился к школе. Нужно было увидеть всю местность сверху, целиком, понять куда могло унести Ивана Павловича течение.

Не успел он дойти до площади, как из-за угла избы выскочила знакомая юркая фигурка. Анютка Пронина была вся взволнована, ее глаза горели.

— Алексей Николаевич! А я как раз вас ищу! — она запыхалась, подбегая к нему. — Расспросила я всех, как вы и просили! И Васька, Василий Кузнецов… рассказал. В общем он видел!

Гробовский остановился как вкопанный.

— Что видел, Анюта? Говори толком.

— Лодку! — выпалила девочка. — Только не именно в том месте, не на красной земле, а ниже по течению, за каменной грядой. Васька дрова на возу грузил с отцом на том берегу и видел — лодка, говорит, плыла, совсем крохотная. Сколько было людей он не разглядел — далеко было, да и туман еще не весь сошел. Лодка уплыла на тот берег, в камыши, и скрылась.

Сердце Гробовского учащенно забилось. Значит, все-таки была лодка.

— Молодец, Анюта! Огромное тебе спасибо. И Ваське передай благодарность, — он потрепал ее по плечу.

Теперь карта была нужна ему как воздух.

В школе было тихо и пусто. Анна Львовна, уже в пальто и шляпке, собиралась уходить, но увидев Гробовского, улыбнулась и сняла верхнюю одежду.

— Алексей Николаевич! Я уже думала, вы передумали, — как ни старалась она придать своему голосу будничности, от Гробовского не ускользнула нотка грусти, очень горькая, звенящая.

«Тоскует, — подумал Алексей Николаевич. — Как и все мы…»

— Я карту вот вам приготовила.

Она подошла к старому книжному шкафу, достала оттуда толстый, потрепанный том в кожаном переплете — «Землеописание Зареченского уезда с приложением карт и планов» — и развернула его на учительском столе. Пожелтевшие от времени листы испещряли причудливые линии, условные знаки и аккуратные подписи старинным почерком.

— Вот, смотрите. Это наша река Темнушка.

Гробовский наклонился над картой.

«А вот и место, где все произошло… — подумал он, ткнув пальцем в точку чуть выше старого кладбища. — Обрыв. Сильное течение, водоворот…»

Его палец пополз вниз по течению.

«Вот каменная гряда, о которой говорила Анюта. Течение здесь разбивается на несколько потоков. Потом поворачивает, огибает холм. Ниже… вот здесь, — он провел к широкому разливу, поросшему по берегам густыми зарослями камыша, которые на карте были обозначены частыми мелкими черточками. — Сюда и могло вынести, больше некуда. Здесь же видели и лодку».

Затем его взгляд перешел на другой берег. Там карта резко меняла характер. Вместо относительно пологих склонов и деревенских угодий начинался сплошной массив темно-зеленого цвета с надписью: «Лес казенный. Чащоба». Дорог почти не было, лишь одна тонкая, едва заметная ниточка, теряющаяся среди зарослей и ведущая к крошечному квадратику с подписью: «Кордон лесной».

«Лесничий, — подумал Гробовский, вспоминая слова Анны Львовны. — Дед Степан и его внучка с мужем… Терентьевы. Нет, слишком далеко от места».

Он изучил каждый изгиб реки, каждую протоку, каждую отмель. Его мозг, привыкший анализировать и строить версии, работал на пределе. Он прикидывал скорость течения, силу ветра в тот день, возможные точки, куда могло выбросить тело или где мог причалить тот, кто это тело подобрал. Опять же эта лодка… не давала она покоя Алексею Николаевичу. Может, это как раз лодка Терентьевых?

— Анна Львовна, — поднял он голову. — Этот кордон… Терентьевы. Они надежные люди?

Анна Львовна задумалась.

— Марьяна — да, простая, работящая девушка. Ее, кстати, Иван Павлович практически спас, с того света достал. А Елисей… Он у нас в Совете раньше был. В люди не стремится. Но честный, порядочный. А что?

— Так… просто, — Гробовский снова уткнулся в карту, но теперь его взгляд был прикован к тому самому лесному кордону и прилегающему к нему участку реки.

Он мысленно проигрывал возможные сценарии. Напрашивалось три варианта событий.

Первый: Иван Павлович погиб, и его тело унесло течением. Тогда его следовало искать далеко вниз по реке, возможно, уже в другом уезде.

Второй: его выбросило на берег без сознания, и он лежит где-то в камышах, мертвый, потому тут тоже шансов нет никаких. Эта мысль вызывала у Гробовского леденящую тоску.

Сценарий третий, самый маловероятный и самый желанный: доктора подобрали. Но кто? Бандиты? Тогда зачем? Чтобы требовать выкуп? Но требований не было. Чтобы заставить лечить своих? Это уже ближе к правде, особенно учитывая вчерашний налет на больницу. Да рана того бандита, аккуратно защита, очень гладко ложится в эту версию.

Его взгляд снова зацепился за крошечный квадратик кордона. Уединенное место. Глухомань. Идеальное укрытие. И лодка, по словам мальчика, ушла на тот берег.

— Анна Львовна, — его голос прозвучал тихо, но твердо. — Я, пожалуй, возьму эту книгу на день-другой. Тщательнее изучу. Если вы не против конечно?

— Конечно, Алексей Николаевич, — кивнула она. — Только, ради бога, не порвите. Это же библиотечный экземпляр.

Он вышел из школы, прижимая к себе драгоценный том. Морось перестала, но небо по-прежнему висело низко и угрюмо. В голове у него уже складывался план. Просто сидеть и изучать карту мало. Нужно действовать. Нужно идти туда. На тот берег. К кордону. И дальше. Дойти до хутора. Искать там.

Но сделать это в одиночку было бы безумием. Нужна помощь. И он знал, к кому обратиться.

Он повернулся и быстрым шагом направился не домой, а к зданию сельсовета, где, как он знал, в это время уже должен был быть Степан Пронин. Ему нужны были люди, лодка и официальное прикрытие. Охота на призрака вступала в новую фазу.

Степан Пронин откинулся на спинку кресла, посмотрел на Гробовского с нескрываемым раздражением и усталостью.

— Алексей Николаевич, да очнись же ты! — он достал папиросу, принялся ее нервно крутить между пальцами. — Сколько можно? Иван Палыч погиб. Понятно и ясно! Выжить в ледяной ноябрьской воде, да еще и с раненным, после драки — невозможно! Пора принять это факт и двигаться дальше. Понимаю — тяжело. Мне и самому не по нутру такое. Хороший он человек был. А тут такое… Но жизнь то продолжается.

Гробовский стоял напротив, сжав кулаки. Лицо его было бледным от сдержанной ярости.

— Факт? — совсем тихо произнес он. — Какой факт, Степан? Того, что вы не нашли тела? Это ваш факт? Человек пропал без вести. Пока мы не увидим его тело — нельзя ставить крест. Нельзя!

— Да ты послушай себя! — Пронин ударил кулаком по столу, заставляя подпрыгнуть стопку бумаг. — Течение! Холод! Шансов ноль! Ты попробуй сам ради эксперимента зайти в воду — сколько продержишься? Что ты смотришь? Не вздумай только так сделать, а то мало ли… Ты себя на утешение дурачишь, и всех нас за собой тянешь!

— Я себя не дурачу, — сквозь зубы проговорил Гробовский. — Я ищу. И я найду. Или его, или доказательства его гибели. Но не буду сидеть сложа руки, пока кто-то, возможно, нуждается в помощи!

— Так это уже не поиски, это авантюра! — грустно улыбнулся Пронин. — И я, как председатель совета, не дам тебе людей на это безумие! Не дам ресурсов! Хватит с нас уже этого цирка! У меня других дел полно.

Гробовский медленно встал. Вся его ярость вдруг ушла, сменилась ледяным, непоколебимым спокойствием.

— Хорошо, Степан Тимофеевич, — сказал он совсем тихо. — Ваша позиция мне ясна. Людей и ресурсов я у вас просить не буду. Сам справлюсь.

Он развернулся и вышел из сельсовета, хлопнув дверью.

Пронин еще несколько секунд сидел, тяжело дыша, потом смахнул со лба пот и с раздражением отшвырнул в сторону папку с бумагами.

— Упрямый дурень! Совсем разум растерял на фронте!

Алексей Николаевич не пошел домой. Он прямым шагом направился к реке, к тем самым мосткам, где стояла лодка Пронина.

Он действовал быстро и молча. Отпер замок (ключ в пылу беседы с Прониным так и не отдал), сбросил тяжелое пальто, оставшись в одной гимнастерке, несмотря на пронизывающий холод. Забрал весло. Ствол нагана он проверил и заткнул за пояс.

Один. Он сделает это один. Он не нуждался в разрешении Пронина. Он не нуждался в его людях. Если Иван Павлович был там, на том берегу, жив или мертв, он найдет его сам.

Он оттолкнулся от мостков. Хлипкая лодка качнулась, едва не черпнув бортом ледяной воды, но он ловко удержал равновесие. Течение сразу же подхватило утлую посудину и понесло ее вниз, к тому месту, где по словам мальчишки, видели ту самую, чуждую лодку.

Гребя против течения, чтобы сбавить скорость, Гробовский снова и снова вглядывался в незнакомый берег. Каждый силуэт дерева, каждый камень мог быть укрытием. Кто знает, может быть где-то между ними и прибило тело… Нет, об этом лучше не думать!

Внезапно его взгляд зацепился за что-то неестественное среди прибрежных бурых камышей. Что-то белое, промокшее, запутавшееся в корнях прибитой течением ольхи.

Кусок ткани. Не грубая домотканина, а белый хлопок. Такой, из которого шьют… докторские халаты.

Сердце Гробовского заколотилось. Он наклонился, цепляясь за борт, и судорожно поддел веслом тряпку. Она тяжело оторвалась от воды, с тихим хлюпаньем.

Рассмотрел. И в самом деле докторский халат.

Чутье, которое никогда не подводило Гробовского, подсказало — Иван Павлович был здесь.