Шарлатан V

Глава 22

Если не вдаваться в мелкие детали, то топология — это наука, объясняющая, чем шарик отличается от бублика. И у меня в институте группа из полутора десятка топологов занималась именно тем, что воплощала свою науку в четкие алгоритмы, которые можно было запрограммировать и использовать на благо государства. Несколько лет этим занималась — и в конце концов государство вожделенные блага получило, и теперь стоящие в подвале главного корпуса моего института сразу восемь могучих мейнфреймов в круглосуточном режиме эти программы выполняли, превращая тексты иностранных газет и журналов, а так же любых прочих документов, поступающих в бумажном виде в СССР, в распознаваемые машинные коды.

А другие программы эти тексты, уже помещенные в базы данных в виде машинных кодов, анализировали, выковыривая из них разную полезную информацию — и выковыривали они довольно много интересного. Например, информацию о том, что в Израиле собираются изготовить атомную бомбу, выковыряли из анализа таможенных отчетов, полученных из разных стран, в которых проскочили отметки о том, что в эту страну поставляются некоторые довольно специфические вещества в определенных количествах — и оказалось, что таким способом вообще почти все, что может заинтересовать разведку, нетрудно добыть даже не посылая шпионов в далекое забугорье.

И это так понравилось руководству, что институту было намечено парк вычислительных машин в подвалах увеличить уже в текущем году раза в четыре. А подвалы у нас были обширные: когда я с дядькой Бахтияром так и не договорился о том, где в строящемся здании разместить столовую, он сделал «ход конем»: цокольный этаж у него был спроектирован не в два этажа, а в пять, причем три были «подземными» и «снаружи ничего видно не было». Честно говоря, мне было вообще плевать, как оно будет «выглядеть снаружи», а вот большие подвальные помещения, причем оборудованные и отличной вентиляцией с кондиционированием воздуха, и мощной электропроводкой оказались как нельзя кстати.

Ну, хороший архитектор отличается от плохого не тем, что дома проектирует «покрасивее», а тем, что проектирует здания в полном соответствии с его будущими функциями, причем предвидит возможность изменения этих функций в будущем — а дядька Бахтияр был на самом деле очень хорошим архитектором. И в самом нижнем подвальном этаже он предусмотрел место и для систем бесперебойного снабжения питанием вычислительных машин, и многого другого, без чего нормальный вычислительный центр работать хорошо не может — и это все он проделал даже с трудом представляя, зачем вообще вычислительные машины нужны и уж совсем не представляя то, как они сделаны. Но он просто «заранее спросил» обо всем тех, кто это представляет — и всё сделал правильно. Даже выстроил рядом с главным зданием отдельную «декоративную беседку» (размером с двухэтажный жилой дом), в котором разместились мощнейшие кондиционеры.

А теперь в этом подвале толпа командированных с разных заводов монтировала еще одну «серию» ЭВМ, уже, если я со счета не сбился, четвертого поколения мейнфреймов. У нас здесь и сейчас «поколения» считались несколько иначе, чем в моей прошлой жизни, и первые ламповые чудища никто даже отдельный поколением вообще не считал. А считали иначе: первое поколение — это машины на «золотых желудях» с ферритовой памятью, второе — то же самое, но с диодной логикой (полупроводниковой уже), третье — все еще «желудевые» процессоры, но память полупроводниковая, а четвертое — это уже те, где ламп больше не было. Причем интересный момент с использованием «рассыпной» элементной базы ЭВМ как-то благополучно пропустили, на ней разве что прототипы машин в КБ и институтах делались — а в серию машины шли уже на микросхемах. Точнее, большей частью все же на схемах «гибридных», однако Минобороны вкладывало просто невероятные средства в разработку уже полнофункциональных однокристальных микросхем.

Правда, вся эта классификация касалась только «гражданских» машин, тот же товарищ Рамеев все еще делал (и даже проектировал) машины ламповые, но тут все упиралось в «линейную производительность»: его последние ламповые машины работали на частотах в районе гигагерца, самую малость поменьше — а лучшие полупроводниковые схемы пока на частотах свыше двадцати мегагерц работать не могли. Это временно: янки, по материалам, выуженным из «открытой прессы», уже научились делать полупроводниковые схемы, устойчиво работающие на восьмидесяти мегагерцах и специально обученные люди из ведомства Павла Анатольевича вроде уже и добыли описание используемых ими технологий — но пока в СССР пользовались тем, что у нас было доступно. И в институте товарища Лебедева даже из двадцати мегагерц умудрялись выжать больше, чем это казалось теоретически возможным: за счет распараллеливания вычислений и конвейерной обработки данных последние процессоры их мейнфреймов выдавали по пятьдесят миллионов операций в секунду. Это — на каждый процессор, коих в машинах было уже по восемь штук. Так что в очень обозримом будущем то же распознавание текстов должно было ускориться на порядок — впрочем, и сейчас результаты выглядели неплохо, хотя нынешние машины всю поступающую документацию обрабатывать просто не успевали. Но и это было лишь временным явлением, государство денег на такую полезную разработку точно не жалело. И третью «Звезду» я, по сути, получил именно за эту работу.

Которая привела к довольно неожиданным результатам, причем не только в науке или, скажем, в технологиях разведки. «Еврейская бомба», которую Израиль применил из-за того, что «арабы были к войне слишком хорошо подготовлены», сильно повлияла и на международную политику и на мировую экономику. Наземный взрыв поднял огромное количество радиоактивной пыли — и, так уже погода сложилась — эта пыль накрыла в том числе и Порт-Саид. Да и вдоль канала уровень радиации заметно поднялся — и Египет просто закрыл Суэцкий канал. Причем закрыл «на неопределенный срок», объявив, что откроет его только после того, как страны, ранее поддерживающие Израиль, оплатят Египту расходы на деактивацию территории. А платить (тем более, что египтяне даже стоимость таких работ как-то определили в пару миллиардов долларов) никто не захотел — и большинство европейских стран очень сильно на Египет «обиделись».

Египет, сжимая в потном кулачке какую-то (довольно скромную) денежку побежал за помощью в Советский Союз, причем за эту денежку египтяне очень хотели получить из СССР новые боевые самолеты и кучу другой военной техники. «Страны Залива» тоже напряглись: у них начались проблемы с отправкой нефти в Европу и в США — но они напряглись не против Египта (про радиацию много очень страшных по миру рассказов разлетелось), а тоже против Европы и США — в общем, всем стало исключительно весело. Ну а в Иране внезапно поменялось правительство: шах — очевидно сдуру — «показательно наказал» министра обороны, который без согласования с ним отправил войска в Палестину, и шаха больше не стало…

Я думал, что из Европы туда править прибежит Хомейни — но обломись: военные никому власть в стране отдавать точно не собирались. А чтобы им было проще в стране править, они — как и Египет — за материальной помощью тоже в СССР отправились. Не потому, что им советский социализм был по нраву, а потому, что СССР был под боком, а из Америки помощи можно было очень долго дожидаться — а винтовки что американские, что советские стреляют примерно одинаково. И все уже знали, что СССР давно уже свою идеологию «торговым партнерам» не навязывает, а просто «равноправно торгует» с теми, кто против Советского Союза не замышляет и гадости не делает…

От Павла Анатольевича я узнал (не то, чтобы он мне напрямую сказал, а по полученным от него новым задачам понял) что с американцами у нас тоже отношения поменялись: янки, действительно серьезно озабоченные проблемой «нераспространения ядерного оружия», предложили в этом направлении вести «совместную разведывательную работу». И для такой именно совместной работы был организован специальный центр, всю «противоатомную» разведку и курирующий. Центр организовали в Берне (вроде как на «нейтральной территории»), к работе в этом центре были привлечены и французы, и англичане, и китайцы. У Китая пока что атомных бомб не было — но товарищ Мао, хотя и очень хотел таковой обзавестись, еще больше не хотел, чтобы ей обзавелись некоторые другие страны — а по части именно разведки (в основном в Азии) у него возможности оказались довольно серьезные.

Ну а институтские топологи занялись исследованием уже не кириллицы и латиницы, а арабского алфавита и, для кучи, китайскими и японскими иероглифами. А вот корейскую письменность институту поизучать даже не пришлось: оказывается, товарищ Ким (вероятно, после подсказок некоторых корейских специалистов по вычислительной технике) сам вопросом озаботился и даже вроде какие-то результаты уже получил. Техника у него была советская, программисты корейские в СССР обучались… но нам пока и не требовалось еще и Корею «разведывать». СССР Корее очень сильно помогал — но не деньгами, а в проектировании всяких заводов и электростанций, оборудование различное продавал (и именно продавал), и МГБ СССР с корейскими госбезопасниками работал в тесном сотрудничестве, так что там для нас секретов почти и не было. А те, что были — они на самом деле у нас никого не интересовали: корейцы почему-то секретили (в том числе и от нас) семейное положение своих высших чиновников…

Но одними топологами «научная» часть института не ограничивалась: информацию мало проанализировать, результаты анализа еще требовалось доступным человеческому пониманию языком изложить. Причем доступным даже для тех, кто наречия «оригиналов» документов не понимает. А еще для анализа было крайне неплохо документы, созданные на языках самых разных, обрабатывать совместно. И этим в институте довольно успешно занимались профессиональные лингвисты: из текстов на разных языках они «собирали» семантическую модель каждой отдельной фразы, которая от исходного языка вообще не зависела, да и анализировать ее было проще. Ну а чтобы результаты люди все же понимали, в окончании каждого исследования по семантической модели «воссоздавали» уже тексты на совершенно естественном русском языке — и этим у нас занимался еще один «независимый» отдел. Которым руководил (правда, совершенно «дистанционно», аж из Ленинграда) очень неплохой специалист именно по русской лингвистике Александр Иванович Молотков. Правда, я был абсолютно уверен, что этот Молотков даже не подозревал, какой работой он, собственно, руководит: для него это было всего лишь «интересным исследованием в области анализа синтаксических конструкций».

И, думаю, Александр Иванович очень удивился, получив за свою работу орден «Знак почета». Я хотел ему «Шарлатана» дать, но в МГБ решили, что этот орден «привлечет к работе лишнее внимание», так что обошелся он «Почетом».

Впрочем, госнаграды после Нового года на сотрудников института буквально дождем хлынули, и больше всего досталось «аграриям». Все научные сотрудники так называемой «западной лаборатории» (две научных группы общей численностью в восемь человек: пятеро в Бобруйске и трое в Себеже) получили по ордену Красного Трудового Знамени, три десятка тамошних лаборантов получили по «Трудовой доблести», а все «прикрепленные» к лабораториям колхозники числом поболее сотни отделались «Трудовым отличием» — это за то, что на нескольких тысячах гектаров «экспериментальных» полей там собрали урожай, слегка превысивший шестьсот центнеров с гектара «самого ценного ископаемого Белоруссии». Причем урожай такой был «заранее предсказан», а награды выдали после Нового года потому, что товарищи из Минсельхоза дополнительно проверяли еще «лежкость» собранной картошки на складах — и когда убедились, что продукт в овощехранилище практически не портится, тут всех сразу и наградили. А двоюродная лично подучила уже орден Сталина, но не за белорусско-псковскую картошку, а за то, что на ее «подведомственных» полях урожай пшеницы «в среднем» сильно превысил тридцать три центнера с гектара. Там еще и по другим культурам цифры получались сказочные, но я лишь про пшеницу запомнил, да и то потому, что «тридцать три богатыря».

Еще трое ее заместительниц (Валька на «административные» должности женщин предпочитала ставить) получили по «Знамени», и так же отметили руководство выделенного уже в отдельное учреждение Астраханского «Института камыша» (туда она все же двух парней командовать поставила, так как работа была не просто «в поле», а в поле очень далеком и труднодоступном). Там эти парни (и еще порядка пяти сотен человек, из которых больше трех сотен была «вахтовиками» из Нижегородья, приезжающих на зиму камыш косить) разбили здоровенные камышовые плантации. По науке разбили: разровняли несколько островков, уровень земли на них сделали на полметра ниже уровня воды в разлив, какие-то мелкие протоки засыпали, через протоки побольше мосты разводные поставили, дороги, по которым грузовики в любое время проедут, не завязнув в грязи, проложили — и отправили до Нового года «на большую землю» чуть больше трехсот пятидесяти тысяч тонн камышовых пеллет. И теперь с этой плантации по столько же они собирались еще много лет подряд косить — но в планах у них намечалось через три года «взять» двухмиллионный рубеж, и в том, что свои планы они выполнят, никто уже не сомневался. И на чем возить эти пеллеты в нечерноземные районы, тоже уже было: Валька изрядно вложилась (бессовестно пользуясь тем, что у меня было «неограниченное финансирование») в Гороховецкий судостроительный завод, и там теперь буквально штамповали баржи-пеллетовозы на две тысячи тонн, спуская их на воду по две в неделю. То есть зимой они баржи все же не на воду спускали, а на лед (и перетаскивали их по льду в затон на противоположный берег Клязьмы), но как лед сойдет, сразу три десятка барж помчится запасенные пеллеты возить!

Но вот лично я ко всем этим сельхозвопросам ни малейшего отношения не имел, Валька сама всеми этими работами руководила — и орден Сталина получила совершенно заслуженно. И у меня были серьезные подозрения по поводу того, что такой же орден она и на следующий год отхватит: после пуска на Горьковской АЭС второго реактора (уже на четыреста десять мегаватт) она там затеяла на «избыточном тепле» новый тепличный комплекс строить. Причем строить его она принялась всерьез: по планам она собиралась заковать в стекло, сталь и алюминий почти пять тысяч гектаров. А если урожаи на станции будут хотя бы примерно такими же, как в тепличном комбинате в Пьянском Перевозе, то зимой свежими огурцами, помидорами и прочей зеленью она завалит не только всю нашу область, но и пяток соседних, включая Московскую целиком. Правда, сама Валька, когда я ей об этом сказал, лишь как-то хитренько усмехнулась, но спорить, как она обычно очень любила делать, не стала…

Я занимался большей частью вопросами разработки разных очень непростых аналитических программ, и, понятное дело, отлаживал эти программы на данных из наших же баз. И иногда результаты анализа выглядели странно и неправдоподобно, так что приходилось очень много и «глазками» проверять, чтобы убедиться в том, что программа все же верно работает. Или — чаще — убедиться, что она работает неправильно, после чего снова усиленно напрягать мозги в попытках разобраться, что же сделано неверно. Но человеческий организм все же природа устроила мудро: если что-то понять не получается, то мозг переходит в режим «интенсивного отдыха» (ну, или иногда перестает работать адекватно, но этим уже специальные врачи занимаются).

Но и с врачами, причем именно «специальными», я общался — еще в прошлой жизни общался, и неплохо знал, когда нужно «мозг отключать» чтобы все же на самом деле не свихнуться. А отключаться нам удавалось без особого труда (я имею в виду себя и Лиду): теща жила буквально в соседнем доме, и она всегда могла придти с детьми посидеть, пока мы в кино сходим или в театр, или просто так погуляем. Но мы чаще ходили на концерты во Дворец культуры: их у нас давали по паре раз в неделю. Обязательно по воскресеньям и — часто, хотя и не всегда — в середине недели. Разница между концертами была простой: в рабочие дни выступали «местные музыканты», по воскресеньям в основном приезжие коллективы народ радовали.

Лиде больше нравились «наши» концерты: хотя довольно часто юные музыканты высочайшего мастерства и не демонстрировали, но и откровенной халтуры у них не случалось. А еще они всегда, то есть на самом деле каждую неделю, всю концертную программу меняли. И эти концерты для зрителей и слушателей каждый раз оказывались «сюрпризами»: никто заранее не мог предсказать, что он увидит или услышит (и кто вообще будет там исполнителем), а это делало их еще лучше и интереснее.

А в новогодние каникулы концерты (детишки в основном) вообще каждый день устраивали, так что мы с Лидой отдохнули более чем неплохо. А еще она очень прилично проходила сессию, и мне даже говорила, что концерт перед очередным экзаменом помогает ей сдавать предмет более спокойно. Ну, это, конечно, дело совершенно индивидуальное, но я тоже «в свое время» в последний день перед экзаменом предпочитал не судорожно стараться что-то еще срочно запомнить, а послушать всякую музыку. Правда, сам я предпочитал ее слушать в одиночестве, а Лиде именно концерты в битком набитом зрителями зале «помогали» — так что наотдыхались мы на славу.

А еще мне эти концерты и воспоминания о том, как я «к экзаменам готовился», помогли вспомнить несколько «старых мелодий» и я их Наташе как-то наиграл. «Как-то» не в смысле «когда-то», а в смысле «довольно паршиво, но мелодию разобрать все же можно» — и наша композиторка (дипломированная давно уже и вся из себя облауреаченная) в очередной раз вдохновилась и принялась делать конфетку из… в общем, из предоставленного ей материала. Лида уже привыкла к тому, что «музыканты — люди вообще с основами культуры не знакомые» и способные к нам в гости припереться чуть ли не на ночь глядя чтобы «посоветоваться» по поводу того, как лучше пару тактов сыграть, так что ее частые визиты Наташи даже не раздражали. То есть совсем не раздражали, ведь она приходила обычно со своим ребенком и наши немедленно увлекались игрой, давая возможность и Лиде слегка отдохнуть. Не в момент игры, но когда довольная (или недовольная) Наташа нас покидала, наши дети просто дружно падали в кровати, засыпая еще в процессе падения…

А еще Лида привыкла к тому, что ей при таких поздних визитах гостей развлекать не нужно, так что она на моих гостей чаще всего просто внимания не обращала. Поэтому когда вечером двадцатого января в дверь позвонили, она просто сказала, что «если угостить людей захочешь, то в холодильнике еще пирожных полно» (она как раз сдала последний экзамен и его «торжественно отметила») после чего просто отправилась спать. Ну а я пошел встречать гостей — и, открыв дверь, изрядно удивился: в гости ко мне пришли Ю Ю, Светлана Андреевна и лично Павел Анатольевич Судоплатов. Да уж, когда министр Госбезопасности вечером заходит в гости, да еще в далеком провинциальном городишке — это действительно удивляет.

Когда гости разделись (кроме Ю Ю, ее видимо просто «для кучи» захватили, она вообще в домашних тапочках ко мне поднялась), Павел Анатольевич поинтересовался:

— Где мы можем спокойно поговорить без лишних ушей?

— У него в кабинете, — ответила ему Ю Ю, — там и звукоизоляция идеальная, и аппаратура наша стоит, так что…

— Понятно. Ну, пошли.

А когда дверь в кабинет закрылась и гости расположились в креслах, Павел Анатольевич задал неожиданный вопрос:

— Вот ответь мне Шарлатан, только честно и откровенно: ты зачем Пантелеймона Кондратьевича матом обругал?

— Что-то я такого не припоминаю, я вообще стараюсь слов таких не употреблять.

— То есть ты утверждаешь, что товарищ Пономаренко врет? Он мне лично сказал, что ты его очень сильно… обидел словесно. На той неделе, по телефону.

— Нет, он, конечно, не наврал, просто вы его не так поняли. Он мне позвонил, предложил срочно вступить в партию и даже пообещал личную рекомендацию мне дать — а я отказался, и объяснил почему. Но совершенно культурными словами объяснил.

— Если культурными… — Павел Анатольевич взглянул на сидящих рядом женщин, — то объясни и мне, желательно теми же словами. Уж больно мне вся эта история не нравится…

— Я ему сказал, что в партию вступать не буду, потому что не хочу. А не хочу потому, что идеи марксизма-ленинизма я считаю антинародными и…

— Теперь понятно, но уж лучше бы ты его матом послал. Он, конечно, верный сталинец, но рос-то на идеях марксизма и ленинизма, и хотя в курсе того, почему ты их так воспринимаешь и документы из архива нашего института этого самого марксизма и особенно ленинизма читал, но… интересно, а ты-то как их раньше прочитать смог? Не отвечай, я о другом. Он на самом деле обиделся, но это, по большому счету, и не особенно важно. Важно другое…

— Что? — решил уточнить я после того, как Павел Анатольевич минуты на полторы уже замолк.

— Я был сначала против, но теперь, честно скажу, решение ЦК полностью поддерживаю. В том числе и из-за твоего честного ответа: ты ведь на самом деле ни хрена не боишься, черт бы тебя побрал! В общем так: ты с должности директора института с завтрашнего утра увольняешься, постановление чуть позже прочитаешь, его курьерской почтой утром пришлют.

— Да я и не против, а кто институтом руководить будет? Ю Ю? Она, конечно, справилась бы, но на ней еще и учебный… да и наши совместные тематики…

— Директором я своей властью назначаю Светлану Андреевну Уткину, а товарищ Ю Ю ей при необходимости поможет. Но, надеюсь, необходимости такой не возникнет: тебя увольняют на время… примерно на год, Светлана Андреевна нашу тематику знает прекрасно, да и диссертацию докторскую она уже подготовить успела… по нашей тематике, не твоей.

— Так, я мне чем этот год заниматься? Из дому втихаря по основной программе работать?

— Нет. Тебя решено отправить послом Советского Союза в Африку.

— Категорически против: там заразы всякие, детям тамошний климат точно не полезен, да и жене учиться нужно…

— Тебя отправим туда одного, жену с детьми здесь оставишь. И вот как раз товарищ Ю Ю ей всю необходимую помощь в рамках своих полномочий окажет.

— Я не поеду, и не просите.

— А я тебя и не прошу, это приказ. Так что поедешь как миленький!

— Из меня посол как из этого самого пуля.

— Да и плевать, там есть кому работу делать. А ты — ты просто должен на некоторое время скрыться. Видишь ли, эти самые чертовы палестинцы… в общем, они в своей Палестине снесли все иудейские заведения, совсем все. И даже разобрали эту чертову стену, у которой евреям плакать положено, причем не просто разобрали, а все камни в щебенку разбили и щебенку в море утопили. И, понятное дело, радостные вопли иудеев и у нас в стране раздались довольно громко, но главное, что есть подозрения, что в этом кое-кто решил обвинить тебя. Ты же не один свои аналитические программы запускать умеешь, наши специалисты, причем тобой же и подготовленные, тоже… в общем, пока это лишь подозрения, но до того славного момента, когда мы их развеем или… в общем, тебе нужно на время исчезнуть. И исчезать тебе придется в Африке. Причем сразу в двух странах: будешь послом в Дар-Эс-Саламе и в Лусаке. На сборы тебе дается день, завтра вечером уже вылетаешь.

— Из Москвы уже?

— Отсюда, а маршрут завтра узнаешь. Да не морщись, я его и сам пока не знаю, люди договариваются еще… И вот еще что: товарищ Коробова, которая предложила тебя на этот пост назначить, отдельно просила режим финансирования твоих программ не отменять. Так что…

— Так это Зинаида Михайловна⁈

— Не закипай: другие предложения были куда как… неприятнее. Ладно, я поехал, а ты готовься. Надеюсь, ты нас не подведешь… ну а мы постараемся не подвести тебя. Светлана Андреевна, вы меня проводите? А то в такой квартире даже выход найти…