Станция "Фронтир"

Глава 15. "Музей Предателя".

Тишина после доклада Рорка? Растворилась. Просто съёжилась в этом проклятом, статикой пропитанном воздухе. Тара Бейли чувствовала Ледяную усталость, да. Победа. Но горечь сверху – как подгоревшая корка. Твари. В «Омеге». На свободе. Прощальный подарочек от Скорпио. Её взгляд, тяжёлый, будто свинцом налитый, упёрся в Ирокез. Та впилась в терминал, лицо – зелёная маска в свете экрана. Левый глаз – синюшная слива под пластырем. Жуть.

– Ирокез. – Голос Тары вырвался, как ржавая пила, – Прочеши. Всё. До последней пылинки. Каждую щель. Найди его нору. Архив. Бункер. Ту самую чёрную дыру, куда смылся. – Она рванулась вверх, игнорируя этот чёртов укол в бедре – там, где фиолетовая корка крови на броне треснула, сочилось. – Пока его твари шастают по «Омеге», мы выкурим крысу. Его секреты. Мне. Сейчас же.

Ирокез? Молчала. Только пальцы забарабанили по сенсору быстрее, злее. И уголок глаза дёрнулся – микроскопический тик усталости или ярости. Экран взорвался шифрами, схемами вентшахт, мёртвыми протоколами. Минута. Ещё. Тишину резал только треск убитой электроники и собственного, пробитого дыхание. Тяжёлое.

А потом – бац! Экран залило алым. Координаты. Сектор «Тета-7». Глухомань. Прямо под реакторной грудой. Там, где сканы глохнут от помех. Крыса хитрая, чёрт бы её побрал.

– Бинго, шеф. – Ирокез выдохнула, голос – натянутая струна. Ткнула пальцем в пульсирующую точку на карте, – Нора. Прикинулась дохлой вентиляцией. Энергия – чёртова жила. Связь – паутина из тьмы. Там. Сто пудов.

Тара не сказала спасибо. Рванула вперёд. Игнорировала укол – корка крови лопнула окончательно. Игнорировала ватные ноги, звон в ушах. Секреты Скорпио. Его грязные схемы. План «Б». Важнее крови, усталости, которая давила, как свинцовый плащ. Тяжело.

– Плуты! – Её голос рубанул тишину как топор. – За мной! Ирокез – точка! Связь держи!

Плут-1 (тот самый, с синяком под пластырем вместо глаза) вскинул свой автомат, дёрнул затвор. Лязг, – За тобой, Кап.

Плут-2 (громила с «Мандибулой», бедро в кровавых бинтах) буркнул: – Ведём. – Лицо – каменное. Ни боли. Ни мыслей. Работа и точка.

Коридор? Ха. За дверью мостика – не коридор. Геенна огненная. Аварийки мигали, как нервный тик, швыряя дёрганые тени на покорёженные стены, заляпанные чем-то липким и тёмным. Воздух – густой замес: гарь, озон, сладковатая вонь тухлятины (откуда, блин?!), и под всем – едкая химия, глаза ест. Провода трещали где-то. С потолка капало. Вода? Или хуже. Где-то далеко – БУММ. И… тяжёлое безмолвие. Такое, что аж страшнее крика.

Тара шла первой. «Жало» наготове. Движения – резкие, экономные, но негладкие. Хромота. Еле заметная. Каждый шаг на левую – игла в бедро. Спина – прямая. Слишком. Как будто железный лом вставлен вместо хребта. Глаза сканировали каждый чёрный провал люка, каждую зияющую решётку вентиляции (некоторые – выдраны изнутри, края – рваные, в чёрной жиже). Уши ловили каждый шорох, щелчок. Готова стрелять. Сейчас же.

Плуты как тени. Плут-1 – прикрывал зад, ствол шарил по тёмным дверям. Плут-2 – ковылял сбоку, его «Мандибула» ворчала сканером, вынюхивая тепло, магнитные аномалии, шевеление в бетоне.

– Слева чисто… пока, – прошипел Плут-1, палец нервно постукивал по цевью автомата, глаз, не отрываясь от прицела. – Правая ветка… воняет дерьмом. В прямом смысле.

– Сканер глохнет, – пророкотал Плут-2, стукнув кулачищем по «Мандибуле». – Низкий рокот реактора. Как в дохлой микроволновке. Хрен разберёшь, что там шевелится. Фигня полная.

Тара? Кивнула. Еле заметно. Не оглядываясь. Взгляд – прилип к концу этого проклятого коридора. Тяжёлая дверь. Матовая. Ни тебе номерка, ни надписи. Замаскированный люк. Рядом – сенсорный блок, весь в паутине трещин. Координаты от Ирокеза горели в импланте. Жгли. Там. Вот же он, гад.

Подошли. Гробовая немая сгустилась. Только:

Назойливое жужжание «Мандибулы».

Свист её собственного дыхания в шлеме (не сняла, чёрт бы побрал эту «условно дыхательную» вонь – доверять? Ха!).

И этот... скрежет. Сверху. Металл по металлу. Точно гвозди в крышку гроба забивают. Мурашки по спине.

– Ловушка? – Плут-1 щурился на сенсорный блок, ствол наготове, – Звенящая пустота... слишком тихая. Чую подвох.

– Открывай. – Голос Тары – тонкая стальная струна. Готовая лопнуть. Глаза – прикованы к матово-угольной поверхности двери, к этому слепому, мёртвому сенсору. Ждала выстрела. Взрыва. Чего угодно.

Плут-2 хмыкнул что-то невнятное. Шаркнул сапогом по липкому полу. Его «Мандибула» фыркнула, выпустив щуп-манипулятор – тонкий, как змеиный язык. Ткнул в треснувший сенсор. Мёртвая тишь. Только скрежет сверху, глухое ворчание снизу и тяжёлое сопение Плута-1 за спиной. Ни вспышки, ни щелчка. Ничего.

– Глухая тетеря, – пробурчал Плут-2, плюнув (плевок, шипя, упал в грязь), – Ток есть... а мозги – швах. Сгорели. Или отрезано. – Он упёрся здоровенной лапищей в бронеперчатке в край двери. Мускулы вздулись подо рваным комбезом, как канаты. На лице – не усилие, а чистая, звериная решимость, смешанная с болью от раны, – Старорежимно, шеф? Рывком?

Тара кивнула. Едва. «Жало» в её руке – камень, – Давай. Шустрее.

Плут-2 упёрся сапогом в стену. Рыкнул – звук, будто медведь в капкане взвыл. Металл заскрипел. Застонал. Сперва нехотя. Потом – с протяжным, душераздирающим ВИИИЗГОМ ржавых петель. Дверь поползла. Внутрь. Открывая не проём. Смоляную тьму. Такую густую, что казалось – смолу разлили. И... запах.

Запах. Он ударил в лицо, пробиваясь сквозь фильтры шлема, как нож. Контраст? Ошеломляющий. После вони мясорубки – адская галлюцинация. Дорогой коньяк. Выдержанный. Кожа. Дорогая, новая. И... пыль. Старых книг. Еле уловимая. А под всем этим – космический холод. Пустоты. Как в склепе. Мертвяком потянуло.

– Ё-моё... – выдохнул Плут-1, его единственный глаз полез из-под пластыря. – Пахнет... как у мажора-банкира в пентхаусе. Или в гробу фараона. Без разницы.

Тара? Проигнорировала. Её сканер в шлеме нырнул в непроницаемую мглу. Ни тепла. Ни движения. Ни магнитных выбросов. Только... очертания. Сканер лепил контуры комнаты. Стол большой. Кресло – массивное, как трон. Стеллажи. Всё ровно. Стерильно. Слишком чисто. Слишком... мертво. Как виртуальный макет. Жуть берёт.

– Свет, – бросила она Плуту-2. Голос – сухой, как щепка.

Тот сунул щуп «Мандибулы» внутрь бездонной пустоты. Нащупал. Щёлк.

Вспыхнуло.

Не сверху. Со стен. Матово-угольные панели засветились изнутри ровным, призрачно-голубым сиянием. Поглощающим тени. Пол, отполированный до зеркала, отражал эту синеву, удваивая комнату вниз – вхолодную, бездонную пустоту. Тишина стояла вакуумная, нарушаемая только едва слышным, глухим гудением, будто сама станция под ними что-то переваривала. Спящий гигант. Или зверь.

Тара переступила порог. Плут-1 прижался к стене справа от проёма, ствол наготове, сканируя углы. Плут-2 остался прямо перед зияющей пустотой, его «Мандибула» направлена внутрь, щуп готов, урчание сканера – недоверчивое, будто не верил этой стерильности. Броня Бейли, в саже, царапинах и с алым пятном на бедре (свежий бинт уже промок), казалась грубым варваром в этом крипте безупречного порядка. Лицо под шлемом – бледная маска, синяк под глазом – фиолетовое клеймо ярости. Но взгляд, острый как бритва, сканировал не угрозы. Абсурд. Ни роскоши. Ни следов жизни. Только... музей. Музей чьего-то мёртвого величия. И прошлого.

Вдоль стен – низкие подиумы. Из того же поглощающего свет стёкла. Подсвечены снизу ядовито-синим, как яд медузы. На них – экспонаты. Как в проклятом музее. Или в склепе. Тара двинулась вдоль подиумов, сканер на поясе пищал тихо, луч шарил по стенам, полу. Плут-2 медленно вошёл следом, заняв позицию у входа, его «Мандибула» сканировала саму комнату, ствол следил за тенями и решётками в полу. Плут-1, не отрываясь от прицела, сделал шаг внутрь, заняв позицию у правой стены, контролируя вход и часть комнаты. Шаги Тары громко цокали по паркету. Каждый звук – плевок в эту мёртвую тишь. Чистота. Аж зубы сводит. Слишком.

Первый подиум: Награды Мирта. Фигня какая-то. Не трофеи – уродцы инопланетного дизайна. Застывшая капля чёрного янтаря, а внутри – рубиновое ядро. Пульсирует. Будто живое. Спираль из кости, утыканная кристаллическими шипами – светится изнутри степенью абсолютного нуля. Металлический диск, похожий на раковину вымершего гада. Иероглифы на нём... шевелятся, если приглядеться. Над всем этим – аура немыслимой древности и цены. От неё мурашки по коже. Тара прошла мимо. Губы сжались в белую нитку. Физическое отвращение. Как к символам власти, купленной на крови. Гадость.

Второй подиум: Врезал по мозгам. Заставил замереть. Не просто форма. Безупречный комплект рейнджера Вельтрианской Конфедерации. Серо-голубая ткань – хоть на парад. Ни складочки. Проплески брони – отполированы до зеркального блеска. Значок капитана рейнджеров рядом. На бархате. Его значок. Пыль легла ровным слоем. Саван. Это не экспонат. Памятник. Памятник тому, кем он был. И тому, что предал. Тара... рука сама потянулась. Бронированный палец скользнул по холодному металлу значка. Боль. Старая. Костная. Переплелась с леденящей яростью. Сжало горло. Он хранил это. Смотрел на это. Пока.

Третий подиум: Маленький кубик-голопроектор. Тара тронула сенсор. Машинально. Почти не думая. Зажужжало. Тихий звук, как в гробу. Плут-1 вздрогнул от неожиданного жужжания, ствол дёрнулся в сторону куба. Плут-2 развернул «Мандибулу», луч сканера упёрся в пустое место перед подиумом, ища угрозу в ожидании.

Собралась голограмма. Яркая. До тошноты знакомая. Как нож под ребро. Операция «Снежный барс». Сигма Драконис II. Заснеженные скалы – белые, как кости. Ветер воет за кадром. У шаттла «Скарабей», покоцанного, но дерзкого – группа. Молодость. Застывшая в цифровом льду. Навсегда.

Рейнджеры. Их рожи. Улыбки. Наивные. Ещё не знают, что их ждёт. Снежная крупа на комбезах. Щиплет щёки. Но глаза... Горят. Азарт. Братство. Глупая вера в завтра. Как у щенков.

В центре – он. Капитан Элиас Торн. Ещё не Скорпио. Черты острые, но без этих вечных складок жестокости. Глаза – серые, ясные. С тем самым чёртовым огоньком, что когда-то зажигал сердца. Лёгкая ухмылка. Его рука в перчатке – на плече...

...на её плече. Молодая Тара Бейли. Лицо – гладкое. Без шрама у виска. Без синяков под глазами. Синие глаза – широко распахнуты. Усталость после боя и дикое ликование. Волосы короткие, тёмные, растрёпаны ветром. Улыбается в объектив. Широко. Искренне. Без тени сомнения. Прижалась плечом к Торну. Её рука вцепилась в его локоть. Доверие. Товарищество. Что-то... большее. Тогда.

Рядом – взвод. Призраки. Рядовой Чен, жуёт свой вечный протеиновый брус. Сержант Векслер – её фирменная ухмылка до ушей. Молодой Плут-2, ещё "Бульдозер", без шрама через бровь. Многие из них потом сгниют на ледяных пустырях. Иные воткнут нож в спину. Как и он.

– Элиас... – Имя сорвалось с губ. Шёпот. Рвущийся. Забытый за годы ненависти. Как ключ от заржавевшего замка. Само вырвалось. Из той глубины, где ещё жила та девчонка. Она протянула руку. Бронированные пальцы дрогнули. В сантиметре от мерцающего призрака себя прошлой. Коснулись только ледяного воздуха склепа.

Боль! Острая. Жгучая. Не от раны – от разрыва внутри. От памяти об абсолютном доверии. Растоптанном. От контраста: сияющая дурра... и вот она. Окровавленная. Закалённая предательством. В броне, пропахшей гарью и смертью. Он хранил ЭТО. Здесь. В самой своей тайной норе. Зачем? Трофей? Напоминание о цене? Или... пыльный сувенир раскаяния? В которое она ни на секунду не верила. Проклятый Элиас.

Голограмма погасла. Жужжание стихло. Заглохло. Звенящая пустота сомкнулась. Гуще. Удушающе. Наполненная эхом её собственного, сорванного дыхания. Тара стояла. Рука опущена. Смотрела в пустоту над подиумом, где только что сияло её преданное, дурацкое прошлое. Дышала ровно. Степенью абсолютного нуля. Ярость. Знакомая, старая, как ржавчина на "Карнаке", медленно вытесняла боль. Он смотрел на это. Наслаждался. Пока строил империю на костях. Лицемер. Тварь в человечьей шкуре.

Резко развернулась. Бронесапог гулко бухнул о полимер. Сжечь это место. Со всеми пыльными призраками. И здесь... блеснуло. Тускло. Не на подиуме. Не в этом ядовито-синем свете. На полу. У третьего подиума. В тени. Как будто вывалилось. Закатилось. Забыл в спешке, гад?

Тара замерла. Охотничий инстинкт перехватил управление. Нагнулась. Игнорируя адский укол в бедре – там, где алая влага проступала сквозь бинт. Подняла. Осколок. С фалангу мизинца. Холодный. И чертовски тяжёлый – будто вырублен из ядра планеты. Неметалл. Не пластик. Не камень. Тёмно-серый, почти чёрный. Но внутри... маслянистые всполохи. Тёмно-синие. Кроваво-багровые. Как лава под пеплом. Края – рваные, злые, будто откусил титан. Поверхность – гладкая, но... оплавленная изнутри. Микроскопические жилки пульсировали. Живое.

Сжала в кулаке. Бронеперчатка скрипнула. Вес ошеломил. Будто гравитационную мину схватила. И здесь – вибрация. Сначала – как дальний гул. Но не звук. Резонанс. Прямо по кости. Глухой. Настойчивый. Камертон в скелет встроили. Холод камня сменился... тёплом. Глубоким. Пульсирующим. Будто крошечное, нечеловеческое сердце забилось в ладони. Мускулы напряглись сами. Не от боли. От... узнавания. Как часть её, дремавшая с детства, вздрогнула. На зов. Древний. Забытый.

Тепло в ладони ударило в висок. Остро. Как ледяная игла. Темнота. Не здесь. Глубже. Старее.

Запах. Сырость шахты. Пыль веков. Едкая щёлочь на языке. Звук. Скрип гравия под смешными, маленькими ботинками. Ощущение. Сердце – глухой молоток в ушах. Забивает всё. Свет. Дрожащий луч фонаря в дрожащей руке. Выхватывает из мрака... такой же осколок. Врос в породу. Как рак. И он... гудел. Тихо. Монотонно. Успокаивающе. И... вёл. Не картой. Тягой. Непреодолимой. Магнитная стрелка в темноте. Поворачивала её маленькое, перепуганное тельце. К люку. Которого она там никогда не видела. Но знала, что он есть.

Воспоминание схлопнулось. Как пузырь. Во рту – привкус пыли и детского ужаса. Галлюцинация? Но дрожь в руке... От того старого гуда... Та же самая. Ритм. Источник. Один в один.

Сканер на поясе взвыл. Не писк – вой. Раненого зверя. Корпус затрясся. Залил бедро истеричным багровым светом. Экран поплыл. Данные – координаты, радиация, тепло – рассыпались в цифровой бред. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: КРИТ... ЭНЕРГ... РАЗРУШ... – захрипел синтезатор, срываясь. ИЗОЛИРУЙ... ИЗОЛИРУЙ ИСТОЧ... Заглох. Экран погас с хриплым пыхом. Пахнуло озоном и гарью. Сдох.

Тара замерла. Глаза – щёлочки. Метнулись от осколка к мёртвой, чёрной стене. Инстинкт орал: Выбрось! Дьявольская штука! Но сильнее была ярость. На Скорпио. На его тайны. На эту чертовщину. И жажда. Дикая. Докопаться. Не отступит. Не после того, как этот камень выдрал из прошлого тот проклятый снимок.

Медленно. Через волну ледяного предчувствия. Провела осколком в сантиметре от стены.

И стена... ответила.

Пульсирующий узор. Выступил из ниоткуда. Багрово-синие линии. Холодные. Яркие. Как вены на трупе. Потянулись за осколком. Железные опилки к магниту. Арки ломались под невозможными углами. Спирали закручивались в бесконечность, сводя с ума. Символы – угловатые, режущие глаз, чужие – вспыхивали и гасли в такт глухому гулу, который теперь шёл и от стены, и от камня в руке. Не карта. Живой шрам на реальности. Послание? Предупреждение? Код к чёртовой двери в самой плоти станции. Сердце Тары колотилось – не от страха. Азарт хищницы, учуявшей добычу, от которой мир перевернётся.

Сжала осколок крепче. До хруста в суставах. Гул взревел, перешёл в низкий рокот. Чувствовала его зубами, черепом, позвоночником. Тепло стало обжигающим – не больно, а будто мышцы насквозь прогрело после ледяного онемения. Внутри камня – прожилки тёмно-синего и кровавого пульсировали ярче. Края, где пальцы впивались, светились багровым, как раскалённая кочерга.

Внезапно – боль! Вонзилась в ладонь. Острый ток. Тара присела, вскрикнула сквозь стиснутые зубы. Но пальцы не разжались. Впились звериной силой. Выжать ответ. Задушить эту дрянь. "Тише, чёртов кусок!" – проскрежетала она камню, своей дрожи, призраку Скорпио. Страх? Был. Но ярость – на предателя, на его схемы, на эту хрень – пересилила. И жажда. Дикая. Докопаться. Не бросит. Даже если прожжет до кости.

Узор на стене взбесился. Багрово-синие линии рванулись, как молнии под кожей великана. Слились. Распались. Бешеный танец безумия. Воздух сгустился. Запах озона и... сладковато-металлический, как кровь, смешанная с перегретым двигателем. Жужжание в руке стало рёвом, низким грохотом, бьющим по костям черепа. Зубы свело. Виски сжало.

– Что ты за зверь? – Голос пробитый, сквозь зубы, но стальной. Бейли ткнула осколком в самый центр беснующегося узора. Вплотную.

И узор... схлопнулся.

Не погас. Сжался в точку. Крошечную. Ослепительную. Сферу багрово-синего света. Висит в сантиметре от стены. Напротив камня. Из неё – луч. Тонкий. Как игла. Ледяной. Невероятно яркий. Бьёт прямо в центр осколка.

Тара вскрикнула. Не от боли – от шока. От разрыва с реальностью. Осколок вздрогнул, как живое, бьющееся в агонии. Вибрация стала бешеной дрожью. Тепло сменилось волной вымораживающего холода. Игольчатая стужа пронзила руку до плеча, рванула к сердцу. В глазах – круги. Не света. Тьмы. Усыпанной чужими звёздами. Как вид из шлюза в мёртвый космос. Она увидела...

...Бездну.

Холод. Как межзвёздная пустошь.

Гигантские очертания: Каменные спирали в никуда. Сферы из не-материала. Чёрные. Вращающиеся.

Тишина. Гнетущая. Абсолютная. Давит. Вытесняет мысли.

Понимание: Гробница. Древняя. Чуждая.

И... пробуждение. Ощущение Взгляда. Пронизывающего холодом. Оценивающего. Сквозь время. Сквозь камень.

Спину пронзил ледяной шип. Дыхание перехватило. Сердце – стукнуло раз. Замерло. Чувство абсолютной, леденящей ничтожности. Как букашка под лупой бесконечно холодного разума.

Осколок в её руке взвыл – не звуком, а вибрацией, рвущей нервы. Прожилки внутри вспыхнули ослепительным багрянцем, прожигая бронеперчатку адским холодом.

Видение исчезло. Так же внезапно, как явилось. Тара стояла, тяжело дыша, пот стекал по вискам, смешиваясь с сажей. Осколок в руке теперь светился ровным, зловещим рубиновым светом. Узор на стене погас бесследно. Сфера исчезла. Только едкий запах озона и глубокий, ровный гул камня, теперь напоминающий сердцебиение спящего гиганта, нарушали гробовую тишину комнаты.

Она не разжала пальцы. Ладонь онемела, кожа под осколком была красной, как после ожога, но без волдырей. Не бросит. Не сейчас. Не после этого.

– Гробница... – прошептала Тара, её голос был чужим, прерывистым. Женщина сжала осколок снова, ощущая мерный, мощный гул, резонирующий с чем-то глубоко внутри. – Что же ты там запер, Элиас? И что... ты разбудил?