Свет и тьма

Глава 8/2

На выходных мы договорились с Григанским, что он приедет в Варгану на допрос. Мне хотелось поскорее с этим покончить, а вот Родомир не слишком-то горел желанием, но выбора у него не было, это требовала от него родовая клятва. И так как у Григанских не было личного родового древа, и они присягнули роду Шаранских несколько столетий назад, чтобы получить чародейскую силу, он, конечно же, нарушить клятву не мог. Князь Шаранский с лёгкостью мог отлучить их от рода, если из-за них сила древа ослабнет, а учитывая, при каких обстоятельствах он нарушил родовую клятву — то и подавно. И уже завтра утром Родомир должен приехать на допрос.

Я быстро всё организовал, связался со следователем, который вёл моё дело, позвонил судье, предупредив и коротко описав ситуацию. Удобно, когда все правоохранительные органы находятся в княжестве и пусть они и неподконтрольны нам, а подчиняются империи, всё же и судья, и следственный отдел — все сотрудники этих ведомств были коренными жителями Варганы и волей-неволей подчинялись непосредственно и княжеской семье. Поэтому все охотно согласились ускорить все бюрократические проволочки и организовать допрос и судебное заседание максимально быстро.

Также за небольшую услугу я договорился с начальником следственного отдела о том, что допрос будет в комнате с зеркалом-шпионом, где сможет присутствовать Глеб. Родомиру об этом я решил даже не сообщать, он не слишком интересовался мнением графа Быстрицкого, когда его подставлял.

Все эти дни я следил за новостями и невольно ждал, что к нам заявятся следователи с расспросами по поводу Вико. Но ни новостей о сбежавшем оборотне, ни следователей не было. Скорее всего, начальнику поселения каторжан всё же удалось как-то замять это дело.

С Вико дела тоже продвигались, сдерживающий артефакт уже был готов, и теперь он мог не опасаться внезапных обращений в волка. Также Царь сделал ему документы. Теперь его звали Харитон Трофимович Кудрявин, он уроженец западного Левонского княжества и его возраст на три года больше реального возраста Вико. С этим документом он мог быть свободен, мог выбрать любой новый город, получить муниципальную капсулу и работу, и начать жизнь с чистого листа. Оставалось только изменить его внешность, но поиски алхимика-хирурга, согласного взяться за это дело, изрядно затянулись. Но Царь заверил меня, что сумел уже договориться с одним человеком, и вскоре он назначит время и цену.

Утром я отправился на допрос вместе с Кассеем. Я звал с собой и Олега, но тот уже с утра был пьян, или, скорее всего, ещё с вчерашнего вечера не протрезвел. Ехать со мной он сам отказался, только и бросил:

— Сам справишься, племянничек. Давай задай этому Родику! — он показал кулак, икнул, и как-то резко растеряв весь пыл, безразлично добавил: — Задай ему там свои вопросы.

Конечно же, в таком виде я и сам не слишком-то хотел брать его на допрос. Поэтому уговаривать не стал.

Кассей в последние дни был каким-то загадочным и молчаливым. Постоянно где-то пропадал, и я уже было решил, что он опять взялся за старое, но вурд несколько раз в день просил меня открыть вход в подземелье, чтобы покормить новообращенных и покормиться самому и этот вариант я отмёл.

На любые вопросы он отвечал односложными предложениями, если я настаивал, то он давал понять, чтобы я не лез, куда не просят. А порою и довольно резко обрывал любые мои попытки узнать, в чём дело. Я решил, что это как-то связано с той вурдой, которую я видел у леса и пока не знал, стоит ли мне волноваться по этому поводу.

Мы с Кассем забрали Быстрицкого из гостиницы, где он временно остановился. Бабка уехала на свой шабаш, и нужно было дождаться, когда она вернётся, так как сам я не мог вернуть его в школу и пришкольное общежитие.

К следственному отделу мы приехали намного раньше Григанских, и в общем-то, так и было задумано. Тетраход оставили на парковке, Кассей отправился по делам, ему нужно было в алхимическую лавку за очередной порцией крови для новообращённых, а также он должен встретиться в техническом секторе с человеком Царя и забрать документы Вико.

Я провёл Глеба в комнату наблюдения, из которой он мог следить за происходящим, а после обсудил со следователем допросные вопросы, и кое-что подправил. А после вышел на улицу дожидаться Родомира.

Золотой тетраход Григанских приехал ровно в назначенное время. Родомир не управлял транспортом, как обычно, а приехал с водителем. Он появился из недр салона с хмурым, недовольным лицом. Свежий шрам от брови через щеку красовался на его лицо, но, по крайней мере, пусть одно веко и было ещё припухшим, смотрел он на меня обоими маленькими злыми глазками, а не одним.

Золотая трость, с которой раньше он ходил исключительно ради шпаги внутри, теперь ему и впрямь понадобилась. Григанский сильно хромал, опираясь на трость, но шёл на двух ногах. Видимо, он первым делом приобрёл артефакторский протез. Уже сейчас они такие, что сложно отличить от настоящей ноги, пока не увидишь шов. А сам медицинский артефакт, который вживляют прямо в культю, заставляет двигаться протез так же, как бы двигалась родная нога. Правда, к протезу нужно долго привыкать, да и не многие могут себе его позволить.

— Здравствуй, Ярослав, — мрачно приветствовал меня Родомир.

— Здравствуй, князь Григанский, — я был спокоен и доволен.

Про себя отметил, что Григанский ни капли не нервничает. Хотя толку нервничать, когда уже всё заведомо известно.

— Прежде чем войдём в это здание, — Родомир слегка поморщился, окинув брезгливым взглядом продолговатое здание следственного отдела, — я бы хотел кое-что обсудить на берегу.

Я вопросительно уставился на него, чувствуя подвох. Уж слишком он спокоен.

— Ты знаешь, чем закончится допрос, — продолжил Григанский, — я могу и сейчас тебе признаться в своей вине. Да, я так поступил. И я не собираюсь оправдываться. Я считаю, что сделал всё правильно, и мне плевать, что вы Гарваны об этом думаете. Но вот закон и общество, конечно же, не думают, как я. А вот здесь мне уже не плевать.

Родомир сделал паузу, явно подбирая слова. За всё это время он ни разу не взглянул на меня, смотрел куда-то вверх и в сторону, было видно, что то, что он говорил, ему было неприятно произносить вслух.

— Что ты хочешь? — довольно грубо поторопил его я.

— Я хочу договориться, — наконец, посмотрел он на меня.

— Мы не договоримся, — оскалился я и замотал головой. — Чтобы ты там не придумал, я заставлю тебя ответить по закону.

— Подожди, — скривился Родомир, — ты ведь даже не выслушал моё предложение.

Я тяжело вздохнул и с вопросительным недовольством уставился на него:

— Допроса всё равно не получится избежать.

— Это я понимаю, — спокойно кивнул Родомир. — Как и понимаю, чем это всё обернётся. Но я хочу предложить тебе сделку. Ты и твоя семья не станет распространяться о дуэли, не станете болтать о том, что произойдёт на допросе, и вы не станете оглашать вердикт судьи. Это останется в секрете. А я, — Родомир растянул рот в недовольной ухмылке, — а я вам за это щедро заплачу. В два раза больше, чем назначит суд.

Я уставил на него жёсткий взгляд.

— Предлагаешь оставить Глеба Быстрицкого козлом отпущения?

Видя, что мне эта идея категорически не нравится, Родомир торопливо добавил:

— Быстрицкие тоже получат компенсацию. Этого хватит покрыть все их долги, а также оплатить обучение Глеба.

— Какое обучение? После этого инцидента его даже в боевую академию не возьмут! Кому нужен ученик преступник? Зачем Славийской армии такой боец? Ты своим поступком запятнал его репутацию навеки. Неужели ты не понимаешь?

— Кому какое дело до репутации каких-то обнищавших графов? — надменно скривился Родомир. — Тебе вот какое дело, что с ним будет? Он тебя не слишком то жалел, когда я попросил притвориться тобой и сделать всё это. Я тебе предлагаю деньги, Ярослав. И немалые деньги. Насколько я знаю, дела у твоей семьи идут не очень хорошо, а после смерти отца наверняка и вовсе стало худо…

— Мы не нуждаемся в деньгах, — чеканя каждое слово, зло произнёс я.

Родомир такого ответа явно не ожидал и теперь в замешательстве смотрел, очевидно, придумывая, как бы меня переубедить. Но я решил сразу ему дать понять, чтобы даже не надеялся.

— Тебе придётся ответить по закону, Родомир, — категорично сказал я. — И тебе не избежать наказания. Идём!

Я уже было развернулся, намереваясь войти в здание, как Родомир вдруг заохал:

— Ой, что-то мне нехорошо! Сердце… сердце болит! Мне нужен врач!

Я резко развернулся. Родомир, довольно неуклюже опираясь на трость, сползал на землю, хватаясь за грудь и изображая припадок. Я прекрасно понимал ход его мыслей. Не удалось подкупить, значит нужно выиграть время — отложить допрос и придумать что-то другое. Не слишком разумный план. И это меня начало откровенно раздражать.

Я схватил его за грудки, рывком поднимая на ноги так, чтобы его мерзкое лицо было напротив.

— Мы не будем переносить допрос, хоть сдохни ты на нём, — сказал я. — Ты поклялся на роду выполнить условия. Так выполняй же! Или из-за своей сраной гордыни собираешься лишить силы весь свой род?

Григанский-старший застыл, в недоумении уставившись на меня. Я отпустил его, а он так и завис в полуприседе на трости. Он явно не ожидал, что я умею так жёстко говорить, и теперь смотрел с такой недоверчивостью, словно бы не верил, что я всерьёз произнёс это вслух.

— Или ты сейчас войдёшь сам, или я затащу тебя в комнату допроса силком, — с холодной угрозой сообщил я.

Григанский опасливо покосился на тетраход, видимо, раздумывая, сможет ли защитить его водитель от меня.

— Так что? Сам зайдёшь? — уже будничнее поинтересовался я, жестом приглашая его войти.

Григанский тяжело вздохнул, с трудом выпрямился, опираясь на трость и хромая, зашагал вперёд.

— Тебя в лесу, что ли, растили? — надменно поинтересовался он. — Никакого воспитания, никакого уважения к старшим, сплошное хамство! Хотя это неудивительно. Ты ведь наполовину дикий ромал, откуда тебе знать, как должен вести себя аристократ?

Мне пришлось приложить усилие, чтобы не выбить трость из его руки. Но драться с калекой, да ещё и скудоумным уж точно невыход, поэтому я терпеливо ждал, когда мы придём к месту. Этот слизень может говорить что угодно, он знает, что проиграл, и теперь попросту пытается вывести меня из себя.

Следователь ждал нас в комнате. Как только мы вошли, он тут же вскочил с места и, кланяясь, поприветствовал нас.

На столе стоял пузырёк с изумрудной жидкостью — это то самое зелье правды. В сторонке покоился не активированный шар памяти и лежала папка с документами и списком допроса.

— Князь Родомир Григанский, прежде чем мы начнём, вы должны подписать вот это, — следователь протянул Родомиру листок о согласии допроса под зельем правды и толстую острую иглу.

Родомир недовольно поджал губы, сел за стол и принялся внимательно изучать согласие, хотя скорее больше делал вид, что изучает, и снова нарочно тянул время.

Мы терпеливо ждали. Следователь то и дело косился на меня, словно бы спрашивая разрешения поторопить Григанского, но я взглядом дал понять, чтобы он не вмешивался.

Наконец, Григанский взял иглу, проткнул указательный палец и размазал выступившую каплю крови по бумаге в нижнем углу листа. Затем начертил руну своего рода и подтвердил родовую подпись. Руна вспыхнула голубым и растаяла в воздухе.

Следователь торопливо смахнул согласие со стола, спрятав его в папку, и протянул Григанскому флакон с изумрудной жидкостью. Несколько секунд Родомир колебался, затем рывком схватил зелье, откупорил флакон и залпом выпил.

Я невольно оглянулся на зеркало во всю стену позади нас. Я знал, что Быстрицкий с напряжением наблюдает за происходящим с той стороны, буквально чувствовал его взгляд, прикованный к Григанскому.

Зелье правды действовало мгновенно, но время действия у него весьма короткое, всего-то каких-то пять минут. Но по закону уже после третьей минуты ответы под зельем считались неистинными и их нельзя было приобщить к делу, так как после третьей минуты разум уже мог сопротивляться чарам зелья.

Как только Родомир осушил флакон, следователь тут же активировал шар памяти и перевернул маленькие песочные часы, рассчитанные на три минуты.

— Князь Родомир Григанский, — уткнувшись взглядом в список вопросов, быстро затараторил следователь, — вы организовали покушение на княжича Ярослава Гарвана?

— Да, — сквозь зубы процедил Родомир, покосившись на меня.

— Вы признаёте свою вину в том, что заставили шантажом Глеба Быстрицкого использовать артефакт морока и выдавать себя за княжича Ярослава Игоревича?

— Да, — Родомир безотрывно жёг меня взглядом, полным ненависти.

— Каков был мотив вашего преступления?

— Он должен был проиграть в дуэли с моим сыном. Я хотел, чтобы он был опозорен. Хотел отомстить Игорю Гавану за издёвки, которым он регулярно подвергал меня в школьные годы, — Родомир сжал челюсть так сильно, что казалось, я слышал скрип зубов. Но как бы он ни противился, язык против его воли всё равно выдавал правду.

— Осознавали ли вы, что подвергаете князя Ярослава Игоревича смертельной опасности, когда заказали двум отставным военным выстрелить в него пулями с ослабляющим зельем? Понимали, что он может умереть?

— Нет, я не хотел, чтобы его убили. Цель была только ослабить, но я понимал, что из-за ошибки его могут убить.

— Намерены ли вы в дальнейшем мстить семье Гарван после произошедшего?

— Нет!

— Вы каким-либо образом причастны к смерти князя Варганского Игоря Богдановича Гарван?

Это к делу никак не относилось, но я не мог упустить возможности спросить об этом Григанского. И этот вопрос явно для Григанского оказался неожиданностью.

— Нет, — медленно протянул он, удивлённо вскинув брови.

Следователь покосился на меня, с вопросами из списка было покончено, но песок в часах убежал лишь наполовину. Я подал знак следователю, чтобы тот остановил шар памяти. У меня было ещё к нему несколько вопросов не под запись.

— Что произошло с отцом Глеба Быстрицкого?

Родомир зло скривился:

— Он умер в бою с метрополийцами на границе. Мы защищали Капрос от вторжения.

— О чём он попросил перед смертью?

— Чтобы я позаботился о его семье.

— Почему он об этом просил?

— Он спас мне жизнь, защитил меня ценой своей жизни, — мотнул головой Родомир, ему явно не хотелось отвечать, но и противостоять действию зелья он не мог.

Я только было хотел задать следующий вопрос, но Родомир неожиданно зарычал как зверь на меня:

— Зачем ты это спрашиваешь? Не смей! Это не относится к делу!

Но едва ли я собирался останавливаться.

— И значит так, по-твоему, ты должен был защищать сына человека, который умер, спасая твою задницу? — вопрос был явно риторический и ответа не требовал, но Родомир ответил:

— Да! Я заботился о нём!

— Вот же ублюдок, — прошипел я. — Ты не заботился, ты использовал его! Неужели ты не видишь разницы?

Родомир замотал головой, изо всех сил пытаясь противиться зелью.

— Я никому и никогда не помогаю просто так, — сквозь зубы процедил он, схватился за голову, попытался вскочить, но координация его подвела, и он упал обратно. Он покосился на зеркало позади меня.

— Ах ты ж паршивец! — Родомир схватил свою трость и попытался меня ею огреть, но я ловко увернулся, а трость с грохотом ударилась об пол.

— А ну, прекратите, господа! — воскликнул следователь, строго взглянул на меня, давая понять, что не позволит продолжать мой несанкционированный допрос.

А я уже, в общем-то, сказал, всё что хотел. И теперь, наклонившись к Григанскому-старшему и на всякий случай не упуская при этом из виду его трость, сказал:

— Больше Быстрицким не нужна твоя помощь. Ты выплатишь компенсацию, которой я с ним охотно поделюсь и больше ты никогда не посмеешь даже приблизиться к этой семье.

Родомир не ответил, а лишь надменно оскалился и многозначительно посмотрел на зеркало.

— А как же… — протянул он.

— Ты не станешь им мстить, не станешь снова пытаться их использовать? — я нарочно угрозу поставил как вопрос, но кажется действие зелья правды уже сошло на нет.

Родомир ещё шире оскалил рот и сказал:

— Не стану, разумеется.

Вот только едва ли я ему поверил. И без зелья было видно, что этот мстительный ублюдок не простит Глебу предательство.

— А если нет, — перешёл я на угрожающий шёпот. — Вся Славия узнает, каким именно образом мне удалось заставить тебя сознаться. И я это преподнесу в самой неприглядной, самой унизительной для вас манере. И Борислава тоже не пощажу. Тебя не будут приглашать ни в одно приличное общество, с тобой никто не захочет больше иметь дела, а твой сын не сможет построить нормальную карьеру и найти достойную супругу, невзирая ни на деньги, ни на титул.

Лицо Григанского перекосило, а я спокойным тоном продолжил:

— Но у тебя ещё есть шанс хоть немного поправить своё положение. Совсем другое дело, если газетчики будут думать, что ты сам раскаялся и сознался, это можно даже счесть благородством. Но если они узнают, что ты был вынужден это сделать из-за дуэли, в которой продул малолетке, да ещё и с ослабшей родовой силой….

Родомир поменялся в лице, оскал, как ветром сдуло. Он озадаченно смотрел на меня, явно обмозговывая последствия, а потом стал жёстким и крайне серьёзным:

— Хорошо, я согласен, — отчеканил он. — Я не стану мстить ни твоей семье, ни Быстрицким, если ты выполнишь то, что сказал.

И деловито он протянул мне руку, а я пожал. В родовой клятве здесь не было необходимости, я знал, что Григанский так трясётся за свою репутацию, что не станет нарушать договор. И кажется, наконец-то, между нами возникло пусть и противоречивое, но понимание.

Через несколько часов после допроса мы с Глебом отправились в суд. Родомира должны сопроводить туда наши защитники, формально сейчас, как обвиняемый, он находился под стражей и свободно выйти сможет только после вынесения приговора.

Несколько десятков газетчиков уже толкались под дверью суда. Я не рассчитывал на такой ажиотаж. Утром я позвонил только в «Варгановский вестник», пригласив их осветить вскрывшиеся подробности преступления и лишь слегка намекнув, что Родомир Григанский решил сознаться. Но видимо, новость о вине Григанского произвела такой фурор, что даже Китежградовские газетчики примчали сюда, желая стать одними из первых, кто поведает о ней.

Заседание было коротким, а решение судьи именно таким, как я ожидал. Глеба оправдали, он сознался в том, что выполнял поручения Родомира под давлением, а сам Григанский-старший всецело признал свою вину. Я, конечно же, отказался от кровной мести, выбрав денежную компенсацию. На этот раз суд назначил сумму компенсации в пятьсот тысяч рублей. А также Григанским предстояло заплатить ещё и в казну сто тысяч штрафа. Если бы Родомир сознался сразу, то отделался бы первой компенсацией в триста тысяч, теперь же ему пришлось заплатить сполна. И речь даже не о деньгах, он лишился ноги и на долгое время лишился уважения аристократов. Но, наконец-то, справедливость восторжествовала. Я завершил то, что начал отец, отмстил так, как он этого хотел. Я решил, что сегодня мы устроим в честь этого праздник. Жаль только, что отец не сможет вместе с нами отметить эту победу.