Шарлатан V

Глава 16

У нас в стране каждый знал, кто, например, ходит без сапог. И, несмотря на бурное развитие всего, что только можно хоть как-то развить, у сапожников ситуация изменилась далеко не кардинально: в Пьянский Перевоз мой фильм привезли для демонстрации в нашем Дворце культуры только после Нового года. И это несмотря на то, что было изготовлено чуть меньше трех тысяч прокатных его копий!

А с другой стороны, что такое три тысячи для нашей необъятной, с какой стороны не посмотри, страны? У нас ведь только «стационарных» кинотеатров (которые именно и только кинотеатрами и были) насчитывалось уже чуть больше пяти тысяч. Вроде не очень-то и много, а копий — их да, почти три тысячи напечатали. Но кроме этих «чисто кинотеатров» в стране имелось чуть больше двадцати тысяч клубов с кинозалами, в каждом из двух с лишним тысяч городов страны (это если «миллионники» не считать) стоял как минимум один Дворец культуры (и, чаще всего, минимум один клуб при заводе в этом городе), в поселках городского типа заводских клубов в принципе могло и не быть, но уж Дворец культуры с кинозалом имелся в обязательном порядке. И всего по городам и ПГТ было расставлено порядка тридцати тысяч всяких мест, где людям фильмы показывали — а ведь еще имелось почти сто тысяч залов, в которых фильмы крутили «кинопередвижки». Ну ладно, кинопередвижки давали по одному сеансу в одном месте (и, соответственно, по одному сеансу в сутки — а это сразу дает минус полторы тысячи копий, не демонстрируемых в кинотеатрах), но оставшиеся в «массовом» прокате копии в кинотеатрах и клубах, как правило, крутили минимум неделю, так что то, что к нам кино «дошло» всего через два месяца после «выхода на большой экран», можно было считать даже удачей. И у нас фильм уже бешеного ажиотажа не вывал: очень многие его успели посмотреть в Горьком, Арзамасе или в Павлово. Многие, но далеко не все: мы, например, с Лидой по ряду причин не посмотрели (хотя бы потому, что из дому на полдня уезжать, имея на руках младенца, было как-то… неправильно). Тем не менее кино посмотреть захотели многие (и многие его с удовольствием по второму-третьему разу пересматривать пошли) — а мы его целиком посмотрели лишь впервые. И увиденное породило множество вопросов к товарищу Викторову…

Чисто технических вопросов — у меня, а Лида, немного подумав, решила, что «так даже лучше получилось». Потому что в финальной версии фильма даже ее «мученическую» физиономию не показали, от моей жены на экране осталась лишь высовывающаяся из-под простынки рука и прядь волос. И я Ричарда в этом понимал: в исходном сценарии «героиня», изображающая жену старшего космонавта, должна была помереть от досрочных родов, а в фильме она не померла и даже потом еще и мужа уговаривает «проявить героизм» — ну а из Лиды актриса даже не «так себе», а «вообще никуда» и Ричард взял актрису все же профессиональную. А когда я ему позвонил и спросил, какого черта из «производственного фильма» он сделал мелодраму про розовые сопли в кружевах, он отбоярился, сказав, что поступил так по совету Маринки, которая как-то успела увидеть «предварительную версию» и сказала ему, что «в таком виде фильм Ермаш на экран не выпустит. Потому что, мол, он в исходном варианте 'будет дискредитировать советскую медицину»…

А на мой резонный вопрос, почему мнение Маринки ему оказалось важнее моего, он ответил так, что я просто завис надолго:

— Ну она же ответственный товарищ, Герой Социалистического труда…

— Ну надо же! — возмутился я и собрался намекнуть киноделу, что «звездочки» не одна Маринка тут носит, но он «успел первым»:

— А ты — просто Шарлатан…

И ходил бы я такой «зависший» долго, но повезло: Ричарду я позвонил перед тем, как идти на очередную тренировку с Ю Ю, а она — после того, как я пропустил несколько довольно простых атак, избивать меня прекратила и поинтересовалась, с чего бы я сегодня такой «вообще не от мира сего». И я ей свой разговор с Ричардом пересказал, с обидой добавив, что «наверное, меня все считают мальчиком, которого просто так награждали всяким». И она мою гипотезу тут же отвергла:

— Нет. Все считают, что ты — вообще гений, но, как и все гении, немного иначе воспринимаешь наш мир, слишком уж идеальным ты его считаешь. А потому в простых бытовых вопросах разбираешься… слабовато. Ричард тут на сто процентов прав: ведь зритель в кино приходит вовсе не для того, чтобы смотреть на бытовые трагедии, их зрителю и в обычной жизни хватает. А кино — оно должно быть жизнеутверждающим, так что все верно твоя Маринка сказала: мать и ребенка нужно было спасти — и даже не для того, чтобы трагический момент спрятать, а чтобы твой космонавт, отправляясь помогать другу, чувствовал за спиной поддержку не только всего советского народа, но и своей семьи. Ведь в жизни-то самое главное — это именно семья и дети. Ты ведь и сам это прекрасно понимаешь, а уж сколько ты всего успел сделать именно для детей и молодых матерей… начиная с удобных колясок, молокоотсосов, пеленок этих — всего не перечислить. Но в фильме ты решил об этом забыть, или, увлекшись тематикой, на самом деле забыл — а Маринка напомнила, и Ричард именно потому с ней согласился.

— Но я хотел…

— Да никто вообще никогда не понимает, чего ты на самом деле хотел. Все делают свою работу, и делают именно так, как они твои идеи воспринимают — и всегда получается хорошо. Но получается в том числе и потому, что ты, идею в массы пустив, в работу профессионалов не вмешиваешься — и люди, с тобой работающие, к этому привыкли. Привыкли, что они сами должны решать, как работу сделать правильно — вот Ричард, выслушав Маринину мысль, правильно и поступил. А к тебе с вопросами соваться не стал зная, что решать, как правильно, он сам должен. И, — добавила давняя подруга с широкой улыбкой на лице, — это правильно. Соберись, я сейчас буду тебя бить… нет, сегодня отработаем работу по корпусу, а то голову ты, боюсь, сегодня прикрыть качественно не сможешь…

Сюжет фильма я изначально «собрал» из отвратительного фильма «Возвращение с орбиты» и неплохого «Салют-7» (разве что у меня в сюжете станция не сломалась, а не запущенная из-за аварии ракеты с первым экипажем система жизнеобеспечения на ней сдохла), и уже после того, как сам кино посмотрел, понял, почему первый «в моем времени» провалился. Действительно, кадры взлета ракет выглядят красиво, но их можно и в киножурнале «Новости дня» посмотреть, а людям интересно смотреть кино про людей — и Ричард именно такое кино и снял. И Люсьена Овчинникова, в финальной версии сыгравшая роль жены героя Баниониса, великолепно показала дух советских женщин, которые провожают любимого человека на смертельно опасное, но нужное всем дело: я, когда смотрел кадры, как она убеждает Баниониса «лететь и спасать друга и станцию» (а по сюжету он, будучи самым опытным пилотом-космонавтом, ушел из отряда после того, как у его жены, увидевшей по телевизору падающую и врывающуюся ракету, начались преждевременные роды, убившие и ее, и ребенка) сразу вспомнил тетю Машу, провожавшую дяди Николая на фронт…

То есть из моего сюжета товарищ Викторов смог сделать действительно качественный и очень сильный фильм — и, откровенно говоря, я тут был вообще не причем. В смысле собственно фильма, а вот ракеты — да, это я придумал, как «сделать красиво», но ведь и сделали-то всю эту красоту совсем другие люди. И сделали даже не хорошо, а прекрасно — и фильм народ так смотрел вовсе не потому, что он был «про космос», и даже не потому, что «его прям в космосе и снимали». А потому, что в фильме действовали (и жили) настоящие люди, преданные друг другу и стране, и герои фильма просто хорошо выполняли свою работу. Непростую, и в очень непростых условиях — но именно работу. Собственно, фильм и вышел под названием «Непростая работа»…

Лично мне тот фильм дал очень много — в плане понимания нужд нынешней культуры и направлений ее развития. Ну а так как я все еще оставался главным редактором «Юного Шарлатана», то сел и написал для журнала «редакторскую статью» под названием «Фантастика вчерашнего дня». Варе статья так понравилась, что она тут же села и за день написала свою, в дополнение к моей — и в первом февральском номере обе были опубликованы одновременно, а прилетело нам обоим за эти статьи уже утром следующего дня. Товарищи из ЦК комсомола буквально на дерьмо изошли, грозя нас выгнать и больше никогда нас «близко к советской литературе не допускать на пушечный выстрел» — но Пантелеймон Кондратьевич, ознакомившись с нашей перепиской (и статьи наши все же внимательно прочитав), произвел очередную чистку комсомольской организации, причем очень жестко ее там провел. И «товарищи» из ЦК комсомола, «превратно понимающие политику партии», не просто с должностей слетели, но и пошли под суд, причем по статьям, за которые ссылка в Туруханский край показалась бы «нежной материнской лаской». Но этих граждан ласкать никто не собирался, всем влепили по полной программе — а причиной такой «отеческой партийной заботы» стало то, что Павлу Анатольевичу я давно уже списочек «подозрительных деятелей культуры» отослал, а комсомольцы в своих угрозах именно персонажей этого списка и бросились яростно защищать. Как раз в тот момент, когда МГБ по большинству «персонажей» расследование закончило…

Попутно моя статья зацепила и граждан обычной ориентации (в смысле, не антисоветской), но я их жалеть тоже не собирался: у меня убеждение в том, что не стоит нести свой бред в массы, еще с прошлой жизни оставалось непоколебимым. А Варя еще к моим тезисам добавила, что «сочинять про пришельцев-инопланетян можно любую чушь, но чушь от инопланетного антуража чушью быть не перестанет». И предложила авторам, присылающим свои творения в журнал, чушь писать без привлечения пришельцев: так ее проще перерабатывать на макулатурных фабриках.

Для разнообразия (и для подкрепления изложенных нами тезисов) мы с ней уже вдвоем написали фантастический рассказ как раз о инопланетном полицейском роботе-пришельце из космоса, который, волею случая, свалился из космоса прямо в печную трубу, а подслеповатая бабка приняла его за круглое мучное изделие, поставленное ей в эту печь несколько ранее…

А так как пришелец на землю-то летел с целью пресечь деструктивную деятельность космических бандитов-зооморфов, то сюжет получился довольно складным и интригующим. Ну а так как мы творили «в онлайне», вслух зачитывая уже согласованные части «романа», произведение уже в процессе приготовления вызвало истерику у сидящей рядом со мной Лиды и, как мне кажется, довело до икоты от смеха Вариного четырехлетнего сына. А когда дети сильно икают, это все же не очень хорошо — так что нам пришлось прерваться, и концовку (в которой лиса оказалась уже живым пришельцем, прилетевшим на Землю для выключения разбушевавшегося робота, вместо ареста пиратов перерабатывавшего их на энергию для своих аккумуляторов) дописала уже Лида. Так что и финал вышел… сюжетно оправданным — а «роман», поместившийся на двух страницах журнала после наших статей, похоже, поставил окончательную точку на всей «инопланетянской» фантастике. По крайней мере, на ближайшие несколько лет.

Ну а я, закончив (по крайней мере, на ближайшие годы) с литературой занялся тем, чем собирался — обработать принесенный мне Светланой Андреевной список. Довольно небольшой, что меня даже несколько удивило, но тем проще мне будет с попавшими в этот список товарищами работать. А поработать было над чем, и работы было на самом деле очень много. То есть кроме работы в институте — и хорошо, что меня жена в этом сильно поддерживала. Она-то меня «гением всех времен» точно не считала и видела, как мне приходится вкалывать для получения хоть каких-то результатов, так что ее поддержка для меня была очень важна. И моральная, и, так сказать, «материальная»: Лида взяла на себя всю необходимую переписку и вела все переговоры. По телефону в основном, но ведь на том конце провода люди сидели, как правило, «творческие», им нужно было все очень подробно объяснять — и каждые такие переговоры длились иногда часами. Вот взять, к примеру, Владлена Чистякова: он больше часа выпытывал у Лиды, почему именно его она приглашает и что ей от него нужно. И это при том, что цель приглашения Лила ему в первой же фразе подробно расписала: нам требовался композитор, который напишет музыку к новому фильму Ричарда Викторова. А Ричард, вдоновившись успехом своего первого «космического» фильма, уже подал заявку руководству Горьковской киностудии на съемку кино по моей первой повести. Там, понятное дело, заявку отклонили (и потому, что шансов отправить в космос актеров еще раз было даже меньше нуля, и потому что пока что и вопрос о возможности полета туда женщин в принципе не рассматривался), но у него ведь уже успел поработать в группе конструктор по спецэффектам «грек» Валера Павлотос, который уже придумал, как «правильно изобразить невесомость на Земле». И именно он ту самую «невесомость» сделал для детского «пионерско-космического» фильма, так что Ричарду на студии предложили другой — и снова «детский» сценарий, за который тот все же взялся. И съемки даже уже начались, но вот с музыкой к фильму оказалось сложнее: все, что предлагали нынешние «мэтры», было, с моей точки зрения, унылым… в общем, для пионерского фильма очень унылым и именно этим самым. Я изо всех сил наморщил ум и даже вспомнил (и изобразил для Наташи) тему из «Игры престолов», и наша композиторша даже ее довела до приличного состояния — но такая музыка точно не про пионерию была. А требовалось что-то бодренькое и веселенькое — и я ведь прекрасно знал, что Владлен такую написать может — но убеждать его просто взяться за работу пришлось долго. Впрочем, у Лиды это получилось: она этого «талантливого юношу» (а ему было-то всего тридцать четыре) буквально «на испуг взяла», сказав по телефону, что раз тот слов не понимает, то она бросит грудного младенца на мужа и сама в Ленинград приедет чтобы уже методами физического воздействия его «уговорить». И он — видимо, испугавшись за младенца — согласился все же к нам в Перевоз приехать. А согласиться на работу, я думаю, решил, когда его — когда он прибыл в Пулково — по громкой связи вызвали в служебное помещение и там сообщили, что «отправленный за Владленом Павловичем самолет совершит посадку только через двадцать минут», за что работники аэропорта дико извиняются…

С Пахмутовой все получилось проще: она сразу согласилась с Лидиным предложением и даже сама к нам в Перевоз приехала. А уехала она в глубокой задумчивости: ведь ей теперь предстояло каждый месяц по три новых мелодии сочинять. Небольших, но разных! Я вообще не знал, когда в моей «прошлой жизни» начали выпускать «Ералаш», но в этой ни о чем подобном никто вроде и не задумывался — а ведь у меня в голове столько сюжетов вспомнилось! А вспомнились они, когда я, заехав по делам к Маринке в Ветлугу, увидел идущую по улице молодую женщину, ведущую «на веревочке» тройняшек лет примерно семи-восьми. И фраза «тройняшки мы, я пописать ходил» вплыла в памяти вместе с «картинкой»…

На студии к моей идее отнеслись со сдержанным энтузиазмом, но так как «мне разрешили деньги тратить по собственному усмотрению», подобрали для съемок киножурнала команду, состоящую из молодых ребят и девчат — и эта команда сюжет про тройняшек успела снять еще до того, как растаял снег. Мультипликационную заставку сделали в художественной студии при Пьянско-Перевозском Дворце культуры, музыку (для заставки и финальную) «по моим воспоминаниям» сочинила Наташа (и мне показалось, что получилось очень аутентично). А когда «первый блин» был показан на худсовете студии, там народ пришел в восторг — и все так завертелось! Первый выпуск журнала вышел в апреле, в начале месяца — а в конце апреля уже и второй подоспел. И пока снимали только предложенные мною сюжеты — но это только потому, что сама идея оказалась «слишком новой». Но уже в мае предложения с новыми сюжетами в студию пошли потоком, там — как в свое время в редакции «Шарлатана» — народ буквально отплевываться от них не успевал…

Зинаиду Михайловну тоже этот поток захватил — но, скорее, благодаря финансовым результатам от «Работы»: все же несколько миллиардов — это деньги даже для Минместпрома весьма заметные. Так что у киностудии быстро появилась своя кинокопировальная фабрика (которую к весне выстроили и запустили в Богородске), а так же «отделение мультипликации». И отделение сразу же заработало «всерьез»: я привлек к работе Николая Николаевича Носова (который, между прочим, почти двадцать лет проработал режиссером в том числе и мультфильмов), и студия приступила к производству трех полнометражных мультфильмов. Точнее, трех полнометражных двухсерийных фильмов: все же как режиссер Николай Николаевич прекрасно понимал, что уложить «Приключения Незнайки» в одну серию, если большую часть сюжета не выбросить, не получится и «мы договорились снимать по две серии на книгу». Пока по две — лично я думал, что «Незнайку на Луне» хорошо если в три серии уложить выйдет, но пока этот вопрос был отложен «до лучших времен». И студия начала именно с «Приключений», причем в качестве «художественной основы» я предложил взять все же иллюстрации Валька.

Честно говоря, моя инициатива полного понимания ни у кого не вызвала: все же снять хотя бы полтора часа исключительно рисованного фильма — а это «всего» шестьдесят пять тысяч тщательно прорисованных кадров — дело крайне непростое, а для студии даже столько художников, сколько для выполнения такой работы требуется, найти шансов было крайне мало. Но я искать художников и не собирался: пяток неплохих мультипликаторов сам Николай Николаевич нашел по старым связям, а аниматоров…

Я вспомнил одну забавную (и, как оказалось, полностью достоверную) историю о том, как снимали сотни серий американских мультиков. И о том где их снимали — и послал «гонцов» далеко на Восток. Гонцы туда съездили, обо всем договорились — и я (точнее, Зинаида Михайловна, вспомнив сразу очень много забавных зверюшек, несомненно являющихся моей близкой родней) подписала договор лично с товарищем Кимом. И самая большая в мире корейская студия анимации уже в мае приступила к отрисовке первой части будущего мультика…

Мне показалось, что ни сам Николай Николаевич, ни тем более Генрих Оскарович (которого я все же уговорил сделать несколько «покадровых» иллюстраций в первой книге Носова) в успех затеи с полнометражными мультфильмами не верили, но когда я смог показать им отрисованные по этим иллюстрациям тридцать секунд будущего фильма (где в кадре даже трава под ветром «правильно» покачивалась), их отношение изменилось и Николай Николаевич даже смог уговорить своего брата (профессионального режиссера мультипликации, причем уже снявшего парочку «простеньких» короткометражек про Незнайку) взяться за режиссуру и этой «киноэпопеи». А я для успеха всей затеи даже выделил Петру Николаевичу «персональный самолет» — за что еще раз был обруган Зинаидой Михайловной. Впрочем, меня она обругала не за то, что я самолет с летчиком выделил, а за то, что выделил лишь «Пустельгу» — и теперь Петр Михайлович летал из Москвы в Горький на персональном «Соколе». С большим изображением главного героя будущего фильма на хвосте…

Однако кино — это замечательно, и музыка — тоже дух людей поднимает… куда надо, если она хорошая — но я-то «культурой» занялся не от того, что «лучше всех в ней разбирался» (что «Работа» наглядно показала), а потому что знал, что «прежняя» доведет страну до цугундера. И надеялся, что если эту самую «прежнюю» вовремя удавить, то и страна не развалится: все же идея-то было замечательная! Это реализация подкачала — но сейчас была возможность и реализацию направить в более приемлемое место. В том числе развив Маринкину идею о том, что «все люди — братья, сестры, двоюродные-троюродные племянники и пятиюродные кто-то там еще». И что все должны помогать друг другу просто потому, что в одной семье…

Но ведь семьи тоже разные бывают, и даже внутри семьи отношения встречаются очень даже… разные. И отношения эти зависят и от воспитания, и от менталитета людей, живущих в разных областях, и от кучи прочих факторов. Но все же в целом людям свойственно гордиться родственниками, достигшими общественного признания, и на этом можно было довольно неплохо сыграть — в плане «корректировки неправильных менталитетов». И первая попытка «корректировки» была проведена как раз в Литве — и результаты вроде бы обнадеживали. Причем не только меня: Павел Анатольевич, например, тоже результату порадовался.

Но любой результат получается, если правильно и сильно заранее об этом позаботиться — а получилось, что кое-кто в Литве подготовкой процесса озаботился. И меня товарищ Судоплатов снова назвал «шарлатаном» с маленькой буквы: все же именно такого «результата» он от проведенной ранее МГБ серьезной работы не ожидал. От простой (в идейном смысле) работы: так как литовские «лесные братья» были максимально жестокими бандитами, МГБ собрало о них максимум информации для того, чтобы «вычислять» потенциальных их сообщников. Всего литовцев насчитывалось порядка двух миллионов, «лесных братьев» — что-то около тридцати тысяч, из которых бандитами-убийцами стало около пяти тысяч, а большинство были просто «активными пособниками» из родственников этих бандитов. И поэтому в МГБ была собрана информация обо всей родне бандитов, а так же о «родственниках родни». Обо всех родных и близких тридцати тысяч человек, а всего — после переноса этой информации в компьютерные базы данных — там собралась информация о более чем половине литовского населения республики.

Это для моих целей уже было неплохо, и Павел Анатольевич позволил мне «провести эксперимент»: любой литовец, заплатив весьма умеренную денежку, мог узнать, кем ему приходятся товарищи Адамайтис или Банионис: их-то вся страна теперь знала! Сумма действительно была небольшой: для тех, чьи родители уже в базу были занесены, она составляла всего десять рублей. А если таких записей в базе не было, то от человека требовалось принести список своих родственников (в республике традиционно люди далее, чем двоюродную родню и предков до дедов, почти никто и не знал). Обычно (пока что неудач вроде не встречалось) после предоставления (и занесения в базу) такой информации хватало и довольно многие литовцы с радостью выяснили, что «всемирно известные космонавты» являются их троюродными или, в крайнем случае четвероюродными родственниками. Поначалу этот вопрос интересовал лишь школьников «средних классов», но к лету и взрослые начали такими вопросами интересоваться. И особенно сильно стала интересоваться молодежь: желающие вступить в семейные отношения старались выяснить, а уж не является ли избранник (или избранница) слишком уж близкой родней. Павел Анатольевич тоже радовался пополнению собственных баз данных (а населению информации о «черных связях» — то есть родне, воевавшей с советской властью просто не сообщалась), но из баз такое не вычеркивалось (как и информация об эмигрантах). А я тихо радовался тому, что в республике на глазах менялось отношение людей друг к другу: люди вдруг осознали, что они — на самом деле одна большая семья. Правда, осознания для смены менталитета было маловато, но дальше уже партийные и комсомольские организации работали, а мне предстояло такую же работу наладить и в других местах. В первую очередь в Белоруссии (где очень много народу в войну буквально сиротами стали и мечтали хоть какую-то родню найти) и на Украине. Но вот насчет «идеологической подоплеки» работы на Украине мы с Павлом Анатольевичем серьезно во мнениях разошлись. И мне предстояло его переубедить — а переубедить такого «идеологически подкованного товарища» было делом почти невозможным. Но я считал, что «почти» вовсе не значит «совсем» — и принялся за работу…