Шарлатан 2

Глава 7

В принципе, я что-то в прошлой жизни слышал о неурожае и даже голоде в сорок шестом-сорок седьмом годах, но никаких подробностей, конечно, не помнил. Помнил только, что по результатам был принят знаменитый «Сталинский план преобразования природы», да и то лишь от мамы, которая рассказывала, как она в юности в нем участвовала, собирая то ли семена какие-то, то ли желуди в окрестном лесу. Но мне этого хватило на одно «предварительное мероприятие»: я Маринку настропалил, чтобы она протолкнула через свой комсомол идею «озеленения Горького». Вообще-то в Горьком действительно зелени было маловато, а уж а нижней части, там, где на скорую руку настроили бараков для рабочих того же автозавода, было совсем уж грустно. И Маринка добилась создания небольшого питомника для выращивания кустов и деревьев для городского озеленения. Понятно, что разных «специалистов» в этой области сразу сыскалось очень много, но были же и настоящие специалисты, так что в питомнике стали работать именно последние. А я, помня кое-что относительно озеленения города своего прошлого детства, предложил в питомнике усиленно разводить желтую акацию. У нас тогда ею весь парк вдоль забора засадили и вдоль улиц ее по всему городу насажали — и она прекрасно росла даже в условиях жуткой городской атмосферы (очень жуткой, в городе два раза в год всю зелень заливали каким-то зеленым ядохимикатом так, что дышать было просто нечем). А еще я тогда же краем уха вроде слышал, что в город ее привезли из «излишков» как раз лесохозяйств, этим «преобразованием» и занимавшихся — то есть и в лесополосах, значит, она активно насаждалась. А семена или черенки достать было нетрудно где угодно, даже у нас в Кишкино.

Дед Митяй рядом с домом когда-то несколько десятков кустов этой желтой акации посадил, просто потому, что она цветет очень рано и дает довольно много меду. А нам, деревенским мальчишкам, эти акации давали ценные свистульки, жалко только, что сезон свистулек был короток. Ну а Маринке эти акации дали с полведра семян… то есть все же гораздо меньше, но дно ведра собранные мальчишками семена прикрыли и питомнику для начала и этого вполне хватило. Но акация — это «задел на будущее», причем лишь возможно что «задел», а для целей сугубо шкурных я (опять через Маринку) достал из Мичуринска несколько кустиков аронии мичуринской, то есть черной рябины. У нас на даче она уж больно красиво росла, а уж домашнюю чернорябиновку (исключительно, конечно, в медицинских целях) отец лет пятнадцать подряд делал. Ну а мама делала чернорябиновый сок, проклиная все на свете, начиная с товарища Мичурина лично и до конструкторов соковыжималки, сетка которой полностью забивалась после выжимания четверти стакана ценнейшего продукта. Но все равно она этот сок делала и запасала в консервированном (с сахаром) виде на зиму: сок чернорябиновый очень для крови вроде полезен, только пить его нужно в меру. Правда меру мама если и знала, то забыла, так что нам она выделяла не больше чем по четверти стакана в день. И я сейчас даже вкус его вспомнить не мог, а вот урожаи, от которых кусты до земли наклонялись, я помнил…

Но тех урожаев еще лет несколько ждать нужно было, а меня больше текущие интересовали. И в деревне, то есть на собственных огородах с урожаями все было прекрасно, а в стране… В стране почему-то тоже все пока было терпимо. Да, как и в рассказах мамы, карточки из-за неурожая отменять не стали, но их не отменили только на продовольствие, а промтовары уже свободно продаваться стали. Но с продуктами все получилось довольно странно: нормы на все продукты кроме хлеба заметно увеличили, почти вдвое — но цены подняли практически на все тоже вдвое (кроме водки, на которую карточки теперь вообще отменили), а в коммерческой торговле цены сильно снизили. И те же яйца стали стоить не шесть-пятьдесят за десяток, а — их теперь и по размеру начали наконец разделять — от двенадцати с полтиной до десяти рублей двадцати пяти копеек за десяток (и тридцать рублей в коммерческой торговле), ржаная буханка стала стоить два рубля вместо рубля (и десятку по коммерческой цене), а селедка в госторговле поднялась до пятнадцати рублей, но в коммерческих магазинах она шла уже по двадцать пять. А удивительнее всего вышло с курами: они в госторговле продавались по двадцать пять рублей за кило, а в коммерческой — всего по тридцать пять-сорок. Ну да, тут, конечно, червяки помогли — но в том, что пока никто о голоде даже и не думал, они лишь немного помогли — а основной причиной «неголода» стали все же не червяки и куры.

Немцы не разрушили Сталинград, и там после войны уже успели выпустить больше сотни тысяч тракторов. Немного сделали уже и в Харькове — и очень много тракторов произвел Алтайский тракторный. Кстати, насчет дизельных тракторов я ошибся, их, оказывается, в Рубцовске еще в сорок четвертом делать начали, но пока их было не особо и много. Тем не менее всего к весне сорок шестого в деревню поступило более ста двадцати тысяч тракторов, из которых почти семьдесят тысяч по разным причинам (скорее всего потому, что в разоренных немцами колхозах земля была тяжелая, а пахать все равно надо было) ушло именно в «нечерноземную зону РСФСР» и в Белоруссию — то есть туда, где засухи как раз не случилось. И в этой совершенно нечерноземной зерна собрали прилично, правда в основном ржи, ячменя и овса — но и это было весьма неплохо. И если белый хлеб в магазинах появлялся крайне редко (а в Ворсме, например, его вообще не было) то черный был в общем-то в достатке. Еще появились продукты совсем уже необычные, правда, не в торговле: на заводах в Ворсме в столовых стали давать кашу из сорго, по словам отца «совсем не пряник, но есть можно». А еще, по словам отца, кашу эту давали с пальмовым маслом, и масло это поступало из Индонезии…

Последнее меня очень заинтересовало, и я даже не поленился, съездил в Горький, зашел в обком (там была своя, довольно интересная библиотека, в которой не книжки держали, а всякие газеты и журналы «политического толка», включая иностранщину) и провел небольшое расследование. То есть все же не сам провел, мне Маринка помощницу в этом деле назначила — и буквально за день картина у меня сложилась. Красивая картина, мне она понравилась.

Оказывается, еще в сорок третьем японцы в ожидании… в общем, от американцев и англичан, решили сделать финт ушами и организовали на оккупированной территории «Комитет независимой Индонезии» на предмет превращения его в «независимое» правительство, которое пошлет британцев и голландцев, желающих вернуть утраченные колонии'. Ну создали комитет и создали, в нем всего-то человек пять было, причем считая секретарей и шоферов. Но когда Хирохито «внезапно» подписал капитуляцию, этот «комитет» вдруг стал настоящим правительством (поскольку никакого другого там просто не было). И этим бы все и закончилось: пришли бы британцы и пинками комитетчиков бы выгнали — но в условиях капитуляции было несколько забавных пунктов — и оказалось, что у внезапного президента Индонезии Сукарно оружия возникло достаточно для того, чтобы до зубов вооружить армию в полтораста тысяч рыл. А у тамошнего вице-президента Хатты под рукой оказалась уже неплохо сорганизованная военизированная структура, подготовленная именно для «завоевания независимости». В общем, когда англичане бросились «окончательно освобождать» бывшую голландскую колонию от «коллаборационистов» (а Хатта возглавлял местную администрацию при японцах), то они тут же получили по зубам так, что даже немножко удивились и свалили обратно в Индию. Особенно британцы удивились тому, что в новой независимой Индонезии и флот кое-какой имеется военный, и индонезийские самолеты-торпедоносцы умеют топить беззащитные британские эсминцы и даже крейсера. А вот советское руководство не удивилось, не напрасно же оно (это руководство) половину трофейного японского оружия и большую часть японских боеприпасов решило «затопить в Яванских морях», причем вместе с японскими летчиками и даже моряками…

Фиаско британцев как бы намекнуло голландцам, что туда даже соваться не стоит, а стоящие на границе с освобожденной советской армией Голландией советские же войска сделали и совет Иосифа Виссарионовича «распроститься с колониями навек» куда как более доходчивым — а мне стало понятно, почему вдруг в СССР с белой жестью для консервов стало сильно попроще, да и с маслом пальмовым недоумение рассеялось: Индонезия платила по счетам. Маринка еще сказала, что в Индонезии президент Сукарно с вице-президентом Хаттой идеологические противники и личные враги, но оба на сотрудничество с Союзом смотрят одинаково положительно…

Да, поменялась обстановочка в мире, да и мировая экономика тоже пошла по какому-то другому пути, так что мне пришлось еще о многом подумать. Лишние знания (в том числе и о «международной остановке») позволяют многое сделать проще и быстрее. Да и вообще лишние знания никогда не мешают. Тем более, что Александр Сергеевич был абсолютно прав в количественных и качественных оценках, когда писал про «открытия»: они и «чудные» были, и было их действительно много.

Много открытий чудных мне принесли павловские автобусостроители, выкатившие первый уже серийный автобус «на испытания» в нашу школу: на нем было решено возить детишек из окрестных сел и деревень. В интернат-то детей брали только начиная с пятого класса, а малышам формально предписывалось учиться в местных школах «первой ступени», но из-за острой нехватки учителей там дети хорошо если грамоте обучиться могли. А с автобусом оно как-то проще народ образовывать выходило, и переданная через меня просьба Надюхи павловцами была удовлетворена. А я узнал, что «тройное бемское стекло», из которого делались боковые стекла автобуса — это описание и состава стекломассы, и толщины листа, и даже способа его изготовления. Только когда я об этом узнал, то специально поехал в Бор на стеклозавод и долго (весь день, так что даже ночевать потом пришлось в гостях у Маринки) ругался с заводскими технологами. То есть где-то часов до четырех ругался, потом мы вместе пошли в цех, где делались как раз эти «бемские стекла», провели «эксперимент»… То есть два эксперимента провели: сначала они мне хотели доказать, что «даже Шарлатан может предлагать очевидные глупости», потом они решили убедиться, что результат эксперимента был все же не случайным — а закончились наши споры тем, что они меня вообще «своими силами» на другой берег переправили и даже до Маринкиного дома на такси довезли — но в любом случае пообещали, что «за пару недель школьный автобус исправят». Только их предложение сначала исправить уже вставленные в автобус стекла я отверг: а на чем тогда малышей в школу возить?

Еще в копилку моих знаний упала информация о том, что горьковские автобусы аж с тридцать четвертого года ездят с лобовыми стеклами из триплекса (и я теперь точно знал, откуда Вовка пленку для Маринкиной коляски приволок), а еще — это уже в копилку «совершенно бесполезных данных» — я выяснил, что единицей измерения оконных стекол для автомобилей и автобусов является «ящик», в который — независимо от размеров и толщины каждого отдельного стекла должно помещаться примерно одиннадцать квадратных метров продукта. Что, понятно, очень радовало как заводской сбыт, так и разные транспортные организации: груз измерялся именно в ящиках, но один ящик мог весить и тридцать килограммов, и сто двадцать — но побороть «систему» никому пока не удалось. Хотя, возможно, никому ее бороть и не нужно было…

Но в целом я порадовался, что с борскими стекольщиками мне удалось наладить контакт. Собственно, поначалу они со мной и разговаривать начали лишь потому что захотели через меня заполучить несколько болгарок, которыми было очень удобно шлифовать края автомобильных стекол — но я им сделал контрпредложение и они, слегка поудивлявшись тому, что им самим такая простая идея в голову не пришла, согласились «проект» даже профинансировать. Там, конечно, деньги не особо серьезные нужны были, но требовалось отдельно уговорить автобусостроителей снова вспомнить их «инструментальное прошлое», а чтобы воспоминания быстрее освежались, стекольщикам было бы неплохо и со своей стороны сделать «несколько шагов навстречу» — и вот взаимное согласование этих шагов легло на мои «могучие» плечи. Впрочем, я уже к такому положению дел даже привыкнуть успел, вот только Надюха все переживала за мою успеваемость при том, что мне половину уроков приходилось пропускать, а отец совсем перестал меня словесно подкалывать и просто изготовил и повесил на стену в моей комнатушке в мансарде «доску почета», обитую вишневым бархатом — и повесил на ней все мои награды. С нарушением «правил ношения» повесил: выше всех там висели уже два ордена Шарлатана…

Зато уже в октябре в Павлово завод начал выпускать по десять новеньких автобусов в сутки. Причем могли бы и больше, но пока завод работал лишь в одну смену из-за того, что масложирокомбинат пока еще не давал заводу краски на большее количество автобусов. Очень непростая была краска: в ней цинковая пыль смешивалась с алкидным лаком и ксилолом. И если с лаком у комбината проблем не было, да и цинк (благодаря большим поставкам из Кореи) перестал быть дефицитом, то вот с ксилолом у завода было худо. Я, собственно, про это и узнал потому, что масложировики меня попросили «попросить помощи у товарища Сталина». Ага, вот прям товарищ Сталин все бросит и побежит ксилол для комбината доставать…

Поэтому я предложил автобусостроителям детали и готовый кузов красить в специальных камерах, откуда воздух будет потом через криофильтры прогоняться, и собранный ксилол потом обратно на комбинат отправлять — и даже пообещал договориться на турбинном о «сверхплановом» турбодетандере для этой цели. Но теперь-то я был уже «большим мальчиком», так что узнал много новых и интересных слов, которыми меня со всех сторон заводчане обложили — но, похоже, там все же задумались: по крайней мере от детандера не отказались.

Вообще автобусостроители от многих моих предложений не отказались. Например, от дворников с электромотрами: для этой цели прекрасно подошли слегка «доработанные» (непосредственно на заводе) моторчики, которым управлялись элероны моего первого бумажного самолетика: вся оснастка на заводе сохранилась и перезапустить их производство труда не составило. И электрический стартер, который легко проворачивал семидесятисильный дизель, тоже им очень понравился, хотя на генераторном народ слегка так прибалдел, когда я попросил сделать стартер в пять лошадиных сил. Но его сделали (предупредив, что он через пятнадцать секунд работы и сгореть может от перегрева), зато автобус теперь заводился и без ручки, и без бензинового моторчика-стартера, что конструкцию очень сильно упрощало. Ну а то, что для такого стартера снова требовалось много меди, было уже не очень страшно: и в Джезказгане медь начали добывать в приличных объемах, и из той же Кореи поставки приличные пошли, и из той же Индонезии. Причем на генераторный как раз индонезийская медь в основном и поступала теперь.

А больше всего споров вызвало мое предложение на автобус ставить «резиновые рамы» — но и оно было принято. Так как в Союзе уже придумали такую замечательную вещь, как гидролизный спирт, резины в стране стало много — даже если не считать натуральный каучук, поступающий из той же Индонезии (и за который как раз англичане и воевать Индонезию в прошлом году собрались). А теперь заложенные там британцами плантации обеспечивали сырьем уже советские заводы и фабрики. Но натуральные каучуки высвободили заметное количество «синтетики» — и автобусный завод смог этим воспользоваться: там появился отдельный «резинотехнический» цех, в котором в числе всего прочего и резиновые рамы для окон делались. А параллельно — и другие очень полезные в быту мелочи, причем заводские резинщики все были людьми очень молодыми и с удовольствием принимали участие в некоторых моих «авантюрах». Но удовольствие они получали не из-за присущего им авантюризма, а из-за того, что осознавали получаемую в результате авантюр уже личную пользу: у молодых-то, бывает, и дети заводятся, причем довольно часто, так что широкие и надувные колеса для горьковских колясок, на которых можно легко детишек возить и «по пересеченной местности» отечественных немощеных дорог, вызвали лишь прилив энтузиазма. А премии, которые посыпались на резинщиков уже с автозавода, куда эти колеса стали массово отгружаться, энтузиазм лишь подогрели…

Лично мне возня с Павловским автобусным заводом дала глубокое моральное удовлетворение, и вовсе не из-за того, что в нашей школе (и в стране) появился приличный автобус. Руководство (причем уже именно страны), глядя на то, с какой скоростью в Павлово наладили именно серийное производство «основной продукции» и на творящееся в это же время на ГАЗе, сделало интересные выводы. Очень интересные, и главный конструктор ГАЗа с работы вылетел, вместо Липгарта эту должность занял неизвестный мне Борисов, зато к концу года на заводе все же ГАЗ-51 пошел большой серией, да и «Победа» перестала делаться «на коленке».

А это удивительным образом дополнительно укрепило советско-индонезийское сотрудничество: половина выпуска ГАЗ-51 шла «в дружественные страны», и Индонезия в этом списке занимала первую строчку. Конечно, в мире много кто неплохие автомобили делал, причем некоторые были получше горьковских — но «газоны» были куда как дешевле, и ремонтировались кувалдой и добрым словом, а еще СССР предложил Сукарно построить в Индонезии и собственный автозавод. Сначала — автосборочный, и он вроде уже строился (по крайней мере в Горький уже приехало с полсотни тамошних рабочих осваивать именно сборку), а потом и завод «полного цикла». Да и не только автозавод Союз им предложил: шестеро индонезийцев, причем не рабочих уже, а инженеров, прибыли на «переобучение» в Ворсму, на заводик уже металлургический. Впрочем, сейчас иностранцев в области стало довольно много, и больше всего приехало корейцев…

А в Павлово очень быстро «вспомнили» свое «инструментальное прошлое» и к середине октября сделали для борских стекольщиков гриндер. Не простой, а именно «стекольный»: там рядом с лентой из шкурки стоял мощный пылесос с циклоном, чтобы стеклянная пыль не разлеталась по цеху. Промышленный пылесос (а на самом деле два пылесоса) для станка изготовили в Ворсме, а за это из Павлово они из резинотехнического цеха стали получать в требуемом количестве резиновые прокладки для фильтров уже бытовых пылесосов и для амортизаторов, на которых в такие пылесосы моторы ставились. С пылесосами тоже была некоторая «засада»: формально они делались все же «артелью инвалидов», которая вообще-то на некоторые ГОСТы плевать хотела и моторы упорно ставила на двести двадцать (так как других просто на генераторном не делали), а это вроде как мешало «захватить весь рынок страны», особенно «целевое» ее городское население. Но руководство завода сделало потрясающий финт ушами и организовало еще одну артель, которая тут же приступила к производству автотрансформаторов, через которые можно было пылесос и в розетку на сто двадцать семь включать. Причем автотрансформатор этот делался с алюминиевой обмоткой, а провод алюминиевый теперь дефицитом вообще не был. Относительным дефицитом был карболит, из которого внешний корпус этого трансформатора должен был делаться, но и эту проблему удалось как-то решить.

Сам автотрансформатор «артельщикам» рассчитали в Горьком, товарищи с физфака университета, что было не особо и просто, все же мало где тороидальные сердечники применялись. Зато агрегат получился просто загляденье: в Ворсме тоже ведь не дураки работали, и они понимали, что такому трансформатору все равно что во что преобразовывать, так что перестановкой одной фишки он превращался из повышающего в понижающий и с ним те, у кого сеть была на двести двадцать, мог юзать приборы, рассчитанные на сто двадцать семь. А так как агрегат продавался всего за тридцать семь рублей, ворсменские городские власти решили, что по бюджету горожан, уже владеющих электроприборами, это не сильно ударит — и начали менять напряжение в городской сети. Не сразу, к ноябрьским только два новых квартала переключили, но в следующем году весь город они собрались переключить. Тетка Наталья сказала, что и в Павлово о таком переходе всерьез думать начали и, вроде бы, хотя она пока точно еще не знала, в Богородске. А еще она сказала, что разрушенный Смоленск с самого начала вроде начали восстанавливать с сетями в жилых домах на двести двадцать — и я подумал, что теперь уже можно много всякого полезного в быту электрического «поизобретать». Правда, конкретных «изобретений» у меня в голове пока не возникло…

Перед ноябрьскими праздниками после совещания в правительстве на даче у товарища Сталина собралась «тесная компания», и разговор за столом вроде шел уже не о делах. Но в такой компании все разговоры все же происходят именно «о делах», так что когда Иосиф Виссарионович вопросил «неужели мы столько лет неверную кадровую политику вели», Станислав Густавович ответил:

— Это ты о ГАЗе? Нет, там мы все верно делали, в тех обстоятельствах, которые раньше были, все верно. Просто сейчас обстоятельства поменялись — и кадры, которые в новых обстоятельствах работать могут, заменили неумеющих.

— Но ты тогда мне вот что объясни: как на небольшом, в общем-то, Павловском заводе буквально за полгода смогли поставить на конвейер принципиально новый автобус, причем, как говорят, специалисты, чуть ли не лучший в мире, а на огромном ГАЗе уже отлаженный автомобиль больше трех лет запустить не могли?

— А, ты об этом? Тут все просто: во-первых, Павловский завод действительно небольшой и там все всех знают и друг другу помогают по-родственному буквально. А во-вторых, там производство налаживал лично Шарлатан!

— Он что, вообще все что угодно изобрести и наладить может? Куда не сунешься — везде этот Шарлатан на первом месте…

— Нет, он ничего и не изобретает. Изобретают заводские специалисты, но это как раз везде специалисты проделать могут. Однако конкретно в Павлово, а еще, пожалуй, в Вормсе ситуация принципиально иная: люди внедрять свои изобретения не опасаются. Потому что у них на случай неудачи есть — Шарлатан даже слово новое для этого придумал — кузявая отмазка. Мол, это мы не сами делали, а выполняли просьбу Шарлатана, между прочим орденоносца и Сталинского лауреата. И всего лишь не смогли такому заслуженному молодому человеку отказать — а Шарлатан им специально говорит, что «валите все на меня, мальчишке все равно начальство ничего сделать не сможет».

— Ну да, парню, который в десять лет уже в восьмом классе учится…

— А он не один такой, — усмехнулся подошедший к собеседникам Лавретний Павлович, — у него сестра в семь лет тоже в третьем уже классе учится, и учится на отлично, между прочим.

— Там что, семья вундеркиндов?

— Да какие они вундеркинды! В этой деревенской школе почти половина учеников учится кто на два, кто даже на три класса впереди обычного возраста, и никто там — то есть ни один человек ни в деревне, ни в Ворсме — не считает это чем-то выдающимся. Учатся детки — и хорошо, хорошо учатся — так и вовсе замечательно. Все от окружения зависит, от родителей…

— И от учителей. Я вроде помню, что там в школе директором женщина работает… тоже необычная.

— Обычная она, обычная. Необычного в ней только то, что директором в шестнадцать стала — но и таких в стране немало.

— Но у других-то школьники на пару лет программу обучения не опережают. Думаю, что ее нам необходимо как-то отметить.

— И ее, и товарища Чугунову, которая Шарлатана от обкома комсомола курирует. И самого Шарлатана тоже, — добавил Климент Ефремович, который во время предыдущего разговора просто сидел и слушал, что другие обсуждают. — Мне на мальчонку этого уже поступило два представления на «Знак почета», от автобусного завода и от Борского стекольного. Разве что я думаю, представления они сделали как отмазку… хе-хе, отмазку… на будущее, но ведь сделали же!

— Клим, ты мне эти представления занеси, после праздника занеси, вместе над ними подумаем. А вот учительнице этой… я ее помню, забавная девочка, на нее я сейчас сам представление составлю…

— На «Знамя», — тут же встрял Станислав Густавович.

— Сколько, ты говоришь, у нее учеников на два года программу опережают?

— Ну, человек сорок, а может и полсотни.

— Я представление напишу, ты, Клим, его сейчас же утвердишь и орден ей отправишь самолетом, чтобы она годовщину революции отметила уже будучи кавалером ордена Ленина.

— Сам полечу вручать!

— Было бы неплохо, но тебе летать-то нельзя. Ладно, сам найду человека для этого дела… а все остальное — уже после праздника. Ну что, поели, расходимся? Клим, заедем в Кремль бумаги сделать?

— Я-то всяко в Москву, заеду и сам все сделаю. И курьера достойного найду. А ты отдыхай, завтра у нас будет непростой день…