Свет и тьма

Глава 14/2

Сбежать из тюремных катакомб Тайной канцелярии невозможно. Здесь столько боевых и защитных артефактов, столько охраны на каждый квадратный метр, что и мыши не проскочить, и мухе не пролететь.

Меня, как и любого родового чародея, посадили в темницу с чародейской клетью, поэтому даже пытаться использовать чары не было смысла. Сама темница была настолько лишена удобств, насколько это только возможно. Вместо постели, узкая голая лавка, грязный унитаз в углу и щербатый умывальник. Со светом здесь тоже было плохо, только тускло светило из коридора.

Я был так обессилен и измотан, что как только оказался в темнице, сразу же завалился на лавку и вырубился. Сколько проспал, оставалось только догадываться. Поесть мне так и не принесли, и кажется и не собирались. Хотя я слышал, как в коридоре звенят железной посудой, чувствовал неаппетитный запах помоев, как и видел надзирателей, носящих еду другим заключённым. Но мимо моей темницы они старательно проходили и утром, и в обед.

Во время обеденной кормёжки где-то из глубин коридора раздался звук горна, а после, мужчина в форме имперского глашатая прошёлся по коридору и зычным голосом зачитал весть о том, что сегодня наречён на правление новый император Славии Есений Михайлович Володар.

Эта новость меня нисколько не заинтересовала. Вот если бы он объявил о смерти Володаров, тогда да, я бы наверняка слушал во все уши, а так совсем плевать.

Весь день я провёл в раздумьях, хотя и пытался поспать хоть чуть-чуть. Но как тут уснёшь, когда следующий день для тебя настолько судьбоносный, что от него в буквальном смысле зависит собственная жизнь?

Несмотря на то, что с каждым часом мои мысли становились все мрачнее и мрачнее, в глубине души теплилась надежда, что вурды вмешаются. Ведь они должны знать о том, что нас схватили. Но надеяться на подобное было бы для меня слишком наивно. Даже учитывая то, что Инесс что-то там говорила о моём предназначении, скорее всего, они не рискнут соваться сейчас в логово врага.

К тому же Григорий наверняка попробует использовать мою казнь как приманку. Они будут готовы к атаке вурд.

А тем более не будут готовы к атаке Кассея. Или я мог ошибаться… Может быть, они знали слабые места Кассея, знали, как его пленить и потому не задали ни одного вопроса о его силе.

Эта догадка заставила меня приуныть, потому что теперь всё сходилось. Предок Володаров смог заточить Кассея в подземелье и, наверное, они смогли выяснить как именно.

Уснуть я так и не смог. Чтобы окончательно не опустить руки и не впасть в отчаянье, я придумывал разные способы побега. Размышлял о каждом этапе пути, которые мне предстоят отсюда до места казни. Обдумывал любую возможность сбежать, даже самую нелепую и невероятную.

В какой-то миг чутьё подсказало мне, что уже наступило утро. И оно меня не подвело, потому что вскоре мне принесли завтрак. Впервые за два дня заключения. Это были даже не помои, а какая-то серая тягучая слизь, больше напоминающая сопли, чем то, что можно принимать в пищу.

Хотя, всем смертникам перед казнью положен богатый завтрак, но и здесь Григорий не преминул случая унизить меня. Есть я, конечно же, не стал. Даже хороший завтрак бы сейчас в горло не полез.

Через час ко мне пришёл имперский судья с секретарём. Через клеть они зачитали мне приговор. Их сухие бюрократические фразы мой мозг отказывался воспринимать и улавливал только основное:

«Измена родине… Сговор с врагом с целью убийства императора… Сговор с целью убийства Влада Вулпеса, Максима Вулпеса, Агнес Вулпес… Незаконное проникновение на территорию запретного леса, освобождение графини Инесс Фонберг».

Они говорили долго, сухой шелестящий голос судьи старика шуршал как скребущаяся крыса в тёмном углу этих катакомб. Всё это не имело значения, чтобы он там не говорил на своём казённом языке, лишь только последние фразы имели смысл:

«Ярослав Игоревич Гарван лишается всех причитающихся ему по праву рождения званий и титулов и приговаривается к публичной смертной казни через публичное повешение. Приговор будет приведён в действие сегодняшним днём в полдень».

Зачитав приговор, судья и его секретарь удалились. А я как сидел, привалившись спиной к стене, так и остался сидеть, даже глазом не моргнув. Но спокойно дожить свои последние часы в тишине мне не дали.

Ко мне явился Григорий и цесаревич. Точнее, теперь уже император Есений Михайлович.

Есений окинул меня злым, ненавистным взглядом и тут же отвернулся, в ожидании уставившись на дядю. Зачем пришли, было непонятно, но явно не пожелать мне счастливого пути в Ирий. И судя по пусть и холодному, но зримо довольному лицу Григория, то что они собираются сказать, едва ли мне понравится.

— До твоей казни осталось три часа, — сообщил Григорий, растянув рот в холодной улыбке. — Даже не думал, что это событие вызовет такой ажиотаж. Народу соберётся посмотреть на твою смерть больше, чем мы предполагали. Пришлось в спешке достраивать дополнительные ложи для знати.

— Спасибо, что пришли и лично сообщили. От этой вести сразу легче стало, сразу настроение поднялось, — скривил я рот в кислой улыбке.

— Твоя семья тоже будет, приехал дядя и бабушка, — не обратил внимания Григорий на мой сарказм. — И мать твою мы привезли.

Он многозначительно улыбнулся. Я бросил в его сторону злой взгляд и промолчал.

— Но это не все по поводу твоей матери, — медленно растягивая слова и ухмыляясь, продолжил Григорий.

Есений вперил в меня жадный, злобный взгляд. И этот взгляд так и горел жестоким предвкушением моей реакцией от того, что должен сказать Григорий. И всё это мне очень не понравилось, я невольно напрягся и подался вперёд.

— Боги на нашей стороне, Ярослав, — радостно улыбнулся Григорий, всплеснув руками. — Светлые боги не оставили нас. И, как я и думал, они ни за что не позволят тьме победить.

Я продолжал напряжённо сверлить его взглядом, ожидая услышать что угодно, но только не то, что он продолжил говорить дальше:

— Пока твоя мать вчера была в больнице, мы кое-что о ней узнали. Это воистину подарок, знак, что тьме не место в Явном мире!

— Ты поклялся на роду, что вы не причините ей и ребёнку вред, — жёстким тоном напомнил я.

— А это и не понадобится. Никто и пальцем не тронет твою мать. Мы предоставим ей лучшие апартаменты во дворце, будем кормить лучшими деликатесами, она ни в чём не будет нуждаться. Почти не в чём, — Григорий кровожадно улыбнулся.

— Говори прямо! — рявкнул я, не в силах совладать с гневом.

— Да ничего я не задумал, всё будет так, как я сказал. От нас только и требуется, что подождать, когда ребёнок сам её убьёт. Понимаешь ли, врач нам поведал вот какую любопытную вещь: дитя Златы Гарван очень крупное, и самой ей его не родить. Вскоре они обе умрут и всё решится само собой. Нужно просто не вмешиваться.

— Ты поклялся на роду!

— Нет, заботиться о здоровье твоей матери и защищать её, я не клялся. Я сказал, что мы не причиним ей вреда, и мы не причиним. Никто её и пальцем не тронет.

— Ах ты тварь! — я с яростью бросился на клеть.

Молнии клети шарахнули, прошибли все тело и волной меня отбросило в другой конец темницы.

Сквозь боль и звон в ушах я слышал злобный громкий смех Есения:

— Вы все заплатите за смерть моего отца, ублюдки! И даже не надейся, что твои дружки кровососы придут и спасут вас. Пусть только сунуться! Пусть только попробуют! А когда мы покончим с ними, я возьмусь за твою семью, уничтожу всё, что было тебе дорого. Сожгу твое древо, и камня на камне не оставлю от твоего родового поместья. А все земли твоего княжества раздарю Вулпесам и Григанским! Я не дам тебе жить спокойно даже на том свете, мразь, даже не надейся на это!

Пока я отходил от удара чародейской клети, они успели уйти. А у меня в голове билась только одна мысль, я должен что-то сделать, я должен это исправить, я должен их спасти.

Последние часы до казни я провёл, измеряя шагами малочисленные метры темницы. То, что сказал Григорий, буквально раздирало меня на части от ярости. Я передумал, кажется, все возможные варианты спасения, перебрал в голове все идеи, которые обдумывал ночью.

Но все они были невозможны. В глубине души я понимал, что все эти варианты, все эти мысли, лишь способ спасти рассудок от того, чтобы окончательно не свихнуться.

Поэтому я продолжал с остервенелой тщательностью думать и думать.

Если мои силы хоть немного вернулись, у меня будет возможность попробовать что-то сделать несколько раз. Пока меня будут вести по коридору катакомб и до транспорта, после, пока будут вести из транспорта по площади. И главный вариант, который мне казался самым возможным, у меня будет несколько минут, пока я буду стоять на эшафоте с петлей на шее и слушать приговор, чтобы попытаться что-то сделать.

Всего несколько минут на то, чтобы попытаться применить силу.

И что я могу? Со связанными руками я даже руну не смогу нарисовать. Но Кассей говорил про мои ментальные способности. Могу ли я как-то их использовать? Могу ли наслать морок на толпу, напугать их, и в этот миг попытаться сбежать?

Нет, ничего я в одиночку не смогу — утверждала логика и здравый смысл. Но здравый смысл практически покинул меня, да и что мне оставалось? Лучше попытаться хоть что-то сделать, чем совсем ничего не делать.

Вскоре за мной пришёл конвой из двух боевых чародеев. Они принесли чистую одежду и ушат с водой, велев привести себя в порядок. А после они надели на меня сковывающие чары кандалы, сковав руки за спиной, и повели через тёмные коридоры катакомб. Я шёл впереди, а мои надзиратели, держа меня на прицеле жезлов Перуна, следовали сзади.

Особых действий для манёвра у меня не было, но я резко развернулся и ударил одному из чародеев головой в нос. Тот вскрикнул и пошатнулся, схватился за нос, из которого тут же хлынула кровь. Я было развернулся, чтобы ударить и второго, но тут же в ответ последовал разряд молнии в бок, свалив меня на землю.

Вполне ожидаемо. Но и не попытаться я не мог. Всегда существует шанс на удачу, пусть даже на минимальную. Хотя кого я обманываю, в данной ситуации никакого шанса у меня не было.

Меня вывели из темноты подземелья, в глаза тут же ударил яркий солнечный свет. И день сегодня был на редкость противный: солнечный, по-весеннему тёплый. Птички радостно щебечут, эхом откуда-то доносится весёлый гомон играющей детворы, где-то неподалёку раздался задорный женский смех и резко стих. Отличный день для жизни, но не для того чтобы умереть.

Меня засунули в специальный служебный гексаход, оснащённый кабиной с чародейской клетью. Внутри кабины не было окон и стояло кромешная тьма, двери запирались так плотно, что очень скоро я почувствовал, что дышать становится тяжело.

Ехали мы не больше десяти минут, но казалось будто целую вечность. И только по участившимся ухабам, какие бывают, когда едешь по брусчатой дороге, и по знакомым поворотам, я понял, что мы на центральной улице и подъезжаем к Великой площади солнцеворота.

Дверь кабины резко отворилась, в глаза снова больно ударил яркий свет, послышался шум гудящей толпы.

— Убийца! Убийцу императора привезли! Смерть предателю! — донеслись до меня выкрики с площади.

Затем меня грубо схватили под руки и вытащили из гексахода. Глаза начали привыкать к свету, и я увидел, что Григорий не солгал, когда говорил, что моя казнь вызвала ажиотаж.

Всё пространство от храма Сварога и до стен императорского дворца заполонила толпа. Казалось, сюда явились жители со всего Китежграда и соседних городов, даже на праздники я не помнил, чтобы эта площадь собирала столько народу. Да уж, теперь я настоящая знаменитость.

Неподалёку от эшафота возвышались деревянные трёхэтажные зрительские ложи, где уже восседала с важными надменными лицами знать. Сразу же увидел Олега и бабушку, остальных Гарванов не было. Олег, встретившись со мной взглядом, тут же отвёл глаза, а бабушка, лишь вскинула выше подбородок, вперив в меня строгий взгляд — по её выражению сложно было понять, что она думает, но я почему-то чувствовал, что за маской холодности она прячет боль. Всё что она себе позволила, лишь на доли секунды едва заметно поджать губы в печальной улыбке.

Увидел я и другие знакомые лица, например, Ольгу Вулпес. Лицо её перекосило от злости и горечи, когда она меня увидела, Ольга даже привстала, сжав кулаки, словно собиралась броситься сквозь толпу и поколотить меня. Представляю, как она сейчас меня ненавидит, узнав, что это я стал причиной смерти её родителей.

Были здесь и Григанские, эти наверняка решили, что моя смерть реабилитирует их в глазах окружающих. Одно дело строить козни против малолетнего княжича, и другое: противостоять убийце правителя, врагу и предателю народа славийского.

Среди присутствующих я не видел маму. Григорий обещал, что он будет присутствовать на казни, но в ложах знати её не было, хотя я лихорадочно выискивал её взглядом.

И вдруг я увидел её. Взгляд полный отчаянья и безысходности. Мама сидела рядом с императрицей в императорской ложе, её нарядили в богатое платье, убрали волосы в высокую причёску на столичный манер, сделали похожей на фарфоровую куклу, в которой было мало что от мамы. Большой живот был накрыт меховым пледом, и если не знать, что она носит ребёнка, можно вообще не догадаться, в каком она положении. И только цепь, прикрытая длинными рукавами платья с рюшами, указывала на то, что она в этой ложе пленница.

Внезапно мама скривилась, зажмурилась, как будто от сильной боли, подалась вперёд, меховой плед соскользнул на пол, а мама схватилась за живот. Я невольно ринулся вперёд, но конвоиры меня тут же остановили, ударив по коленям жезлом. Я рухнул на землю, но меня тут же поставили на ноги.

Я снова поднял взгляд на маму.

Она тяжело дышала, не открывая глаз. Анна Юрьевна бросила в её сторону взволнованный взгляд, но рядом сидевший Есений что-то ей быстро сказал, злобно оскалившись, и императрица с каменным побледневшим лицом отвернулась от матери.

Неужели у неё начались схватки? Неужели эти твари на самом деле дадут ей умереть сейчас? Но судя по безразличному, холодному лицу Григория, по скучающему взгляду Елизаветы, по паскудной усмешке Есения — они это сделают наверняка.

— Убийца! Выродок! Грязный ромал! Предатель! — кричали мне вслед из толпы.

Удивительно, насколько хорошо за эти два дня имперская пропаганда обработала народ. Они весьма искренне и люто ненавидели меня, вот только на эти выкрики мне было абсолютно плевать. Если бы Кассей не исполнил моё желание, и мне бы представилась возможность убить императора собственными руками — сделал бы это не задумываясь.

Ни ненависть народная, ни предстоящая смерть, ничего из этого не имело значения. Меня беспокоила только жизнь матери и сестры.

Я принялся неистово выискивать взглядом вурд или хоть какие-то признаки их присутствия. Если Кассей сказал, что сестра важна, значит, не могут они её просто так оставить, не могут они позволить, чтобы она умерла не родившись. Я не верил, просто не мог поверить, что это закончится всё вот так. В этом нет никакого смысла. Так просто не может быть.

Вурд на площади я не увидел, слишком солнечная погода для того, чтобы незаметно затеряться в толпе. Вурд, вынужденных прятать глаза и кожу под одеждой сразу бы заметили и имперские гвардейцы, и защитники Китежграда, и агенты Тайной канцелярии.

А вот их здесь сегодня было видимо-невидимо. Они были во всеоружии, наверняка, готовые к любой диверсии со стороны тёмных. Как я и предполагал, всё происходящее не только акт возмездия и свершение правосудия. Володары подготовились к схватке с тёмными. Даже толпа здесь не просто так, чем больше жертв среди любителей зрелищ, тем больше ненависти к тёмным, тем больше поддержка у нового императора и политики Володаров, нацеленной на истребление тёмных.

Но как бы я ни выискивал взглядом вурд — ничего, ни малейшего знака, ни единого намёка на спасения я не увидел.

Меня привели к эшафоту. Я поднялся на деревянные подмостки. Мне не спешили развязывать руки, как и не спешили снимать ошейник. А ведь я надеялся на этот шанс, надеялся, что, хотя бы этих нескольких минут мне хватит, чтобы устроить суматоху и попытаться спасти мать.

Мне накинули петлю на шею, а всё тот же судья, что зачитывал приговор мне утром, начал снова зачитывать его теперь с высокой трибуны, сооружённой позади виселицы.

Меня так и не развязали, и стало понятно, что уже и не развяжут. Володары понимали, что так просто я не сдамся и попытаюсь использовать силу. Теперь у меня и вовсе нет шансов.

Пока судья читал приговор, озверевшая толпа шумела, сыпала оскорблениями, бросалась в меня каким-то мусором. Я ничего этого практически не замечал, я не сводил взгляда с матери, а она с меня. По крайней мере, она пыталась смотреть, но то и дело морщилась от боли, закрывала глаза и роняя крупные слёзы.

Я пропустил тот миг, когда судья объявил о приведении приговора в действие. Слишком поздно увидел палача в золотой маске с гербом Володаров, который занёс руку над рычагом.

Всё происходило так быстро, что я и подумать ни о чём не успел. Рука легла на рычаг, надавила. Почва ушла из-под ног, а верёвка резко и рывком сдавила горло. Дыхание спёрло, боль заставила непроизвольно дёргаться и пытаться вырваться.

Я сотни раз видел, как сражаются за жизнь в последние секунды повешенные, как неистово дёргаются, как синеют их лица и наливаются кровью глаза. Но едва ли я мог представить, каково это самому оказаться в петле.

Я пытался не закрывать глаза, боролся за жизнь из последних сил, но она быстро, как и остатки воздуха в лёгких, ускользала. Последнее, что я успел увидеть, прежде чем начало темнеть в глазах, самодовольные, насмешливые лица врагов, которые так и сверлили меня, трепыхающегося в петле, кровожадными взглядами.

Вдруг над головой послышался треск, и я неожиданно рухнул в яму под подмостки. Ударился головой о деревянную перекладину, но едва ли это имело значение. Крики, шум, зычные голоса команд, всё это слышалось как во сне.

Я жадно глотал воздух, пульс бился в голове шумными накатами. Я до сих пор жив, и пусть кожу вокруг горла неистово жжёт, пусть каждый глоток воздуха приносит боль, я до сих пор здесь. А значит, помощь пришла. Значит, я смогу встать и побороться за то, что мне так дорого.