Шарлатан V

Глава 5

Валька с «экспериментом» справилась даже лучше, чем сама ожидала. Вместо пяти тысяч гектаров «улучшенных полей» она (точнее, ее сотрудники вместе с колхозниками) подготовила чуть больше шести с половиной тысяч, а пять тысяч у нее только пшеницей были засеяны. Ну а в качестве «побочного эффекта» в каждом крупном селе области образовались небольшие аэродромы, на которых базировалась теперь сельхозавиация. Очень, как в прошлом году удалось выяснить, в деле повышения урожаев полезная: с самолетиков не только ядохимикаты для борьбы с вредителями распрыскивались, но и удобрения: «чистый эксперимент» в прошлом году, когда половину одного поля сверху ничем не поливали, а другую три раза полили раствором карбамида, показал, что это увеличивает урожай почти на полтора центнера с гектара. Причем очень дешево увеличивает: бензин-то пока еще стоил четыре копейки за литр, а самолетики-то как раз на бензине летали. Правда, уже в Шахунье (и с огромной Маринкиной помощью) спроворили сельхозник уже с турбовинтовым мотором (с тем самым, который для «Пустельги» разработали), но оказалось, что в деревне такой не нужен, поскольку турбинные моторы на МТС чинить возможности не было.

А «прошлогодние» улучшенные поля биологи засеяли в этом году горохом, и — судя по тому, что я увидел по дороге в Кишкино, куда отправился день рождения отмечать — перспективы урожая там были реально грандиозные: горох в поле поднялся выше моего (не самого маленького) роста. Но я подозревал, что это не только (и не столько) камыш сработал, сколько прошлогодня глубокая перепашка этого поля. Потому что, как было написано в какой-то «крестьянской энциклопедии» из моего подзабытого уже прошлого, простая перепашка огорода на два штыка в глубину уже увеличивает урожаи овощных культур более чем вдвое. Ну а тут еще и с удобрениями поступили «по науке», так что для меня картинка была в общем-то ожидаемой.

А с камышовыми пеллетами Валентина поступила довольно хитро: все же баржи — это дешево и сердито, однако сердитости с ними получается куда как больше, чем дешевизны: одна баржа пеллет за рейс перевозила достаточно для «улучшения» всего восьми гектаров, за сезон могла сделать от силы шесть-семь рейсов — но ограничивало использование плавсредств не это, а то, что летом у камыша был «не сезон». Ну, выстроили в плавнях несколько здоровенных ангаров для хранения этих пеллет — но все их содержимое четыре баржи еще в середине мая перевезли. А вот остальные пеллеты для полей двоюродная завезла в основном зимой, по железной дороге завезла. И получились они… ну, не то, чтобы золотыми, однако в копеечку влетели — и единственное, что Вальку спасло от репрессий со стороны «централизованной бухгалтерии», было то, что она заранее все это оформила (по бумагам) именно как «эксперимент».

Еще камыш (но тут уже в основном все же рогоз в дело пошел) массово выкосили (и переработали) в Заочье, где его по краям болот росло все же немало, да и вообще по области везде, где его можно было найти, его нашли и отправили на улучшение полей, но «местные ресурсы» в любом случае были весьма ограниченными, так что «на будущее» Валька как-то сумела договориться с товарищем Бещевым, и тот даже согласился изготовить в текущем году (тоже «в качестве эксперимента») сотню вагонов-пеллетовозов. Просто потому, что возить их в обычных вагонах было просто невыгодно: кубометр именно камышовых пеллет весил всего шесть центнеров и в хоппер-цементовоз грузоподъемностью в шестьдесят четыре тонны пеллет влезало меньше тридцати тонн. И даже в хоппер-зерновоз меньше сорока, а возить их в обычных вагонах было просто невозможно, их же и мочить нельзя (даже влагу их воздуха они неплохо впитывали), и расфасовывать в какие-то мешки было слишком уж накладно.

Но железнодорожники пообещали «проблему решить», причем довольно просто: именно «в качестве эксперимента» они на стандартных зерновозах решили «поднять крышу» на полметра. По тому образцу, который изготовили для Вальки в депо в Павлово. Впрочем, я вообще шустрости двоюродной просто поражался: ее сотрудники (среди которых теперь и машиностроители были, и просто строители, и вообще фигова туча народу, отношения к сельскому хозяйству как бы не имеющего) разработали полуприцеп к газону, позволяющий перевозить по семь тонн пеллет за раз (и умудрились на МТС области изготовить таких за зиму чуть больше трех сотен штук), так что перевезти в поля шестьсот тысяч (!) тонн «улучшателей земли» получилось вообще меньше чем за два месяца. А еще получилось эти тонны запахать в землю на полметра в глубину, для чего в Горьком были изготовлены «плуги» с бункерами, в которые как раз по семь тонн пеллет и влезало, и эти довольно непростые девайсы по полям таскали новенькие трактора Алтайского завода с моторами по сто двадцать сил.

Кстати, хорошие были трактора, довольно надежные, с широченными гусеницами (чтобы «землю сильно не утрамбовывать»), и если к ним обычные плуги цеплять, то такой трактор пахал сразу полосу шириной метров до семи. Но вообще-то его там не для сельского хозяйства делали, подразумевалось, что будут они в леспромхозах работать, так что «добыть» их для института тоже было делом, мягко говоря, нетривиальным — но Валька и с этим справилась. А приехавшая двадцать шестого июня в институт Зинаида Михайловна (она самолеты не любила и приехала на машине — а поэтому «экспериментальные» поля лично вблизи увидела) в разговоре со мной намекнула, что «у тебя зам делает гораздо больше для страны полезного, чем ты». Но не в укор, а для того, чтобы обсудить вопрос о разделении (в том числе и «юридически») моего института на два, одним их которых она Валентину поставить руководить и хотела:

— Ты уж извини, но мне уже довольно часто стали люди жаловаться, что ты с Валентной Алексеевной постоянно собачишься из-за площадей в институте, из-за распределения бюджета. Так что я думаю, что вас нужно просто развести по разным учреждениям.

— Вы, Зинаида Михайловна, ко мне с этим предложением приехали чтобы не услышать мнения Павла Анатольевича? Напрасно вы его боитесь, он при женщинах вообще не выражается, да и в мирной жизни ругаться крайне не любит. Но, с другой стороны, вы все же правильно сделали, что к нему сразу со своим предложением не полезли: как женщина, безусловно, умная, решили уточнить всякие нюансы заранее, чтобы мордой в грязь не влететь. И не влетите, поскольку я вам их изложу. Пункт первый: с Валькой мы ругаемся по давней семейной традиции, мы же росли вместе и давно среди себя все вопросы привыкли таком образом решать. Понимая, оба понимая, что ругань — это всего лишь форма общения, которой значения придавать не стоит. А пункт второй: вы всем, кто вам на нас жалуется, сразу в лоб давайте, можно даже с использованием подручных предметов вроде пресс-папье или даже мраморной чернильницы: не их это дело. Это — дело сугубо руководства института, которое, собственно, из нас и состоит.

— Но вот насчет финансирования…

— Ну, начнем с того, что милые бранятся — только тешатся. Мы не вырываем друг у друга из пасти копейки, мы с Валькой договариваемся, кому сколько и на что их тратить, и форма общения роли вообще не играет. Разговоры на уровне «дурак — сама дура» не носят деструктивного характера, когда собеседники заранее считают своего оппонента по крайней мере не дурнее себя, а просто позволяют слегка эмоцию выпустить и более спокойно воспринимать аргументы друг друга. Мы с Валькой копейки делили, когда мне еще года четыре было — и всегда находили именно взаимоприемлемое решение. А то, что мы и сейчас используем ту же форму общения… если бы вы знали, как непросто нам друг на друга орать — но приходится: в городе все точно знают, что институт наш исключительно вопросами укосов и удоев занимается, и в деле их повышения главной как раз Валентина и является — ну а я… Я тут — всего лишь бывший мальчишка-выскочка, которого, когда он подрос, просто сплавили в деревню, чтобы не отсвечивал особо. И который все еще пытается доказать, причем безуспешно пытается, что он еще что-то может…

— Ну, если так… беру свои слова обратно. Да, за «Звезду» я тебе, безуспешному такому, отдельное спасибо говорю, а теперь перейдем к тому делу, ради которого я приехала. Мне тут сбоку просьба поступила, насчет электрификации сберкасс кое-что прояснить, так вот, проясняю: у нас сейчас в стране примерно шестьдесят пять тысяч отделений сберкассы, планируется за пятилетку еще почти десять тысяч открыть. И ЭВМов твоих успели поставить примерно в тридцать пять тысяч, а во все ныне существующие их поставят к шестьдесят четвертому году, причем во все новые их сразу ставить будут. Там основная проблема не в том, чтобы отделение открыть, а в том, что к каждому нужно провода правильные протянуть…

— Ну что же, будем считать, что этот вопрос закрыт.

— Это ты так считаешь, а мне вот интересно стало: тебе-то это зачем нужно было знать? Ты же с бухгалтерией дело имеешь только одно: у Наташи Резниковой деньги вымогаешь на всякое…

— И вдвойне ей, между прочим, их отдаю!

— Да я и не спорю, хотя ты даже тут врешь: от твоих затей доходы чуть ли не пятикратные выходят. Однако мне интересно стало, по какому поводу тебя вдруг так сберкассы-то заинтересовали?

— Да плевать мне на сберкассы. То есть не плевать, конечно, я ведь и свои денежки в ней храню… если получается что-то не истратить. Меня как раз Павел Анатольевич просил придумать, как отслеживать движение, скажем, нелегальных доходов отдельных граждан.

— Нелегальные — они через сберкассы как раз не проходят.

— Пока не проходят. А если те же предметы роскоши, которые сейчас всякие сволочи на такие доходы скупают, можно будет приобрести только через сберкассу?

— И как ты себе это представляешь? Покупателю нужно будет в сберкассу идти, там, отстояв в очереди, оплату произвести, потом с выпиской обратно в магазин… а если он вообще в другом городе что-то купить захочет? По-моему, чушь ты какую-то придумал… что на тебя вроде как не похоже. Давай, рассказывай подробнее, и отдельно рассказывай, причем тут ЭВМ твои в сберкассах.

— Ну, сами напросились. Итак, у нас все вычислительные машины во всех сберкассах будут соединены друг с другом проводами…

Вот в чем-чем, а в деньгах, причем главным образом в деньгах наличных, товарищ Коробова разбиралась прекрасно. И не только в том, как они «движутся», но и в том, откуда они берутся и как их лучше всего тратить. Сейчас в стране только, скажем, производством эмалированной посуды занималось свыше двухсот разных предприятий — и больше сотни из них входили в систему Минместрома РСФСР. И все они производили в основном именно «товары народного потребления», то есть, по сути, производили именно «наличные деньги» — понемногу, так как торговые наценки на ТНП в стране законодательно ограничивались тремя процентами, но общий поток был довольно приличным. Однако, когда я Зинаиде Михайловне предложил этот поток сильно сократить, она уже через десять минут нашего разговора с радостью принялась за дело. Потому что мгновенно, причем просто в уме, просчитала все выгоды такой «перестройки производства»: оборудование можно использовать прежнее, грандиозных капвложений не требуется, а кастрюля из нержавейки, хотя и получается даже чуть дороже эмалированной, служить будет в разы дольше. И все отходы теперь будет проще утилизировать (то есть их почти уже и не будет, при все же определенных вложениях: если пищевую нержавейку в электропечах, да «под аргоном» переплавлять, то, возможно, кастрюли и не дороже нынешних получатся.

Конечно, полностью прекращать производство всем уже привычной посуды никто и не собирался, но вот часть заводов перевести на выпуск новой продукции было бы крайне неплохо. В том числе и потому, что при этом несколько «местпромовских» металлургических заводов можно будет не ликвидировать. А планы уже такие начали возникать, все же на небольших, в основном артельных заводиках обычная сталь выходила заметно более дорогой, чем на «металлургических гигантах» — а вот переход на производство там сталей специальных смысл имел — при условии, что такие спецстали будут кому-то нужны. А в том, что кастрюли из нержавейки народ брать будет, ни у кого сомнений особых не было: такие, правда небольшие, полуторалитровые, уже потихоньку начал делать как раз «из отходов основного производства» один «оборонный» заводик, расположенный на Арзамасском шоссе за Мызой — и эти кастрюльки даже в торговлю не поступали: их все буквально в драку народ раскупал в небольшом «заводском» магазинчике, оборудованным в здании проходной этого завода. Может, такие еще где-то делали, но Зинаиде Михайловне и пример горьковчан был вполне показательным. Правда, для переоборудования артельных заводов требовалось кое-что еще, кроме совершенно недефицитной хромовой руды: дофига электричества. Очень даже дофига — но и тут «показательный образец» успел нарисоваться.

Очень «показательный», и им стал завод в Ворсме. Там и раньше отходы нержавейки переплавляли в небольшой электропечке: как не выпендривайся, а при производстве, скажем, хирургических инструментов таких отходов появляется немало, а отправлять их на переплавку в мартены вместе с прочим металлоломом было жалко. Но раньше там работала на переплавку нержи крошечная печь на полтонны металла, а осенью там уже поставили печь, способную по десять тонн зараз переплавить. И этой печке уже требовалось несколько мегаватт электрической мощности — но ее в пиковое время заводику обеспечивала Варежская ГАЭС, а в остальное время энергия приходила с сельских электростанций.

Конечно, в этой печке нержавейку не переплавляли: там в основном лом с машиностроительных заводов Горького использовали для выпуска «корабельного листа» для Варежского судостроительного. Который так и продолжал считаться именно судостроительным, и даже баржи-самоходки все быстрее на воду спускал — но самой важной его продукцией считались трубы-водоводы для строящихся ГАЭС. В Вареже даже специальным причал выстроили для отгрузки этих труб: сама Варежская ГАЭС тоже оказалась очень «показательной» и строительство новых станций развернулось буквально по всей стране. Понятно, Вареж трубы на не всю страну делал, но только на Волге таких станций уже начали строить восемь штук, так что спрос на эту очень специфическую продукцию имелся…

Правда, постройку второй Варежской ГАЭС отложили: место-то под нее выбрали замечательное, с перепадом высот за сто десять метров — но там требовалось деривационные трубы проложить больше, чем на два километра и, что было особенно неприятно, трубы эти должны были идти через не самое мелкое село. И проблема была не в селе, народ был готов «переселиться» — но вот грунты в селе никто пока не изучил, так что на текущий год там только геологам работа нашлась. Впрочем, никто по поводу задержки строительства не переживал: две станции в Вареже по плану должны были выдавать гигаватт мощности, а пока что даже ЛЭП, способных столько электричества куда-то передать, не было. И, что важнее, не было в стране и энергии достаточно, чтобы ночами там столько воды наверх закачивать. Я вообще поначалу удивлялся, зачем сразу столько ГАЭС строить все бросились, но чуть позже разобрался: станции эти все же строятся небыстро, а к тому времени, когда их закончат, нужное «ночное электричество» уже появится. И конкретно в Вареже станцию ночами планировали питать от стоящейся АЭС…

Вот выбор места для АЭС меня очень удивил: ее решили строить в пяти километрах от поселка Сатис, рядом с одноименной речкой. Насчет речки-то понятно: для электростанции вода нужна, чтобы лишнее тепло в воду сбрасывать. Вот только речка эта была больно худосочная, глубиной по колено и шириной метра в три. С другой стороны, до Арзамаса-16 там всего двадцать пять километров, а случае чего атомщики на помощь придут… но вот речка, обеспечивающая по три куба воды в секунду, меня все же смущала. Впрочем, атомщикам виднее, возможно, я просто многого по атомные станции не знаю. То есть точно не знаю: их же в моем будущем вообще в жарких странах строили, где воду народ в большом количестве только в магазинах, разлитую по бутылкам, и видел…

Да и вообще это к моим заботам все никак не относилось: летом, с подачи Павла Анатольевича, в институт внезапно прибыло по мою бедную душу еще шестьдесят человек «сверх плана» — и я уже приготовился взвыть, но оказалось, что кроме шести десятков математиков-программистов (все, как один, как раз по образованию математиками и были) он прислал еще и батальон военных строителей. Причем не самых простых, там еще немало людей служило, которые космодромы строили. Так что перспективы на получения всеми новыми специалистами жилья оказались даже более радужными, чем я ожидал. Даже не смотря на то более радужными, что еще человек пятьдесят мне прислала уже Зинаида Михайловна, а еще три десятка специалистов (правда, уже совсем не математиков) ко мне поступили по распоряжению Пантелеймона Кондратьевича.

И ведь все они людей ко мне присылали в расчете на то, что в институте им что-то очень нужное быстренько сделают. Павел Анатольевич ждал от меня средства для анализа сочинений разных товарищей для определения «антисоветских настроений» — ну как же без знаний-то интегралов с дифференциалами семантический анализ-то проводить! Зинаида Михайловна хотела получить программы для работы тех же сберкасс — и потому прислала мне выпускников экономических институтов. А вот Пантелеймон Кондратьевич оказался единственным, кто в задачу хоть как-то вник и он ко мне направил главным образом лингвистов-языкознатцев, причем теперь у меня были и неплохие специалисты со знанием почти полутора десятков языков. Но и задачку он поставил непростую (хотя «немедленного ее решения» не потребовал): он хотел получить программы, которые в моей старости относились большинством людей к области сугубо «искусственного интеллекта»: программы должны будут выделять из любого текста «основные смыслы». По сути — примерно то же, чего и товарищ Судоплатов от меня хотел, а ему это было нужно… Я, откровенно говоря, изрядно удивился, когда товарищ Пономаренко, перед тем как в институт поток лингвистов потек, сам ко мне заехал, чтобы «уточнить задачу»:

— Шарлатан, ты человек вроде разумный…

— Как и большинство, отношусь к хомо исключительно сапиенсам.

— И наглый, как таракан. Но я не об этом: сам знаешь, и даже вроде Павлу Анатольевичу об этом говорил, что у нас в архивах много всякого хранится интересного, но что людям все же рассказывать не стоит. Или нельзя, в силу особой государственной важности. И я вот о чем тебя попросить хочу: мне нужно… стране нужно, чтобы из таких закрытых архивных документов мы могли бы автоматически извлекать нужную в каждый конкретный момент времени определенную информацию. Но глазами просматривать миллионы страниц нельзя: мало ли кто их смотреть-то будет.

— Непростая задача, но в принципе решаемая. Правда, лишь в принципе — но, пока она решается, можно будет не спеша все эти документы как раз в цифровую форму и перевести.

— Да нельзя туда машинисток посылать!

— А я и не предлагал. Сейчас мне Павел Анатольевич для решения примерно такой же, точнее, довольно похожей задачки прислал толпу математиков, которые для таких задач вообще не требуются. И я их собираюсь посадить на решения задачки попроще, как раз для математиков, знающих слово «топология», подходящей: пусть разработают программы, которые текст с бумаги в машинные символы автоматически переводит. Как эту задачку решить, я примерно себе представляю, правда, ее они тоже не особо быстро решить смогут — но дорога в десять тысяч ли начинается с первого шага. За год-полтора они научат вычислительные машины печатный текст читать, потом за рукописный примутся…

— Это же сколько ждать-то придется!

— Быстро только кошки рожаются. Я себе объемы задачи представляю, потому сроки такие и называю… оптимистичные.

— Это ты называешь оптимистичными? Ладно, ты-то это самое слово «топология» вроде понимаешь, тебе виднее… не объясняй, мне это нахрен не нужно! Но, будем считать, что тут мне все уже объяснил, причем быстро. А так как я думал, что времени потребуется побольше, воспользуюсь сэкономленным: самолет-то мой только в шесть вылетает. Ты мне тогда вот что расскажи: что у товарища Сталина вычитал насчет того, кого считать эксплуататором и буржуем, а кого нет. Примеры-то твои понятны и даже выглядят очевидными, а вот систему я как-то пока не уловил. Хотя бы основы именно системы объяснить можешь? А то, сам понимаешь, перечитывать, причем вдумываясь в каждое слово, его сочинения у меня просто времени не хватает…

В свое время, где-то в начале десятых годов, я наткнулся на интересный ролик на ютубе. В нем показывали и рассказывали про какого-то японца, который в одиночку вот уже лет сорок ежедневно выпускал на своем крошечном заводике, размещавшемся в каком-то кирпичном сарае, до четырехсот тысяч винтиков, болтиков и шурупчиков. И работал он на этом заводике вообще один, самостоятельно обслуживая десяток станков-автоматов, произведенных как раз в конце пятидесятых и в начале шестидесятых годов. Сам, один, и автоматы эти при необходимости ремонтировал, и всю продукцию производил, а все, что он делал, обеспечивало другие заводы, выпускавшие всякое от автомобилей до кофемолок, в радиусе километров двадцати пяти от своей родной деревушки. И за последние сорок с лишним лет у него ни разу не было ни одного наемного рабочего. Мне тот фильмец понравился, а потом я задумался: это «самозанятый японец» — он буржуй-капиталист или «свободный пролетарий»? То есть не сразу задумался, а когда кое-какие детали попросил прояснить у работавшего в нашей компании японца: там переводчик почти половину исходного японского текста просто опускал. А вот когда он все перевел (точнее, он нашел там же, на ютубе, оригинал фильма на японском и его уже перевел мне), я и задумался, хотя абсолютно «абстрактно». А когда уже материалы для Павла Анатольевича готовил, все это вспомнил и задумался уже совершенно конкретно. Ведь «по Марксу-Ленину» выходило, что тот японец — никакой не капиталист, а наоборот, героический пролетарий. Но вот если вникнуть в предложенные товарищем Сталиным определения, то получалось очень интересно: мужик капиталистом-мироедом точно не был, у него наемных рабочих даже не подразумевалось. Но вместо этого он представлял собой классический образец эксплуататора: пользуясь «локально-монопольным положением» он цены на свои винтики-шпунтики завышал по сравнению с «рыночными» раза в два (так как возить те же винтики из других место просто оказывалось дороже, чем ему на месте переплачивать) — а расплачивались за это уже потребители той продукции, в которой его винтики использовались. Очень интересная коллизия получалась, но вот как это объяснить Пантелеймону Кондратьевичу? Впрочем, когда человек хочет в чем-то разобраться, причем по-настоящему хочет, ему можно что угодно объяснить. А в личной беседе и когда этот человек не стесняется непонятое переспросить, сделать это уже вообще просто. И я сделал, так что в Москву товарищ Пономаренко отправился полностью удовлетворенным. А через пару дней я приступил к обустройству новых сотрудников и раздаче им новых заданий. То есть первым им заданием было многое изучить — но ко мне, слава богу, людей все же присылали мотивированных, и я надеялся, что уже осенью все они смогут к работе приступить. И в достаточно обозримом будущем показать определенные положительные результаты — правда, не совсем те, которые от меня ожидали получить «руководящие товарищи». Точнее, совсем не те, но которые им очень понравятся…