Шарлатан V

Глава 11

Причины, по которым стройки в Белоруссии и на Украине просто катастрофически срывались, были одинаковыми — если издали смотреть: на них просто не хватало людей. Но если копнуть вглубь, ситуация оказывалась диаметрально противоположной. Потому что в Белоруссии просто людей не хватало, так как сказывались последствия войны, а на Украине местные просто не желали на стройки идти работать. В целом ситуация была примерно такой же, как и в моем «прошлом будущем», разве что слегка так «растянутая во времени» из-за того, что и Сталин больше прожил, и — что было даже важнее — Хрущев со своей кодлой к власти не пришел. И я, что самое интересное, неплохо знал, как «тогда» ситуацию все же разрулили, но сейчас это было и проделать технически невозможно, и желания использовать тот же подход у меня не было ни малейшего. Потому что я просто знал, к чему все это может привести лет так через тридцать.

То есть я был просто уверен, что «если сделать неправильно, то будет плохо» — но не потому, что я думал, что Союз снова развалится. Наоборот, я искренне считал, что с новым руководством и имея дополнительный запас прочности, данный ему за семь дополнительных лет, пока Сталин был еще жив, Советский Союз скорее всего никому развалить не удастся, но вот «менталитет народа» будет снова испорчен. Он и сейчас, откровенно говоря, много где был так себе, с гнильцой — но пока гнили немного, ее можно все же «излечить». И лично я решил, что в плане «чистой экономики» лучшим способом с моей стороны помочь Минместпрому будет просто «не мешаться», а вот что делать с «менталитетом», я примерно представлял. И, по моему убеждению, проще всего это было проделать как раз в Белоруссии.

В «прошлой жизни» проблема решилась массовым переездом в республики людей из России, причем основную массу переселенцев составили как раз крестьяне из ликвидируемых «неперспективных деревень» — а теперь такого «источника людей» практически не было. Но это, я считал, было просто отлично, ведь деревенские — они очень быстро адаптируются к жизни в городе. И в процессе адаптации очень быстро перенимают именно местный менталитет. Поэтому «новые горожане» в России, например, становились именно «русскими горожанами», а Белоруссии — белорусскими, а на Украине очень быстро «превращались» как раз в «западенствующих хохлов». Так что я, немного об этом подумав, посоветовал Зинаиде Михайловне серьезно так «помочь людьми» белорусам: там на строящихся заводах и фабриках все же довольно быстро и «пролетариат» местный появится, благо уже подрастало первое послевоенное поколение и некоторые (пока еще немногочисленные, но это все же временно) дети, рожденные после окончания войны, уже приступили к работе, а вскоре таких будет уже вообще большинство. А на Украине я посоветовал просто незаконченные стройки «заморозить» до лучших времен — я был уверен, что даже если заводы и фабрики нам построят, то на них работать будет просто некому.

Абсолютно уверен: после окончания института я некоторое время проработал в Общемаше и помнил, как на Южмаш товарищ Янгель набирал рабочих по всей России: местные у него на предприятии нанимались на работу только в заводские столовые и в охрану. То есть поначалу там и местных на работы набирали, но очень скоро Михаил Кузьмич осознал, что местные там нанимались чтобы зарплату получать, а не чтобы работать…

К тому же там и с пролетариатом особых перспектив не проглядывалось: так как в Украину безумных миллиардов не вливалось, население республики потихоньку сокращалось. Ведь если в соседнем Криворожье или на Днепропетровщине можно и жилье приличное получить, и деньги достоянные зарабатывать, то довольно быстро все, кто работать умел и хотел, перебирались в «лучшие места». Причем не только в «бывшие» украинские области, довольно много народу выезжало даже в Сибирь и на Дальний Восток. А вот оставшиеся — они, по моему убеждению, интереса для хотя бы Местпрома особого не представляли…

Зинаида Михайловна с моими доводами категорически не согласилась, однако «обстоятельства оказались сильнее желаний», и почти половину строек на Украине она все-таки заморозила, отправив «сэкономленные средства» вообще в среднеазиатские республики. Там Местпром решил выстроить несколько текстильных предприятий (главным образом, для переработки шерсти), и местное население эти планы действительно горячо поддерживало. Ну а я потихоньку занялся «дистанционной корректировкой менталитета».

Правда, пришлось снова обстоятельно побеседовать и с товарищем Пономаренко, и с товарищем Судоплатовым. Забавный получился разговор: Павел Анатольевич меня в целом поддержал, а Пантелеймон Кондратьевич сказал, что «лично он категорически против, но МГБ все же виднее» — и в середине октября вышло постановление о том, что все республиканские учреждения культуры, а так же аналогичные учреждения автономный областей переводятся на полную самоокупаемость. И, прежде всего, на самоокупаемость были переведены все киностудии страны. На самом деле в разговоре мы про киностудии лишь мельком кое-что обсудили, просто «процесс пошел» именно начиная с них — а меня сильно порадовало то, что «ответственным за кино» был назначен непосредственно заместитель заведующего отделом культуры ЦК партии. Я про него и в прошлой жизни много хорошего слышал (в том числе и как его последними словами крыли «деятели культуры» уже после перестройки) — и в этой жизни он себя проявил буквально с первых дней работы. Причем проявил так, что мне даже пришлось снова в Москву на встречу с Пантелеймоном Кондратьевичем лететь и там долго нашего Генсека убеждать в том, что «не стоит мешать профессионалам делать свою работу».

— Знаешь что, Шарлатан, — ответил он мне после того, как я изложил ему свою просьбу, — мне товарищ Коробова постоянно говорит, что никто и никогда понять не сможет, чего ты хочешь на самом деле получить из любых своих затей. Но и я тебя давненько знаю, да и товарищ Сталин часто говорил, что все, что ты затеваешь, идет стране на пользу. Даже если на первый взгляд из затеи твоей ничего, кроме вреда, получить не выйдет — так что я просто тебе поверю. Однако если этот Филипп Тимофеевич где-то напорет, спрашивать за его ошибки я с тебя буду. Так согласен?

— Вполне.

— Ну да, товарищ Коробова говорила так же, что ты слишком уж людям доверяешь. Но ведь это не твоя Нижегородчина, тут ведь люди — тебе не родня… в смысле, не близкая родня. А тебе я выговор объявляю, по комсомольской линии, правда, пока без занесения: тебе же покидать область запрещено, а ты снова без спросу в Москву прилетел. И ладно бы с тетками своими, а то ведь один!

— Зачем женщин от работы отрывать? А если что… я, между прочим, на той неделе в зале Ю Ю поколотить смог! Не, не то, чтобы совсем уж поколотить, но один раз все же ее ударить смог…

Пантелеймон Кондратьевич неприлично заржал:

— А она хоть удар-то твой почувствовала?

— В том-то и беда, что почувствовала, я не смог правильно руку зафиксировать. Но тут важнее то, что она меня все равно ударить-то не смогла!

— И ты считаешь, что этого достаточно, чтобы по стране без охраны шляться?

— Я же на минутку в Москву-то заскочил, за это время враги снайпера на позицию вывести всяко не смогли бы. А от идиота с ножом или даже с пистолетом я гарантированно увернусь.

— От идиота — да, я не сомневаюсь, а вот от умного… Ты же украинскую культуру буквально без штанов оставил, и довольно многие знают, что это именно твоя работа.

— Пантелеймон Кондратьевич, вы же сам украинец, наверняка ведь знаете, кого…

— Ну да, украинец, и поэтому очень хорошо представляю, на какие подлости там народ способен.

— А я о другом: вы наверняка знаете людей, которые могут там культуру национальную все же в правильном направлении повести. Наверняка таких украинцев много, нужно дать им только возможность и поддержку обеспечить со стороны центра.

— Эх! Знаю, Вовка, знаю, много таких, ты прав. Но ведь проблема в том, что все они, считай, городские, а у селюков к городским отношение… Но я об этом подумаю, ты прав, этим нам заняться нужно. А ты тогда давай, лети обратно в свой Перевоз, я слышал, тебе Павел Анатольевич новую работенку придумал. А работа у тебя, он говорил, не простая, и кроме тебя с ней наверное вообще никто не справится.

— Он мне льстит.

— Да куда уж тебе-то больше льстить! После того, что с выходом твоей книжки в науке началось, появилось мнение, что… впрочем, перебьешься. Иди, а протеже твоего… ты мне за него ответишь, если что!

Новая работенка, подкинутая Павлов Анатольевичем, заключалась в том, что в институте, возглавляемым Ю Ю, внезапно появился новый факультет. Под названием «факультет теоретической физики» — но на самом деле моя книжка, хотя в ней и про физику было много сказано, была вообще не причем. Как не причем была и «теоретичество»: на новом факультете было принято решение готовить специалистов по физике атомной, в том числе и персонал для строящихся атомных станций. Место столь странное было выбрано по нескольким причинам, и одной из главных было то, что Пьянский Перевоз медленно, но неуклонно превращался в «закрытый» город: посторонних сюда просто не пускали, а вот инфраструктура — вполне городская — уже обеспечивала возможность набора значительного числа «дополнительных» студентов. К тому же для преподавания разных специальных дисциплин было нетрудно приглашать специалистов и из Арзамаса-16, и из Горького.

Ну а чтобы студентам было, на чем обучаться, рядом с городом (а точнее, на противоположном берегу Пьяны, напротив Коноплянки) началось строительство «опытной атомной станции». Ее было решено выстроить (причем «ударными темпами») сразу после того, как был произведен пуск первого реактора на Нововоронежской АЭС, и электростанцию решили строить с таким же, на двести сорок мегаватт, реактором. То есть там предполагалось сразу два энергетических блока ставить: один на двести сорок мегаватт и один — на восемьдесят пять (такой же, какой планировалось в Германии поставить). Строить эту станцию предложил лично товарищ Малышев: ему было просто жалко отправлять на переплавку уже готовый корпус «мощного» реактора. А второй блок («маленький») был уже инициативой товарищей из Выксы: именно им было поручено для немцев корпус изготовить, а заводчане решили, что необходимая для этого оснастка окупится только если минимум четыре таких корпуса на заводе сделать — и заложили сразу два. А так как средства на постройку блока выделила Зинаида Михайловна, в правительстве возражать просто не стали…

Если с «маленьким» реактором все было понятно, то с «большим» вообще получилось… несколько странно. Корпус для реактора изготовили в Ленинграде на Ижорском заводе, но там получился «первый блин комом», и для Воронежа был изготовлен еще один. А «комковатый» долгое время просто валялся на заводе, так как его даже порезать на металл было очень непросто. Ну а когда заработал завод в Выксе, тамошние специалисты в Ленинград съездили (чтобы разобраться, как, собственно, реакторы делать), а по результатам обучения написали товарищу Малышеву «докладную записку», в которой сообщили, что «допущенный брак», так как в Выксе поставлено новое очень непростое оборудование, они могут и исправить за весьма умеренную сумму. И им корпус отправили, причем не столько для «исправления», сколько для того, чтобы выксунцы на «полуфабрикате» свои технологии обкатали. Ну они и обкатали, после чего комиссия Средмаша «признала корпус реактора годным к эксплуатации». Но признать-то признала, а электростанцию для него никто строить тогда не собирался — и вдруг «подвернулась оказия». То есть оказия подвернулась в виде утвержденного проекта станции на восемьдесят пять мегаватт, но место-то под станцию выделили с запасом — и Вячеслав Александрович направил руководству страны уже свое предложение.

Вообще-то атомная станция — штука довольно не дешевая, и правительство тратить деньги на «маломощную» станцию не захотело, тем более что стоимость самого реактора в стоимости всей станции была лишь незначительной частью. Но в предложении товарища Малышева оказалась очень заинтересовавшая товарища Коробову деталь: имея готовый реактор и «референтный образец», станцию можно было выстроить даже меньше чем за два года. В результате у меня еще работенка появилась, так как триста миллионов даже Зинаида Михайловна из загашника вытащить возможности не имела.

Впрочем, и у меня загашника с требуемой суммой как-то не обнаружилось — но обнаружилась идея, откуда такую сумму можно при определенных усилиях извлечь. Причем извлечь даже без каких-либо «капитальных затрат», так как вся нужная для этого инфраструктура уже имелась. С Павлом Анатольевичем я на эту тему по телефону поговорил, как он разговаривал с товарищем Булганиным, я не знал, но Павел Анатольевич в «ответном звонке» мне вкратце пересказал, какими терминами Предсовмина эту затею охарактеризовал. А затея была проста как три копейки: в СССР новые вычислительные машинки постепенно переводились на полупроводники, причем первыми чисто полупроводниковыми блоками машин стали блоки памяти — а ведь производство ферритовых матриц все еще не было ликвидировано. И теперь «французская» компания продавала за рубежом (причем по ценам, почти втрое меньшим, чем такие модули могли делать капиталисты) оперативную память на ферритах, забавные терминалы с электронно-лучевой трубкой и ставшие очень популярными там принтеры с «цепной» печатью, выдающие печатный текст со скоростью в три строки за секунду. А компьютеризация у капиталистов продвигалась ускоренными шагами, только во Франции появились четыре компании, производящие разные вычислительные машины — и эти «комплектующие и периферия» со свистом расходились вообще оптом.

Самое забавное было в том, что принтеры теперь официально поставлялись Советским Союзом, но буржуев это уже не напрягало, так что денежки в страну пошли уже весьма серьезные — и на новую АЭС их вроде хватало. Тем более хватало, что на самом деле там строить собрались не два реактора, а вообще три, и третий — полностью изготовленный на «Красном Сормово» и в КБ Игоря Ивановича Африкантова — уже просто «ждал», пока для него соответствующий корпус выстроят. Правда, он считался вообще «исследовательским» — но именно он должен был стать основным для обучения будущих специалистов-атомщиков. Точно такой же начал строиться и в Москве, в МИФИ — но в Москве пока что на стройке еще даже конь не валялся, а у нас в Перевозе (под шумок, в рамках строительства АЭС) уже большой табун потоптаться успел. И особенно потоптался у нас лично Игорь Иванович — правда, когда он меня тут встретил и узнал, что я выступаю как бы «заказчиком», он по привычке сморщился и поинтересовался, что я ему «теперь-то взамен готов дать». Но именно что «по привычке»: мы с ним посмеялись, обсудили ход работ, а затем он с видимым удовольствием зашел послушать мою «предпраздничную лекцию по физике», которую я как раз назначил студентам нового факультета.

Игорь Иванович физиком не был — он был гениальным инженером и еще более гениальным организатором производства. И лекцию мою послушать пошел исключительно из любопытства: он, оказывается, тоже мою книжку прочитать успел и ему было интересно узнать, «что я там наврал». Но я, когда говорил товарищу Судоплатову о том, что у меня в книжке про физику «не все наврано», я просто не уточнял, а что же там, собственно не наврано. А не наврано там довольно много было: хотя я с физикой всегда находился в состоянии «до зубов вооруженного нейтралитета», головой думать еще в школе научился. А в институте у нас преподаватель физики был весьма неплохой: и как преподаватель неплохой, и как, собственно, физик. Он диссертацию писал, работая вообще в институте Бора, а в «моем» Советском Союзе абы кого за границу диссеры писать не направляли, в особенности из «секретных институтов»…

Так вот этот Виктор Иванович рассказывая нам о теории относительности, очень осторожно выбирал выражения, а как-то (в частной беседе, в разговоре на перемене) он буквально в двух словах объяснил нам, студентам-недоучкам, почему вся эта теория — откровенная туфта. Скорее всего рассказал, потому что мы-то как раз на физиков не обучались, нам, по большому счета, на нее было вообще… безразлично. И он это и сам прекрасно понимал, настолько понимал, что на зачетах и экзаменах не зверствовал, а я у него как-то даже «автомат» получил. Как мне потом на кафедре сказали, первый случай в истории, когда студент «автоматом» трояк отхватил…

На самом-то деле он не говорил, что это туфта, он несколько иначе выразился. В то славное время (как и сейчас здесь) «черные дыры» считались лишь «интеллектуальным упражнением, к реальности отношения не имеющими» — а разговор как раз черных дыр и коснулся. И он сказал, что если бы черные дыры на самом деле существовали, то значит тезис о том, что скорость света является абсолютным и непреодолимым пределом, был бы ложным, а значит, и вся общая теория относительности такой же ложной оказалась. Потому что, если бы черные дыры существовали, их существование продемонстрировало бы, что кое-что может эту скорость легко преодолеть…

Кое-что — это гравитационное поле. Ведь когда такая черная дыра появляется, то она действительно становится «черной», то есть ничего не излучающей: ведь даже свет не может пройти через горизонт событий. И, по идее, она в этот момент просто должна «пропасть» из нашей вселенной — но масса ее продолжает гравитацию формировать и гравитация эта никуда не исчезает. Можно, конечно, сказать, что гравитация — это особое свойства метрики вселенной — но это все равно, что говорить, что тепло переносится теплородом: звучит по-научному, но смысла не имеет.

Смысл имеет иное: гравитация порождает энергию, и эта энергия в окрестностях черной дыры постоянно тратится: пролетающие мимо частицы, испытывая гравитационное ускорение, постоянно что-то излучают — то есть разнообразные кванты от них в разные стороны летят. И кванты эти уносят как раз полученную «из гравитации» энергию — а так как частиц там летает много и излучают они очень даже дофига чего, то «гравитационная яма» от схлопнувшейся в дыру звезды должно довольно быстро истратиться. Но вот хрен: энергия (и, соответственно, масса) улетает, а гравитация практически не ослабевает! Значит, она постоянно подпитывается — от массы, теперь лежащей внутри горизонта событий. То есть подпитывается массой, которая через гравитационное поле «вытекает» из черной дыры наружу. Ага, свет пройти не может, а масса — как нечего to do!

Вывод (он же — мораль): или черные дыры не могут существовать, или общая теория относительности в чем-то нам… неправду говорит. А насколько неправду и зачем, я смог высчитать гораздо позже, причем считал я уже из чистого любопытства: встретился, приехав по работе в Пало Альто, с прославленным «инвалидом умственного труда». Встретил его, зайдя в один их корпусов прославленного Стенфорда, где работал один наш контрактор. И увидел его, несчастного и одинокого, сидящего в своем кресле в пустом коридоре. Естественно, поинтересовался, не могу ли я ему чем-то помочь — и вот для того, чтобы набрать своим пальцем простое слово «no», ему понадобилось около минуты. Потом к нему подбежали два бойких гражданина, укатили его в аудиторию — и я с огромным (тогда) удивлением услышал своими собственными ушами и увидел тоже своими собственными глазами, как инвалид это очень шустро втирает стенфордской аудитории какую-то околонаучную чушь. Что чушь — это я понял сразу, как раз вспомнились слова Виктора Ивановича, а вернувшись уже обратно в Техас я не удержался и, пользуясь физическими справочниками, подсчитал, сколько энергии (и массы) уносит «корона» типичной черной дыры (такой, какую потом в фильмах показывали). И у меня почему-то получилось, что черная дыра с массой в десяток солнечных просто обязана обеспечивать переток массы через горизонт событий на пару порядков больший, чем излучает, допустим, наше солнышко. И ведь обеспечивает! А следовательно…

Понятно, что студентам из Пьянского перевода я рассказывать, как товарищ Однокамушкин всех… обманул, не стал, а всего лишь обратил их внимание на то, что, что «не стоит безоговорочно доверять авторитетам». И рассказал еще одну вещь (которая пока что имеет лишь сугубо «академический» интерес). Качающуюся как раз тех самых черных дыр. Очень простую, но о которой сугубо теоретические физики вслух говорить не хотят…

Ведь каждому известно, что при приближении к скорости света «локальное время» резко замедляется, а при скорости света оно просто останавливается. А из этого следует один очень забавный вывод: снаружи (то есть «сторонний наблюдатель») может видеть лишь «горизонт событий», сформировавшийся в момент образования черной дыры. А вот что творится уже внутри этой дыры, снаружи увидеть нельзя, и как эта дыра изменяется, тоже увидеть невозможно. Мы там можем видеть лишь «застывшее время», причем застывшее практически навсегда (точнее, вплоть до того момента, пока эта «дыра» не «испарится» и не вернется в наше пространство в виде мощнейшего взрыва). Однако пока что взрывов черных дыр никто не видел (и, скорее всего, никогда и не увидит). Но важно не это, тут другое интересно: оказывается, мы снаружи не можем даже увидеть, как дыра «постепенно уменьшается», поскольку время-то на горизонте событий остановлено. И точно так же не можем увидеть, как она увеличивается: для нас ничто и никогда в нее «упасть» не может. А так как дыры бывают очень разных размеров, то из этого проистекают очень интересные следствия — но о них я предложил подумать самим студентам. И, оказалось, предложил не напрасно…