Земский докторъ. Том 6. Тени зимы

Глава 1

— К терапии внутренних болезней относится следующее… — аккуратно вывела Аглая. Снова опустила в чернильницу перо и вдруг почувствовала, как ребеночек в животе начал толкаться…

Женщина охнула, улыбнулась… и посадила в тетрадь жирную кляксу!

— Тьфу ты!

— Ты что там, Аглаюшка? — из-за тонкой стенки послышался приглушенный голос матушки.

— Толкается!

— Так это и славно, доча! Богатырь будет… Ты бы ложилась уже.

— Да времени-то еще девяти нету! К тому ж, и Глафира обещала зайти.

— Как придет — чаю с пирогами попейте!

— Только с брусникой оставьте чуток, — это уже подала голос младшая сестрица. Другая — еще чуток помладше — тихонько засмеялась… Братец же давно уже спал.

— А ну цыц, девки! — прикрикнула матушка. — Спите уже. Завтра вставать раненько — будем квашню затворять.

Аглая улыбнулась. Работа есть работа, а дом — есть дом. Все же, как хорошо в избе! Тепло, печка протоплена…

— Аглаюшка! Трубу не забудь закрыть, — напомнила матушка.

— Да уж не забуду.

Встав, Аглая прибавила в керосинке огня и подошла к висевшему на стене зеркалу. Погладила живот, сама на себя посмотрела. Если б не живот, так и не сказать, чтоб беременная. Румяное, круглое, с высокими скулами лицо, покрытое лёгким загаром и россыпью веснушек, карие лучистые глаза, домашняя телогреечка, накинутая поверх ночной рубашки…

Интересно, кто родится? По всем приметам — мальчик. Да, если и дочка — тоже ничего, времена теперь новые, теперь и девочки — не в обузу. Как назвать вот… Если мальчик, так, может, Колей? В честь отца супруга… Алексея Николаевича Гробовского. Эх, Алексей, Алексей… как ты, где ты? Жив ли?..

Аглая погнала эти страшные мысли прочь.

Последнее письмо от супруга пришло больше месяца назад — он тогда был где-то под Ригой, писал, что получил новый чин — штабс-капитана. Немцы, взяв Ригу еще в сентябре, продолжали наступление, и фронт едва держался. Но, это было тогда, при прежнем правительстве, нынче же Советская власть заключило с Германией перемирие и приступило к переговорам — кость в горло бывшим союзничкам, Антанте. Теперь те — враги. Да и немцы — друзья, что ли? Да и еще на фронте многие генералы против новой власти. Тот же Николай Николаевич Юденич, атаман Краснов, Бермондт-Авалов… Правда, в газетах пишут, что они и сами-то промеж собой враждуют, хуже некуда. Юденич — знающий и толковый генерал, взявший турецкий Эрзерум — за Антанту, Краснов — за немцев, Бермондт-Авалов вообще сам по себе. И это только на Северном фронте!

Именно этим фронтом Аглая и интересовалась — ведь где-то там воевал муж, Алексей Николаевич Гробовский, бывший сыскной агент… и бывший сотрудник народной милиции…

Как он лежал тогда в больничной палате, раненый, после операции, блестяще проведенной Иван Павловичем… Как попробовал картофельные калитки:

— Вкусные у вас пирожки!

А потом вдруг начал ухаживать… Интеллигентный городской человек — за простой сельской девчонкой…

— Аглаюшка, я ведь тоже не из графьев!

И вот — свадьба. И сразу со свадьбы — на фронт…

Эх, был бы жив! А то…

Доктор, Иван Палыч, сгинул, утонул во время схватки с матерым бандитом… Господи, как же жаль! Ну, что он туда полез, разве милиции нету? Ох, Иван Палыч… до всего ему было дело, до всего! И вот, теперь даже ни тела, ни могилки… Где-то на дне реки! Бедная, бедная Анна Львовна! Они уж и свадьбу решили в декабре… И вот… Анна Львовна нынче только работой и спасалась. Пыталась забыться, устраивая судьбу школы, здесь, в Зарном — и уже как-то обмолвилась, что нашла учителей…

Вздохнув, Аглая уселась за небольшой письменный стол с выдвижными ящичками. Стул, комод, узкая койка…

В деревенских избах почти никогда не устраивали отдельных комнат — не проходило бы тепло, не протопить было б. Максимум, отгораживали занавесками угол. Так, собственно и здесь был точно такой же «угол», но теплый, за печкою, потому можно было и фанерой отделить, и даже устроить дверь. Появилась комната. Вот ее-то и снимал Иван Павлович Петров, молодой земский врач, снимал аж с царских времен и до самого последнего времени. Именно он сделал для Аглаи так много, что ее даже назначили заведующей земской больницей! В двадцать один год! А все Иван Палыч… Грамоте обучиться заставил, учебники по медицине читать. Ну и, конечно, практика. Практика для врача — важнейшее дело!

Аглая снова уселась за стол…

Кто-то тихонько поскребся в окно. Женщина встала.

— Глафира, ты? Заходи. Только — тсс! Мои спят уже.

На крыльце послышались легкие шаги, и вот уже в дверях показалась Глафира, худенькая деревенская красотка с румяным курносым лицом. Валенки с галошами, приталенный собачий полушубок — модница! Из-под вышитого шерстяного платка — толстая светлая коса с синею лентой. Оформленная в больнице санитаркой, Глафира быстро обучилась всему и сейчас исполняла роль опытной медицинской сестры. И, кажется, была неравнодушна к новому молодому доктору — Леониду Сергеевичу Лебедеву, с месяц назад приехавшему в село из Петрограда вместе с Иваном Палычем. Приехал, да так в Зарном и остался. Правда, вот, надолго ли?

— Садись, Глафира, посейчас чай принесу! Тут ныне почаевничаем… Спят все! Ты толченку будешь?

— Ммм…

— С молоко-ом!

— Ну, давай, — сняв полушубок, легко согласилась гостья. — Не объем хоть вас?

— Да не объешь, хватает пока еды-то!

Ращупкины — семейство Аглаи — считались по деревенским меркам зажиточными, правда, не шибко — этакие середнячки. Держали корову, коз, куриц и даже овец. Сестры да братец уже, слава Богу, подросли — помогали матери управляться. Да и у самой Аглаи было неплохое жалованье… когда деньги еще чего-то стоили. А нынче платили пайком! Недавно выдали рис да макароны — продукты в деревне невиданные! Ну… и то — подспорье.

Эх, вернулся бы еще батюшка с войны! Или — супруг…

— Глафира, пошли… Чай принести поможешь…

Принесли и заваренный из кипрея «чай», и миску картофельной «толченки» с поджаристой корочкой, и ржаные калитки с просом, и даже «белый» овсяный кисель, посоленный и политый постным маслом. Масло тоже, кстати, дали в пайке.

Расставили все, расположились…

— Что читаешь? — гостья с любопытством схватила книжку. — Адольф Шру… Штру… Штрюмпель… Господи, ну и имечко! «Учебник частной патологии и терапии внутренних болезней». Ого!

— Хорошая книга. Полезная, — улыбнулась Аглая. — Анна Львовна специально для меня в городской библиотеке взяла! Вот, выписываю… Отдавать ведь скоро! Ты, кушай, кушай, Глаша.

— Да уж, благодарствую! Аглая… ты бы это, всем-то подряд дверь-то не открывала. И в окна бы не сильно выглядывала.

— Что, опять шайка завелась?

— Тю! Завелась? — гостья неожиданно рассмеялась. — Да шайки-то у нас и не переводились! Уезд-то большой, лесов да урочищ много. Налетят на конях, пограбят — и в лес, спрятались! Говорят, и в город набеги делают, и по деревням. По деревням, правда, не особисто.

— Это чего ж это — не особисто?

— Потому как в деревнях-то вместях все — обчеством! — веско пояснила Глафира. — А в город — каждый сам по себе! Никто друг друга не знает. Грабь — не хочу, никто и не затупиться.

— Ой, и в деревнях таких полно! Вон хоть тетка Феклистова, трактирщица, — Аглая махнула рукой. — Андрюшка про нее такого понарассказывал… Ла-адно, зря сплетни сводить не будем! Ох… хорошо хоть, Леонид Сергеевич у нас остался. Бедный Иван Палыч! Вот ведь, надо же так сгинуть, пропасть…

— Да уж, — согласно покивала Глаша. — Даже и могилки нет. Искали-искали мужики… Так и не нашли тело. Да уж наешь там! Река-то… течение! Да еще и дожди шли… Ладно, пойду я, Агаюшка. Поздновато уже, да тебе покой нужен.

Проводив подругу, Аглая вновь уселась за стол. Девушка она была принципиальная, строгая, и, коль уж поставила себе задачу — вечером законспектировать две главы — так уж, кровь из носу…

Перо в чернила… тетрадь…

— … признаками внутренних болезней являются…

Снова стук в окно. Верно, Глафира что-то забыла…

— Посейчас, отворю… — войдя в сени, Аглая взялась за засов… И, вспомнив про шайку, на всякий случай спросила:

— Глаш, ты?

— Это я. Аглая… Открой! — прозвучал из-за двери сиплый мужской голос.

— Кто это я? Погодь-ка…

Юная женщина зашла обратно в избу, сняла со стены отцовски охотничий «Зауэр» и загнала в ствол загодя снаряженный патрон с волчьей дробью! Многие так и сейчас делали — времена смутные, милиция пока еще разберется…

— Так — кто?

— Алексей…

— Что еще за Алексей…

Аглая все же отворила засов.

Перед ней стоял небритый мужчина лет тридцати в шинели со споротыми погонами и в офицерской фуражке без кокарды. Исхудавшее лицо, пронзительный взгляд… усики… И улыбка! Знакомая такая улыбка… прям — рот до ушей!

Женщина выронила из рук ружье и, схватившись за живот, тяжело опустилась на ступеньку:

— Господи… Алексей! Вернулся!

— Ну-ну, Аглаюшка… не плачь! Все с тобой в порядке?

Да, это был законный супруг Аглаи Федоровны, бывший поручик и бывший штабс-капитан, Алексей Николаевич Гробовский собственною персоною!

— Давай-ка в избу… Поднимайся… Ага-а…

— Сейчас матушку разбужу! Стол накроем…

— Не-не-не! Не надо никого будить! — шепотом предупредил Гробовский. — И свет в избе зажигать не надо. И ты, милая, смотри, не проговорись. Пока все — в тайности! Времена нынче, сама знаешь, какие.

Они сели пить чай, и долго — почти до утра — говорили. Алексей Николаевич скупо рассказывал про войну, про фронтовую разведку, об отравляющих газах и о том, как бежали от немцев под Ригой.

— А все потому, что в армии-то бардак, помяни мое слово! — допивая чай, Гробовский свернул глазам. — Повсюду солдатские комитеты, офицеров никто не слушает… Ну, как так можно воевать? Никак. Правда, у Краснова, слышал, ввели все же смертную казнь…

Встав из-за стола, Алексей Николаевич подошел к висевшей на гвозде шинели и обернулся:

— Милая… ножницы у тебя найдутся?

— Ну, вот…

— Давай…

Послышался звук распарываемой ткани… И гость, подмигнув жене, высыпал прямом на стол… золотые монеты! Дюжины две, уж никак не меньше…

— Господи… Что это? — ахнула супруга.

— Трофей, — скупо пояснил Гробовский. — Каждая монета — двадцать марок. Золотом! Видишь, профиль Вильгельма Второго? Тут и подписано: «Вильгельм, Дойчланд кайзер, кениг фон Пруссия». Это тебе — спрячь! Мало, ли — что как…

— Ох, Алексей… — убрав монеты, Аглая хмыкнула и улыбнулась. — Да что это золото? Все хорошо будет! Ты — жив, я… мы вместе… Говорят, в милицию, вон, пристава нашего с урядником взяли!

— Как взяли? Арестовали?

— Да нет! Пригласили на службу. Начальника-то у них, Петракова, недавно убили…

— Петракова убили? Черт! — с сожалением бросил Алексей Николаевич.

— А им Иван Палыч помог!

— Вот-вот, надо бы мне с ним…

Аглая покусала губу:

— Алексей… Нет у нас Ивана Палыча больше. Пропал. Утонул… Сгинул.

Искусный гравер (и по совместительству — тайный полицейский агент) господин Везенцев имел много имен. Александр Петрович, Андрей Прокофьевич, и даже Апполинарий Поликарпович — и это еще не все! Как бы то ни было, но все имена его вполне соответствовали висевшей на двери квартиры латунной табличке — «А. П. Везенцевъ, мастеръ-граверъ». Табличку эту благополучно украли еще в первые дни Февраля, да Бог с ней! Новую табличку гражданин Везенцев вешать не стал, а просто на неопределенное время затаился, лишь иногда занимаясь кое-каким делами. Когда очень уж просили старые знакомые, время от времени выныривавшие из той, прошлой, жизни, когда тайным агентам очень даже неплохо платили. Теми деньгами, за которые еще можно было много чего купить.

Внешне Везенцев ничуть не изменился — да со дня падения царизма еще и года не прошло! Все тот же старичок с венчиком седых волос и остроконечной бородкой. Небольшого росточка, юркий и подвижный, как ртуть.

Сейчас, к слову сказать, гравер был занят — некий аптекарь кое-что попросил. Ну, устал человек жить в смутное время — захотел в Америку. Понадобились документы…

— Так-так… А здесь мы немножечко штихелем… ага-с… — сидя за рабочим столом, Везенцев увлеченно ковырялся с матрицей.

Однако, это вовсе не значило, что он не слышал и не видел вокруг себя ничего! Скорее, даже наоборот…

Вот и сейчас, услыхав какой-то подозрительный шорох в парадном, старичок насторожился. Прислушался и, сняв со лба специальную лупу, осторожно, в тапочках, подошел к двери…

Кто-то пытался позвонить… крутил бесполезную вертушку… Ага, вот и постучал!

Раздумывая, Везенцев покусал губу… Слева от двери, под обоями, был устроен тайник с револьвером. Вытащить оружие можно было в любой момент… Однако, покуда спешить не стоило.

— Кто там?

— Господин Везенцев? Аркадий Платонович?

Везенцев вздрогнул — таким именем-отчеством его давно уже никто не называл. И назвать мог только один человек… Тот, кому старик был многим обязан.

Больше не раздумывая, гравер снял цепочку и отворил дверь.

— Доброго здравия! Позволите войти?

— Господи! Алексей Николаевич! Вас и не узнать…

— Зато вы бодрячком! Аркадий Платонович, у меня к вам дело…

Минут через десять Везенцев и его гость пили в гостиной настоящий китайский чай из фаянсовых почти плоских чашек, некогда приобретенных хозяином в Шанхае… или в Пекине… или в Харбине.

Наконец, гость допил чай:

— Дело мое, любезнейший Аркадий Платонович, нынче, так сказать, чисто гуманитарного свойства. Мне не нужны ни документы, ни оружие… Нужна информация!

Старик крякнул:

— Ну, так!

— Причем — самого общего плана, — уточнил Алексей Николаевич. — Видите ли, друг мой, я отсутствовал в городе больше пяти месяцев… И совершенно не в курсе, чем сейчас живет местный криминальный мир! А очень хотелось бы знать.

— Так откуда же мне…

— Арка-а-адий Платонович!

Гробовский развел руками и улыбнулся, однако, глаза его смотрели на собеседника холодно, цепко.

— Ну, кое-какие слухи могу рассказать…

— Смелее, Аркадий Платонович, смелее!

— Не так давно действовал тут один знатный аферист. Хитрый, умный, жесткий. Многих под себя подмял, но… Жадность погубила! Умер. Совсем-совсем недавно.

— Это вы, случайно, не господина Рябинина имеете ввиду? — прищурился гость.

Гравер пожал плечами:

— Может, и его. В городе знали его, под именем Николай Николаевич. Азартный был человек!

— Говорите, умер? Ага-а… — прикрыв глаза, Алексей Николаевичи вспомнил рассказ Аглаи о гибели доктора. — И что, наследников не осталось? Таки совсем никого? Он что, всегда один работал?

— Ну, почему же один? — усмехнулся Везенцев. — Просто умел подбирать людей… и вовремя от них избавляться. Впрочем, избавился далеко не от всех.

Гробовский хлопнул в ладоши:

— Внимательно тебя слушаю!

— Есть такой ювелир, Изя Ашкерман… Так он много чего поимел от господина Рябинина!

— «Ашкерман и сыновья»? — недоверчиво прищурился гость. — И такая солидная фирма связалась с аферистом и уголовником?

Старик картинно взмахнул руками:

— А что делать? Такие уж нынче времена! Особенно, если знать, сколько золота получил Изя! Люди к нему присматриваются. Серьезные, Алексей Николаевич, люди… Не буду называть, ты сам их прекрасно знаешь. Да что там говорить! Витя Красковский, мой сосед снизу, тоже ювелир — пошел в услуженье к Изе! А ведь когда-то имел свой салон! Его, кстати, как-то не так давно грабили… Не салон — квартиру. И, похоже, ограбят еще раз — уже сейчас.

— С чего бы такие мысли?

— Слишком уж много всякого народу ошивалось вчера в нашем парадном! — патетически воскликнул гравер. — Обнесут Витю — помяните мое слово.

— Так-так… — гость задумчиво покивал и прищурился. — А, кроме Ашкермана? Может, попроще кто?

— Попроще? — качнув головой, хмыкнул Везенцев. — Да ты лучше меня все знаешь! А ведь да, есть. Но, так, именно что простой — на подхвате. Хитер, жесток, но… звезд с неба не хватает. Банда, однако у него… Так, по всему сразу промышляют, ничем не брезгуют. Представляешь, даже избы деревенские грабят! Из тех, что побогаче, конечно… И лежбище у них где-то в лесах… Может, даже в соседнем уезде.

— Так, кто такой-то?

— Кличка Хорунжий. Из казаков. Говорят, в пятом году лично в Москве на Пресне пролетариев нагайкою разгонял.

— Ну, что… спасибо, Аркадий Платонович! — поднявшись на ноги, Гробовский сунул руку к карман и вытащил… пару золотых монет. — Вот, возьми на бедность, не побрезгуй.

Старичок потянулся к лупе:

— Это что ж? Кайзеровские марки? Однако, проба там хорошая!

Спускаясь по лестнице, тренированный взгляд профессионального сыщика примечал на пути все. И заклеенные смолою дверные глазки в квартирах на площадке второго этажа, и якобы просто так валявшийся под лестничным окном кусок кирпича — удобно и быстро разбить…

Неприметный паренек в кепочке чинил на первом этаже перила… Ага, больше занятий нету, чем перила чинить… Мастеровой… Ах, прав старик — ну, точно, Красковского сегодня еще раз ограбят!

Выйдя на улицу, Алексей Николаевич прищурился от дневного света — ветер таки развеял облака, и в небе на секунду проглянуло холодное, уже почти зимнее, солнце.

А вот и пролетка! Прямо под окном, под тем, что на лестничной клетке. Поставлена грамотно — вмиг можно через проходняк уйти! На козлах мужичага напрягся — не курит, не дремлет — ждет…

Оп-па!

А кто это там у нас на скамеечке притулился? Ай-ай-ай! Неужели — товарищи милиционеры? Проснулись! А место-то выбрали… типа, присели отдохнуть, покурить. Ага… на студеном-то ветрище! Э, милые — срисовали уж вас давно, этаких-то растяп…

Проходя мимо, Гробовский вдруг сбавил шаг…

Ба-а! Однако, знакомые все лица!

Ну, точно — знакомые.

Впрочем, Аглая же говорила…

Ага… вот сунули руки под тужурки — наганы проверили…

Встали…

— Петр Николаевич! — подойдя сзади, негромко произнес сыскарь. — Не надо вам в парадное идти — там человечек на стреме, шум будет. Лучше — черный ход.

Лаврентьев удивленно оглянулся:

— Господи… Алексей Николаевич! Ты?