Шарлатан V

Глава 2

Варежскую ГАЭС на полную мощность запустили уже в середине февраля. Причем мощность эта оказалась даже выше плановой: зимой-то уровень реки почти на метр ниже, чем даже в октябре, до ее замерзания, а «план» был установлен по майскому уровню, который вообще на пять метров выше зимнего. Ну и соответственно перепад уровней с верхним водохранилищем оказался сильнее, турбины могли большую мощность выдать — а генераторы, как выяснилось, вообще с приличным запасом были изготовлены. Настолько с приличным, что их уже после установки на станции «перемаркировали» и у них теперь паспортная мощность получилась не по двадцать с половиной мегаватт, а по двадцать два с половиной. Но и это было еще не все: на станции-то турбины поставили диагональные, и они, как выяснилось, хотя и были дороже обычных радиальных, и даже дороже поворотно-лопастных, но для конкретно ГАЭС они приносили изрядную пользу.

Даже две пользы: по каким-то подсчетам для того, чтобы закачивать воду, генераторы в «моторном» режиме должны были крутиться на семнадцать процентов быстрее, чем в генераторном — но это были расчеты для радиально-осевых турбин. А диагональные тот же эффект обеспечивали простым поворотом лопастей. Вторая же польза заключалась в том, что они — в отличие от радиальных, у которых «оптимальные режимы» работы обеспечивались в довольно узком диапазоне перепадов (обычно не больше пяти метров), диагональные — опять-таки простым поворотом лопастей «оптимально» работали с разницей перепадов свыше даже двадцати метров. И по результатам работы электростанции в первые два месяца после запуска было принято «непростое решение» верхнюю дамбу нарастить еще на пять метров и воды в верхнее водохранилище по ночам вдвое больше закачивать. А так как уже имеющееся количество насосов-генераторов с такими объемами уже справиться не могло, было решено поставить там еще одну секцию, уже с шестью генераторами, причем по тридцать мегаватт каждый (которые уже были заказаны для «Второй Варежской» станции). А вторую ГАЭС, уже у речки Реут, пока на год с постройкой отложили, причем не из-за того, что все ресурсы были брошены (будут летом брошены) на достройку дамбы на первой, а потому, что там вообще весь проект было решено переделать под новые турбины и новые генераторы. И под «новую мощность»: там-то, в отличие от первой Варежской, не было ровного берега, у которого можно несколько блоков станции в рядок поставить, так что, насколько я понял, вторую Варежскую решили выстроить с тремя агрегатами по сто двадцать пять мегаватт — то есть с такими же, как планировалось ставить на Новинковской (да и на всех остальных будущих) ГАЭС. Но для этого сначала требовалось заводы запустить, которые будут и нужные генераторы делать, и нужные турбины — а я обо всем этом узнал просто потому, что для строящегося турбинного потребовался («совершенно внезапно» потребовался) и новый станок, причем станок сугубо итальянский. Вот уж никогда не думал, что в Италии так развито тяжелое машиностроение, но оказалось, что там какая-то фирма станки делает совместно с австрияками, а австрийцы свой такой продавать в СССР отказались. И не «по политическим мотивам» отказались, а потому что делали их маловато и на ближайшие три года все их производство было уже законтрактовано. А итальянцы… у них тоже все законтрактовано было, но какой-то их же, то есть итальянский, заказчик свой заказ аннулировал (ну, или просто обанкротился) и подвернулся вариант его быстренько купить, а не ждать «отечественный аналог» из Иваново еще два года…

И все это было прекрасно, вот только за станок надо было заплатить довольно много денег, причем совсем даже не рублей, и Зинаида Михайловна — еще в конце прошлого года, когда афера со станком наклюнулась — приехала ко мне в гости:

— Послушай, потомок Пети Кантропа, я за станок деньги уже выплатила, но, как сам понимаешь, кубышке нашу местпромовскую валютную опустошила до донышка. А ты можешь — если захочешь, конечно — мне ее быстренько обратно взад пополнить. Времени у тебя для захотевания недели две, и это не я на тебя давлю, а обстоятельства, можно сказать, непреодолимой силы: эти итальянские спекулянты в качестве алаверды за досрочное выполнение их капиталистических планов как-то нам приглашение выцыганили на их итальянский песенный фестиваль. А фестиваль этот пройдет уже в конце января, так что у тебя задача очень простая: во-первых, уговорить твою знакомую певичку, эту, как ее, Малинину, срочно нужную песню выучить: петь придется на итальянском, а она итальянский точно знает, раз у нас оперы на нем поет.

— Ну, допустим, и как нам пение нашей оперной дивы на итальянском эстрадном конкурсе поможет возместить нанесенный вами нашем финансам ущерб?

— Очень сильно поможет. Так каждая песня исполняется два раза, причем разными певцами: это у них конкурс именно песен, не исполнителей все же. И каждый певец, ну или певица, поет в принципе под свою музыку… если захочет. А Малинина эта уже под твои балалайки петь наловчилась… и тут у тебя будет вторая задача: наш, советский оркестр итальянской национальной музыки подготовить. Да не дергайся ты, я уже сама вижу, что ты просто мечтаешь нам с финансами помочь, но слова и ноты песни, которая нам досталась, только завтра нам из Генуи доставят.

— Из Генуи? — эти слова меня удивили, но, хотя я лишь об одном итальянском песенном фестивале слышал, их было больше…

— Сам-то фестиваль в какой-то Санреме будет, но там городишко поменьше Павлово, аэродрома даже нет, но, говорят, для культурного отдыха место неплохое. Не для твоего! Это я насчет оркестрантов твоих… будущих говорю. Есть мнение, что лучше твоего Пьянского оркестра мы быстро никого найти не сможем, так что иди, порадуй народ предстоящей командировкой. Нет, завтра пойдешь, когда ноты и слова получишь…

— Ладно, уговорили вы меня… я уже почти поверил, что я хочу с денежкой зарубежной вопрос решить. Но у меня осталось два вопроса, и первый: на какие шиши вы собираетесь в Италию отправить целый оркестр? И второй: откуда деньги-то появятся?

— Поясняю для самых тупых: станок, который я успела перехватить, стоит, между прочим, миллион шестьсот тысяч швейцарских франков.

— Он и не фига себе! Да зачем нам такой-то? Уж лучше бы ивановский подождали.

— Не лучше, с ним на турбинном не только гидротурбины делать смогут, но и паровые, для наших атомных станций между прочим. Посему вопрос «на какие шиши», надеюсь, закрыт. А на второй отвечу просто: после выступления, безусловно феерически успешного, ты… мы в Италии начнем задорого продавать всякие твои инструменты. Так что нам и феерия нужна, как сам понимаешь, и инструменты. Я уже закупила — заметь, за свои, можно сказать, кровные — двадцать два кубометра уже разделанного эбена для твоей фабрики. А еще почти все исполненные там песни будут выпущены на пластинках, и мы с этого тоже свой процент получим. Но это, конечно, копейки будут, так что упирайся в качественные — и, главное, дорогие инструменты.

— Все это радует. Но у меня еще один вопрос возник, на который вы сейчас, конечно, ответить не сможете. Но если вам действительно нужно будет много денег, я бы хотел ответ получить как можно быстрее, желательно до Нового года. Есть у меня одна подленькая мысль относительно оркестра и исполнителей, но вот насколько имеет смысл ее осуществлять…

— У тебя все мысли подленькие, так что приступай к осуществлению.

— Так не выйдет, причем не выйдет сразу по трем причинам. Но я их вам даже излагать не стану, лишь намекну, что мне потребуется очень непростой тенор.

— А этот, который второй, из нашего оперного, чем тебе не мил?

— Вы Никитина-второго имеете в виду? У него для моей затеи голосок слабоват.

— А тебе обязательно Лемешева подавай или Козловского. Боюсь, что они на твои посулы не клюнут.

— А вы не бойтесь: мне ни тот, ни другой не годится. Лемешев — зазнавшийся хам, а Иван Семенович больше не поет, да и староват он для моей затеи. Я хочу пригласить одного товарища аж из театра имени Абая: вот уж голосище, да и, думаю, есть у меня что ему предложить.

— Ну, давай свой вопрос, в этой Санреме у нас людей, конечно, нет, но вот в Геную я знаю кого послать, причем незадорого: у нас как раз в Милане наш товарищ сидит, который станок принимает… ну ты и нахал! — закончила она, когда я ей высказал свой вопрос. — Впрочем, у тебя почему-то всегда получается из любого твоего нахальства что-то интересное и общественно полезное, а за спрос денег, как известно, не берут, так что… Но если что — ты меня. надеюсь, понял…

В то, что мир поменялся сразу после моего рождения здесь, я поверил, когда мне исполнилось лет семь, просто узнав, что одного моего прежнего знакомого, родившегося перед самой войной, тут нет и не было никогда — но на всякий случай все же проверил. Думаю, Светлана Андреевна очень удивилась, когда я попросил у нее выяснить по своим каналам семейное положение одного итальянского фермера, но так как это проделать было несложно даже по официальным каналам, ответ на свой запрос я получил уже где-то через неделю. Это в конце прошлого лета я ответ получил, а вот то, о чем я попросил после этого Ю Ю, вызвало у нее возмущение и поток бранных слов в мой адрес — но, когда я ей сказал, что просто забыл «очень важную для страны информацию», она мне помочь согласилась. И помогла — но после завершения процедуры я выяснил, что ругаться она умеет ну очень изощренно: по ее мнению то, что я попросил у меня после начала процедуры спросить, вообще ни в какие ворота не лезло. Тем не менее я получил что хотел: одну страничку, исписанную совершенно зарубежными словами…

Когда-то по приглашению своего тогдашнего шефа я посетил славный город Лас Вегас — раз начальство такой отдых оплачивает, то почему бы и не развлечься. И в первую же ночь буквально замер во время ночного шоу фонтанов у отеля Белладжио: настолько меня поразила исполняемая музыка. Правда, меня слегка так смутило то, что песня исполнялась сразу на двух языках, но я — уточнив у портье (в Белладжио, хотя для нас номера были сняты в другом отеле, подешевле и попроще) название произведения, нарыл текст песни в интернете. Он все же оказался «одноязычным», полностью на итальянском, которого я никогда не знал — но песня мне так понравилась, что я «бессмысленный набор звуков» постарался все же выучить. И выучил, хотя очень ненадолго.

Правда, это «было давно и неправда», однако наши пьянскоперевозские музыканты постоянно что-то от меня требовали, и я решил: нате и подавитесь. Вот только чтобы было что «нате», я вымогнул из Ю Ю «допрос под скополамином», за что и получил от нее по полной программе. Но брань на вороту, как известно, не виснет — а я все же не совсем зря брал уроки пианизма у Зои и смог желаемое изобразить достаточно для того, чтобы уже Наташа смогла расписать на основе моего бренчания оркестровую партитуру.

Затем почти три месяца оркестранты пытались данное творение сыграть — и когда у них все получилось достаточно пристойно, я позвал Иру и горьковского тенора Алексея Никитина под записанную музыку и слова нужные спеть. Ну что, у Иры получилось все великолепно, а вот Алексей оказался… слабоват. Причем даже не голосом, но итальянские слова он пел с таким сугубо нижегородским прононсом, что даже меня буквально с души воротило. Тогда я снова взял за хобот Ю Ю, причем уже как ректора довольно специфического учебного заведения — и как раз незадолго до Нового года мне принесли «список подходящих исполнителей». Очень короткий список…

Чтобы Байгали Досымжанович согласился поучаствовать в выступлении, мне пришлось все же использовать «звонок другу» — и после того, как уже Иосиф Виссарионович перед самым Новым годом лично позвонил в Алма-Ату, у знаменитого тенора ни малейших возражений не было. Правда, он итальянский знал примерно так же, как суахили, но абсолютный слух, профессиональное мастерство (включающее способность запоминать много бессмысленных звуков), профессор-фониатор из Горьковской консерватории и присланная по моей просьбе «учительница итальянского», которая в ведомстве Павла Анатольевича ставила «тосканское произношение» нашим бойцам невидимого фронта, эту проблему решили. А участие казахского певца в репетициях (а потом и в записи для выпуска произведения на пластинке) решил наш институтский «Буревестник», каждое воскресенье привозящего казаха в Пьянский Перевоз и увозивший его обратно.

И все всё успели подготовить, даже специальное судно, доставившее в Санремо большую часть инструментов, груз доставило за неделю до мероприятия. Да, пришлось инструменты на корабле в Италию везти, все же их — на оркестр из менее чем сорока человек — нужно было чуть больше пятидесяти тонн. Правда, это с усилителями и мониторами, но вот литавры мы в Италию свои не повезли: удалось договориться о том, что их оркестру дадут «напрокат», причем даст оркестр, который там «штатно» выступал, аккомпанируя большинству певцов.

Я, откровенно говоря, просто не знаю, использовал ли советский «переговорщик» при общении с устроителями фестиваля лесть, подкуп, угрозы или все вместе — но даже если он вообще весь фестиваль оплатил, это дало замечательный финансовый результат. Вся советская делегация (а кроме собственно оркестра, Иры Малининой и Байгали Досымжанова там еще и полсотни человек «технического персонала» участвовало) выехали в Италию поездом за неделю до начала, а техники получили возможность и всю аппаратуру отладить и настроить за день перед открытием. Так что результат получился ожидаемым (для меня, думаю, кроме меня мало кто мог «предвидеть последствия»).

На второй день Ирина — в сопровождении небольшой группы музыкантов — исполнила простенькую (по ее словам) конкурсную песенку, и уже это выступление приковало интерес публики к советским исполнителям. Ну да, электроскрипки пока народу были почти неизвестны, а ребята на конкурс еще и захватили «внешне самые выпендрежные» инструменты. А вот «внеконкурсное» выступление всего нашего музыкального коллектива в последний день фестиваля произвело эффект взорвавшейся бомбы, причем не простой, а вообще атомной.

Да, в этом мире не родился Андреа Бочелли, и наверняка те парни, которые придумали слова и музыку этой песни тоже на свет в этом мире не появились. Но Con te partiro прозвучала на фестивале Санремо, правда «в этот раз» на тридцать четыре года раньше, чем в «прошлой жизни». Но эффект получился почти таким же: к середине февраля миньон с обеими записями (фестивальной песни и «моей») стал хитом номер один в Италии и в Швейцарии, итальянская фирма звукозаписи… озолотилась, продавая эти пластинки (причем как раз во второй половине февраля большая часть тиражей уходила во Францию, так как в Италии народ уже успел закупить больше миллиона штук и там «неохваченные» просто уже мало осталось. Ну а Зинаида Михайловна с несколько ошарашенным видом подсчитывала барыши: лицензионный договор с итальянцами она подписала на условиях, дающих ей с каждой выпущенной пластинки по два швейцарских франка, а еще за право показа в течение недели записи именно этого выступления она содрала с итальянских телевизионщиков еще сотню тысяч этих франков…

«Политический эффект» тоже получился сильный, и тут постаралась Ирина, внезапно ставшая «звездой номер один итальянской эстрады». Исполненная ей конкурсная песня получила первое место (и я был убежден, что не потому что именно эта песня была лучшей). Просто уже два года места на конкурсе определялись не жюри, а, фактически, зрителями, причем телезрителями, которые для голосования могли приобрести специальные билеты — а после «внеконкурсного» представления за Ирину зрителями было отдано голосов больше, чем за всех других певцов вместе взятых. А так как из всех советских, на фестиваль приехавших, она одна (не считая нашей «переводчицы в штатском») говорила по-итальянски, местные телевизионщики в основном старались ее к себе на всякие телешоу приглашать. И на одном, во время какой-то популярной итальянской музыкальной программы, ведущий спросил, можно ли ожидать гастролей столь великолепного оркестра в Италии — и ответ «сеньоры Малининой» заставил всю «прогрессивную общественность» глубоко задуматься, причем, как мне по телефону сообщил Пантелеймон Кондратьевич, «задуматься о преимуществах социалистического строя». Потому что Ира в своем ответе изложила чистую правду:

— Я не думаю, что такие гастроли возможны. Это же не профессиональный оркестр, а любительский, сводный оркестр преподавателей сельских музыкальных школ Горьковской области. Ребята собираются вместе раз в неделю-две, играют всякое для собственного удовольствия, чтобы односельчан музыкой порадовать — ну и чтобы ученикам своим показать, чего можно достичь при прилежной учебе…

Музыкантом это представление тоже принесло очень много плюшек: Ирину, Байгали и Наташу, которая делала всю оркестровку, наградили орденами Ленина, а весь состав оркестра и многие «техники» получили по «Знаку почета». Ну а кому орденов не досталось, «обошлись» медалями «За доблестный труд». А меня… мне Пантелеймон Кондратьевич лично позвонил и сказал, что я — перебьюсь. И перебьюсь не потому, что «не заслужил», а потому что «тебя позже отметят, а сейчас к тебе внимания привлекать не стоит» — и вот в этом я был с ним полностью согласен.

Потому что то, чем я занимался, огласке не подлежало, а если кто-то на меня будет смотреть повнимательнее, то на кое-что может и внимание обратить. А так — о чудном мальчике — дважды Герое Соцтруда и «любимчике Сталина» все уже забыли, тем более мальца вообще отправили в деревню командовать крестьянским институтом каким-то. А победа на итальянском конкурсе — он-то тут причем? Все партийные функционеры и разные чиновники хорошо знали, что Минместпром России обосновался в Горьком, вот министерша свою область и продвигает. Сама же ведь вместе со всей командой в Италию ездила, и вроде привезла оттуда немало валюты своему министерству — так что это — всё работа товарища Коробовой. Неплохая работа, но в масштабах Местпрома — все равно мелочь, а если тетка таким образом решила себе отпуск за границей устроить — так она вправе, и ей ничего предъявить по этому поводу не выйдет. Пока не выйдет, но подумать в этом направлении все же стоит: жизнь — она довольно переменчива…

А я тем временем спокойно с помощью разработанных в институте программ мерно перелопачивал поступающую информацию. Тексты всех выходящих в СССР газет и журналов (включая даже «Мурзилку» и «Веселые картинки»), тексты всех постановлений руководителей республик, областей и районов, а так же тексты протоколов и стенограмм разного рода совещаний. С единственной целью перелопачивал: программы во всем искали любые намеки на попытки «отойти от единственно верной линии партии». Причем в качестве таковой линии по согласовании. С Пантелеймоном Кондратьевичем и Павлом Анатольевичем были взяты последние заметки Иосифа Виссарионовича и его же комментарии к «Экономическим проблемам социализма». И, что лично меня больше всего смутило, больше всего таких попыток проскальзывало в литературных журналах и газетах, а так же в материалах, посвященных советской музыкальной культуре и кинематографу. То есть мне-то было понятно, что это — лучшие каналы для распространения всякой антисоветчины, но то, что такую информацию распространяют граждане, которых я в прошлой жизни считал все же людьми приличными, мне было все же неприятно.

Все же не напрасно я так боролся за поголовную компьютеризацию делопроизводства: сейчас в стране практически вся печатная продукция готовилась «на машинном носителе». Конечно, устройств для прямого вывода текстов на пленку в стране было всего два-три десятка, но уже к каждой машинке в редакциях были подключены устройства вывода материалов на перфоленту, с которой тексты набирали линотипы а полностью автоматическом режиме — и поэтому вся «печать» прямиком поступала в базы данных, откуда я ее для анализа и вытаскивал. И ведь «официальный документооборот» в партийных организациях и учреждениях местной власти так же велся с помощью ЭВМ. Не везде еще, но до уровня районов практически полностью. И вся эта «документация» в обязательном порядке передавалась в областные архивы — ну а о том, что оттуда она по проводам почему-то утекала в большой поселок где-то в Горьковской области, почти никто и не знал: ведь снаружи-то не видно, что там по проводам передается. Да и зачем сельхозникам, даже таким успешным, как в Пьянско-Перевозском сельхозинституте эта информация? Вот именно, так что на этот институт и смотреть не стоит.

И на него никто и не смотрел. А я потихоньку поступающие буквочки прогонял через аналитические программы и тихо радовался — потому что думал, что кое-кого будет «уличить» очень непросто — а оказалось, что сволочи даже особо скрываться не старались. Не все, довольно много документов, заинтересовавших мою аналитическую группу, даже явных авторов не имели — но вот авторов выявляло теперь МГБ, куда мы просто ссылки на нужные документы передавали. И там товарищи работали очень профессионально, а затем за «подозрительными гражданами» устанавливался «допконтроль» и, если выяснялось, что люди не по глупости что-то там насочиняли, последствия наступали очень быстро и совершенно неотвратимо, причем невзирая на чины и прошлые заслуги. Потому что товарищ Сталин был более чем прав: классовая борьба в социалистическом обществе лишь нарастала, и была она совершенно бескомпромиссной.

Вот только в нынешней ситуации классы эти нужно было определять совсем не так, как их описывал дедушка Ленин — и проводимый анализ это очень четко показал. А я постарался показать это руководству, точнее, некоторым его представителям…