Станция "Фронтир"

Глава 25. "Тридцать Процентов в Стерильной Бездне".

Боль была вселенной. Разрывала мышцы. Каждый вдох – осколки стекла в лёгких.

- Кейл… – хрип юноши сквозь стиснутые зубы. Медный привкус крови. Сознание плыло. В кровавый туман, — До Морвин… Доведи…

Бронированная рука сержанта Кейла обхватила грудь молодого человека с безличной, стальной эффективностью. Хватка – единственная твердь в рушащемся мире – приняла на себя львиную долю веса.

- Держись, Молния, — голос из динамиков шлема был ровным, как гул реактора, заглушающий боль. Магнитные сапоги лязгали по палубе. Ритмично. Неумолимо, — Осталось немного. Каких-то сорок метров.

Стерильный белый туннель плыл перед затуманившимся взором Дмитрия. Каждый шаг Кейла отдавался в рёбрах молодого человека взрывом разбившегося стекла. Костяной стимулятор жужжал отчаянно под туникой. Тщетно. Импульсы тонули в море боли. Мимо мелькали инженеры, запечатывающие микротрещины в стенах. Инструменты шипели, как разъярённые змеи. Охранники на КПП замирали. Широко раскрытые глаза скользили по окровавленной форме, пустому взгляду. Молча расступались. Сервисный пандус встретил клаустрофобией и смрадом горелой изоляции.

Показатели критические. Петля псионической обратной связи нарастает. Отёк в секторах 7 и 11 кортекса. Немедленное прекращение активности… Голос Софи, имплантированного ИИ, резал нервную систему тонкой, холодной иглой.

Клеймо Шилы на предплечье – печать мёртвой империи, врезанная в плоть – горело не болью. Видения накатывали, смывая реальность:

Мирт Валентир на троне из сплавленных черепов. Смех императора – скрежет камней в безвоздушной пустоте.

Тело Тара Бейли разрывается изнутри щупальцами чужой кибернетики. Беззвучный крик застыл на губах. Воспоминание-удар: синий разряд нервного хлыста, освещающий лицо женщины – не боль, а шок и... разочарование?

Осколок Карнака, душащий целые созвездия цепями тёмной энергии. Гиперборейский холод проникал в кости.

- Кейл… – голос Дмитрия захлебнулся кровавой пеной, — Аккорд… Горит… Силекс…

- Да, Молния, именно так, – отрывисто бросил мужчина, не сбавляя шага. Броня скрипела под нагрузкой. Пот заливал глаза под шлемом, смешиваясь с едкой пылью 'Фронтира', — Мы пришли Дим.

Оба вывалились из пандуса в эпицентр ада – вестибюль Главного медицинского. Хаос ревел, обрушиваясь на остатки сознания. Медтехники с травматологами носились между койками. Голоса сливались в пронзительную какофонию кодов сортировки. Наёмник «Золотого Клыка» бился в конвульсиях на носилках. Половина лица – расплавленный воск и запах палёной кожи. Дипломат Ланари, эфирное тело мерцало от боли. Одно щупальце оторвано, светилось ядовито-зелёным соком на полу, шипящим на плитке, прожёгшим дыру в покрытии. Инженеры, обожжённые охлаждающей жидкостью, обмотанные бинтами, пропитанными розовой антисептической пеной. Воздух вибрировал от криков. Гудел от оборудования. Вонял антисептиком, горелой плотью и страхом.

Двадцать шагов.

Доктор Морвин. Стояла у входа в Частный отсек 3 – неподвижный серый монолит на фоне ослепительной стерильности. Глаза-бездны мгновенно нашли Дмитрия. Оценили. Ни тени сочувствия. Только обсидиановые зрачки, сузившиеся на долю миллиметра, сканировали поток данных с убийственной скоростью. Резкий жест – пальцы-скальпели чуть согнуты, готовые к микроскопической коррекции. Репульсорные носилки выплыли из отсека. Беззвучно скользя к ним.

Десять шагов.

Ноги Дмитрия предали. Юноша подкосился. Кейл застонал. Напрягся, удерживая двойной вес. Броня затрещала. Клеймо Шилы на предплечье вздрогнуло. Не боль – ледяное копьё, вонзившееся в ствол мозга. Мир опрокинулся. Звуки слились в рёв. Свет распался на искры.

Пять шагов.

- ДОКТОР! – кричал Кейла, пробиваясь сквозь гул. В голосе – настоящая трещина, скол на гранитной уверенности. Морвин не дрогнула. Ни единым мускулом. Тон, холодный и режущий, как скальпель из вейлстали, пронзил хаос: - Нейростабилизаторы. Протокол «Сигма». Рефрактерная травма. Сейчас.

Три шага.

Тьма сгущалась по краям зрения Дмитрия. Сжимая мир в туннель. В конце – только безжалостные, поглощающие свет ониксовые зрачки и бледное, как лунный камень, лицо. Броня Кейла под щекой – ледяной утёс. Единственная реальность. Репульсорные носилки скользнули под молодого человека – призрачно, мягко, обманчиво невесомо. Один шаг. Рука Дмитрия, скользкая от крови и пота, дёрнулась вверх. Не к помощи. Не к спасению. Инстинкт загнанного зверя.

Клеймо Шилы взорвалось. Не пульсацией – ледяным суперновым в предплечье. Безумие хлынуло пронизывающим морозом, смывая последние осколки реальности:

Силекс Прайм: Не планета. Чудовищный механический труп, пронзённый чёрными шпилями Могил. Из них сочилась тьма, пожирающая свет звёзд. Он чувствовал её холод на коже. Вдыхал запах распада металла и космической гнили.

Голос: Не звук. Давление в костях. Вибрация в зубах. Пожирающий разум голос: — "СЖЕЧЬ. ЗАПЕЧАТАТЬ. ИЛИ СТАНЕШЬ ПРОХОДОМ".

Мысль, от которой веяло запахом древнего камня и космического холода, лишённого звёзд. Приказ, вбитый молотом в самое нутро.

Перед глазами Дмитрия вновь возникла Тара Бейли, чей образ не был видением. Это было ощущение – холод лезвия на горле, запах озона от нейроного хлыста, пустота в глазах, глубже Пояса Ирроникс.

-Моя вина. Мой удар. Подлый. Бесчестный, — в бреду произносил про себя молодой человек, чувствуя, вину, что стала физической тяжестью, пригвождающей к носилкам.

- Шила… – имя вырвалось не звуком, а кровавым пузырём на губах, последним выдохом перед падением в пропасть, — Сжечь Силекс. Запечатать Могилы. Единственный якорь.

Затем для Дмитрия наступила тишина. Не пауза. Абсолют. Звук вестибюля – выключен. Свет аварийных ламп – погашен. Боль – исчезла. Ощущение тела – растворилось. Сознание оборвалось, как перерезанный трос, удерживающий шлюпку над бездной.

Последним, что увидело что-либо, прежде чем криогенная пустота поглотила целиком, было лицо Морвин. Наклонившееся. Близко. Взгляд вулканического стекла не отражал света – он поглощал его. И в них не было ни тревоги, ни сожаления.

***

Частный Отсек 3 был гробницей из кристалла и стали. Тишина здесь была глухой, искусственной, нарушаемой лишь ритмичным, механическим гулом – симфонией аппаратов, державших тело на грани бытия. Воздух пах стерильным холодом, озоном от работающих генераторов и едва уловимым сладковатым запахом некротической сыворотки, капающей в вены.

Дмитрий лежал на репульсорной платформе, похожий на изваяние из бледного воска. Крепкое тело, обычно излучавшее напряжение и силу, было беспомощно, привязано эластичными полями. Лицо под прозрачным кислородным куполом – безжизненно, резкие черты сглажены наркотической анестезией и глубокой комой. Только микроподергивание века, вызванное хаотичными всплесками мозговой активности, выдавало бурю, бушевавшую в запертом сознании и подпитываемую пылающим символом порабощения на сгибе левой руки. Оно пульсировало тусклым, нездоровым синим, как гниющее сердце в глубине, свет то слабел, то наливался ядовитым сиянием в такт всплескам на нейроскане.

Тонкие иглы-катетеры, воткнутые в основание черепа, излучали тихий, высокочастотный писк. Они вели отчаянную борьбу, подавляя псионическую обратную связь от канала безумия. На голографическом проекторе над койкой мерцали трёхмерные карты нейронных путей. Агрессивные красные сгустки – аномальная активность от клейма – дёргались на голограмме, яростно бросаясь на невидимые барьеры стабилизаторов, оставляя кровавые шлейфы на доли секунды.

Незримые силовые контуры обволакивали грудную клетку. Тихое гудение – работа нанокомплексов, сращивающих трещины. Иногда под кожей пробегала рябь – микророботы залечивали следы битвы.

Прозрачные трубки подсвечивались голубым, очищая кровь. Жидкость в колбах меняла цвет с мутно-красного на янтарный.

Голографические проекции жизненных показателей парили над койкой. Зелёные линии пульса и дыхания мерцали искусственной ровностью, время от времени давая микроскачок – отголосок бури под поверхностью. Жёлтые зоны – нестабильность нейрохимии. Красная метка псионического стресса – пульсировала угрожающе, как сердце чужеродного паразита. Голос Софи был лишь тихим фоном в данных, её модуль заглушён протоколом «Сигма» – Морвин не терпела помех.

Доктор Анна стояла у медицинского пульта, профиль резок в холодном свете мониторов. Длинная нечеловеческая рука замерла на консоли, тонкие пальцы чуть согнуты, готовые к микроскопической коррекции. Тонкие проводки от запястья были встроены в панель, сливаясь с интерфейсом. Обсидиановые глаза прикованы к потоку данных. Лицо – непроницаемая маска концентрации.

В тени, за пределами стерильной зоны, застыл сержант Кейл. Лишь белый пар от дыхания под забралом выдавал жизнь в этой статуе из брони и тревоги. Шлем снят, зажат под мышкой. Широкое, щитообразное лицо изборождено морщинами усталости и немой, гнетущей тревоги. Большие карие глаза прикованы к неподвижной фигуре на платформе. Тяжесть неотступной мысли. Ожидание приговора. Пальцы медленно сжимали край шлема, полимер тихо стонал под нарастающим давлением. Дыхание его было громче, хриплее обычного, сдавленное усилием и напряжением.

Прошли часы. Или минуты. Время текло иначе. Наконец, Морвин оторвалась от консолей. Поворот – резкий, экономичный. Женщина подошла к прозрачной стене, разделявшей миры, и нажала кнопку интеркома. Голос – холодный и чистый, как стерильный скальпель-Сержант Кейл.

Мужчина вздрогнул, словно от разряда статики. Белое облачко дыхания под забралом дёрнулось. Шагнул вперёд, к стеклу. Тень накрыла мерцающие индикаторы.

- Доктор. Как он? — голос низкий, натянутый, как трос под нагрузкой.

Селлеанка не отвела взгляда. Бездонные глаза встретились с глазами сержанта через барьер.

- Состояние… критические. Стабильно тяжёлое, — слова Анны падали гирями. Кейл сумел лишь кивнуть, полимер шлема застонал под его хваткой.

- Физические повреждения под контролем. Рёбра срастаются. Кровотечения остановлены. Биофильтрация выводит токсины, — селлеанка сделала микропаузу, палец замер над интерфейсом, глядя на дёргающуюся красную метку, — Но угроза – здесь, — доктор легко ткнула пальцем в висок.

- Псионическая обратная связь от имперского клейма. Оно активировано на глубинном уровне. Не метка. Живой шрам на психике. Канал для… чужеродного. Данные показывают паттерны, не соответствующие ни одной известной псионической сигнатуре – только холод и давление, как гравитация чёрной дыры. Стабилизаторы сдерживают бурю, но не гасят источник, — безучастный голос Морвин заставил челюсть Кейла сжаться. Пальцы впились в шлем глубже, оставляя вмятины.

- Мозг в глубокой коме. Травма, шок, вторжение… - Анна провела рукой по голопроекту мозга, где красная зона яростно билась, — Сознание… глубоко подавлено. Заперто. Возможно – блуждает в лабиринтах травмы и Клейма. Нейронные паттерны хаотичны. Признаков осознанной активности нет, — взгляд бездонных и холодных глаз селлеанки впился в Кейла, — Прогноз неопределённый. Шансы на возвращение… - Морвин сделала едва заметную паузу, обсидиановые зрачки сузились на миллиметр -…Менее 30% в ближайшие 72 часа. И это оптимистично, учитывая природу клейма.

Слова доктора ударили Кейла с физической силой. Мужчина отшатнулся на полшага. Спина врезалась вхолодную дюрастальную стену. Глухой стук брони о металл эхом отозвался в тишине отсека. Широкое лицо дрогнуло. Морщины у глаз и рта углубились, став тенями отчаяния. Карие зрачки потускнели, уставившись куда-то в пространство за спиной Морвин, на бледное лицо Дмитрия под куполом. В них читалось немое потрясение, тяжесть обрушившейся горы, и что-то острое, режущее – глубокая, всепоглощающая вина.

Кейл тяжело вздохнул. Звук вышел не усталым – сломленным. Глубоким, как трещина в фундаменте станции. Он опустил голову, взгляд упал на искажённое отражение его собственного лица, изрезанного болью, в полированном пластике шлема.

- В последний раз… – голос сержанта прозвучал хрипло, тихо, как скрип ржавых петель давно запертой двери. Кейл поднял взгляд на Морвин, но видел не её.

-…говорил с Димой. После инцидента с Бейли, — мужчина сжал шлем так, что полимер заскрипел, проседая под нечеловеческим давлением, — Я был… жестоким. Грубым. Сказал… что он не тот человек, который вытащил меня из огня на Арктуре, — каждое слово давило горло, как удавка, — Он пытался объяснить… Патриарха, давление… а я… - Кейл резко качнул головой, жест отчаяния и самобичевания, — Я назвал его «Молния. Старым прозвищем. Как тогда, на Арктуре, когда он вытащил меня из-под обрушивающейся фермы, и его броня искрила от статики разрядов. Как укор. Как будто он… предал не только Бейли, но и нас. Себя прежнего.

Сержант замолчал, дыхание стало шумным, прерывистым, как у раненого зверя, нарушая искусственную тишину отсека. Взгляд снова прилип к Дмитрию, к бледному, машинно-поддерживаемому лицу – живому упрёку.

- А теперь… – голос сержанта сорвался, стал ещё тише, ещё более разбитым, едва различимым над гудением аппаратов, — …теперь молния здесь. И последнее, что Дима слышал от меня… был укор. Последнее, что парень знал… что даже я, старый дурак… разочарован в нём.

Морвин молчала. Селлеанка не дрогнула. Ни единым мускулом. Не протянула руку утешения. Не произнесла пустых слов. Обсидиановые глаза наблюдали за Кейлом с тем же неумолимым, аналитическим вниманием, с каким она изучала скачки нейронной активности. Рука доктора замерла на консоли, пальцы-скальпели чуть согнуты. Вина сержанта – биологически нерелевантный фактор. Но женщина видела это.

- Мы делаем всё возможное, сержант, – наконец произнесла Анна. Голос не смягчился, но и не резал. Обыкновенная констатация действительности.

- Но битва сейчас идёт внутри него. Против травмы. Против клейма, — Морвин микродвижением головы указала на Дмитрия, — И, возможно, против тех демонов, о которых вы… упомянули, — взгляд доктора скользнул к сержанту, оценивающе, — Ваше присутствие здесь… регистрируется его подсознанием. На примитивном, автономном уровне. Продолжайте говорить с ним. Даже если кажется, что это бесполезно. Говорите, что важно. О «Молнии». О том, что было до… последнего разговора.

Анна резко отвернулась, внимание приковали новые всплески на голопроекции, где красная зона судорожно дёргалась, яростно бросаясь на барьеры стабилизаторов, — Тридцать процентов – это не ноль, сержант. Это шанс, — слова Анны прозвучали не как надежда, а как факт, холодный и неопровержимый, — Используйте его.

Фигура селлеанки, снова замершая у консоли, стала окончательным барьером. В стерильном воздухе повисли невысказанные слова, гул машин и тяжёлое, виноватое молчание сержанта.

И тогда Кейл, превозмогая ком в горле, сделал шаг к стеклу. Голос, грубый от сдерживаемых эмоций, прозвучал слишком громко в тишине, — Слышишь, Молния? Пора домой.

На сгибе бледной руки Дмитрия имперская печать вздрогнула. Тусклый синий свет вспыхнул – язвительно, как холодный огонь в ране. В тот же миг, прежде чем погаснуть, бросил в сознание Кейла ледяную искру – обрывок видения: обсидиановый шлем Шилы, повёрнутый к нему, и чувство... не гнева, а бесконечной, усталой презренности. Затем – только призрачное послесвечение и глухой звон в ушах.

Над койкой красная метка псионического стресса рванулась вверх, заполняя проекцию кровавым светом на долю секунды, прежде чем стабилизаторы снова вцепились в неё. Морвин, не отрываясь от консоли, едва заметно замерла, её палец завис над сенсором на миллиметр. Тусклое сияние мёртвого светящегося шрама на руке Дмитрия погасло. Тишина отсека, нарушаемая лишь ритмичным гулом аппаратов, снова сомкнулась, но теперь она вибрировала от невысказанного вопроса.

Кейл замер. Дыхание застряло, как ком льда в горле. Глаза, широкие от тщетной надежды, метались от воскового лица Дмитрия к усмирённой, но всё ещё пульсирующей красной метке, затем – к непробиваемой спине Морвин.

Морвин не повернулась. Руки селлеанки уже скользила по интерфейсу с прежней, машинной точностью. Собственные показатели – мёртвая ровная линия. Ни слова. Ни объяснения. Ни крупицы тепла. Молчание было стеной – подтверждением хрупкости тридцати процентов и бездны, зиявшей за ними.

Кейл оторвал взгляд от спины Анны. Снова – к Дмитрию. К восковому лицу под куполом. К руке, где секунду назад мерцал канал в Пустоту. Голос Морвин эхом звучал в черепе: — "Говорите, что важно. О Молнии", — ком в горле кололся ледяными осколками. Слова, которые мужчина бросил тогда, в апартаментах, жгли язык. Но другие… слова до… застряли в горле, заваленные обломками гнева.

Сержант сделал ещё один шаг, грудью вдавившись в ледяное стекло. Отражение – измождённое, изрезанное тревогой – наложилось на мертвенный профиль Дмитрия. Запах озона резал ноздри. Сладковатый душок некротической сыворотки висел в воздухе, как предчувствие конца.

-Чёрное солнце… – выдохнул Кейл, и слово сорвалось хриплым шёпотом, как первая капля перед обвалом.

-Помнишь… ту станцию в секторе Гамма? — спросил сержант, сглотнув, — Обрушилась… после прямого попадания, — пальцы снова сжали шлем, полимер хрустнул, — Ты тогда… вытащил меня. Полез в самое пекло, когда станция начала рушиться. Броня твоя…- Кейл замер, пытаясь выловить из памяти не гнев последних дней, а искры статики на обугленной стали, рёв челнока с корвета, которому, ещё не успели дать имя, вырывающейся из-под тонн рухнувшего ада, —…искрила. Как молния. Прямо как тогда…

Тишина. Только гул аппаратов. Пульсация красной метки. Бледная маска лица под куполом. Ни вздоха клейма. Ни дрожи века. Ни отзвука в Пустоте.

Над койкой в стерильном холоде жёлтые зоны мигали немыми предупреждениями. Красная метка ровно пульсировала – кровавое сердце чужеродного паразита. Лицо Дмитрия оставалось безжизненной маской. Аппараты гудели свою монотонную, безучастную песню вечности.

Морвин не дрогнула. Внимание приковано к потоку данных. Но палец на долю секунды замер над сенсором, когда Кейл произнёс «искрила». Микродвижение. Почти невидимое.

Сержант опустил голову. Отчаяние тяжёлой, ледяной волной накатило снова. Тридцать процентов вдруг сжались до размера мёртвой звезды в бескрайней тьме. Слова казались жалкими песчинками, брошенными в бездонный колодец комы. Мужчина сжал шлем – искорёженный полимер теперь был памятником его беспомощности.

Тяжёлое, ядовитое молчание снова окутало гуще стерильного воздуха, под неумолимый аккомпанемент гудящих машин и кровавого пульса монитора над головой человека, который когда-то был Молнией.

На сгибе бледной руки Дмитрия, там, где секунду назад был лишь призрачный отблеск, клеймо Шилы слабо дрогнуло. Не вспышка. Едва уловимая рябь мертвенного синего света, как последний вздох утопающего в ледяной воде. Словно эхо слов «искрила» донеслось до самого края ничто и коснулось чего-то древнего, спящего и бесконечно холодного.

На миг – лишь на миг – пульсация красной метки на мониторе стала чуть резче, яростнее, прежде чем стабилизаторы снова затянули удавку. Морвин едва заметно наклонила голову, обсидиановый взгляд скользнул по показателям, фиксируя аномалию. Ничего не изменилось. Только Кейл, сжавший искорёженный шлем до хруста, почувствовал, как ледяная игла клейма на мгновение вонзилась в висок, унося с собой обрывок: искры на обугленной броне, рёв челнока... и бездонную, вечную холодность сапфировых глаз Шилы. Затем – тишина. Глубже прежней. Бездна поглотила и эту искру.