Шарлатан 2

Глава 23

У крыльца школы стояла не совсем обычная «Победа». Цвет ее был очень необычный, машина была светло-зеленая — а такие, насколько мне было известно, заводом не выпускались. Конечно, перекрасить машину больших проблем не представляло, однако цвет… Такого цвета в моей «прошлой молодости» делались двадцать четвертые «Волги»-такси, и я в жизни нигде не видел никаких других автомобилей в той же раскраске. Вероятно, Зоя Николаевна уже сталкивалась с некоторым обалдением окружающих, поэтому лишь хмыкнула:

— Красивую краску на масложирокомбинате придумали? Но она к свинцу не пристает, так что много таких машин встретить не получится. На переднее сиденье садись, рядом со мной — и она, все еще улыбаясь, села за руль.

Насчет свинца — это был серьезный недостаток: кузова «Победы» штамповались из очень толстого горячекатанного листа и часто под штампом детали шли складками, поэтому все такие «неровности» сразу же, на специально организованном участке, залуживали именно свинцом. И никакие «технологические ухищрения» ситуацию исправить не помогали, так что «морщинистые кузова» этих автомобилей, конструктивно морщинистые, стали в свое время дополнительным гвоздем в гробик товарища Липгарда. А после того, как на Павловском автобусном из листа толщиной меньше миллиметра стали штамповать абсолютно гладкие кузовные детали, «приговор» горьковским автоконструкторам стал уже совершенно окончательным и не подлежащим обжалованию.

Однако я, усаживаясь в машину, меньше всего думал о проблемах использования автомобильных красок, мне было очень интересно, куда это меня собирается эта училка отвезти. Вероятно, не самая простая училка, из мне знакомых автомобили имелись только у Надюхи (но это я ей подарил, так что ее можно и не считать) и у «немки» из Павловской десятилетки. Но последняя только в сорок седьмом демобилизовалась, а в армии последние годы служила старшим переводчиком советской комендатуры в Мюнхене, так что ее «трофей» (вообще «Опель-Адмирал») «учительским» тоже было бы считать неправильным.

Но долго думать о том, а куда это мы едем, не получилось: уже через десять минут мы остановились на Павловском аэродроме возле довольно странного самолета, каких я вообще никогда в жизни не видел. В обеих жизнях, и даже на картинке не видел, поэтому не смог удержаться от вопроса:

— А это что за чудище?

— «Зибель», нам эти самолеты немцы поставляют, ну и чехи немножко. Неплохой самолет получился, только моторы… Ну да ничего, если что случится, то сесть на нем мы всегда сможем. Давай, залезай быстрее, нас люди ждут!

Внутри самолетик оказался таким же странным, как и снаружи. То есть в салоне стояло восемь пассажирских кресел — но сами эти кресла мне напомнили почему-то больничку годов так шестидесятых: каркас из стальных небрежно покрашенных труб, сиденья, обитые лакированной, но изрядно обшарпанной кожей, да и конструкция явно рассчитана лишь на то, чтобы можно было все же попу на что-то положить ненадолго, а вот про удобство сидения в таком кресле без поручней явно никто и не задумывался. И, конечно же, никакого даже намека на ремни безопасности тут не было.

Я было решил, что меня все же в Москву везут, однако самолетик после взлета сразу же повернул в явно противоположном направлении (день был ясный и по солнышку узнать направление труда не составляло), и мысли мои тоже направление поменяли. Тоже в противоположном направлении — и, как пелось в популярной, известной всему Советскому Союзу арии, «предчувствия его не обманули»: через полчаса после того, как самолет приземлился, Зоя Николаевна завела меня в небольшую комнату, где вокруг стола сидело пятеро мужчин. И двоих я сразу же узнал, а Лаврентий Павлович, сказав училке «вы пока свободны», повернулся ко мне и сообщил:

— Товарищ Шарлатан, у нас к вам появились некоторые вопросы…

— И я даже знаю какие, — не смог удержаться от улыбки я, — вот только отвечу я на них в более… в более узком кругу.

— Что значит «в более узком»? — очень удивился товарищ Берия.

— В кругу, где вот этого — я демонстративно показал пальцем на очень хорошо знакомую мне морду, — не будет.

— Это почему?

— Потому. Потому что этот — и как физик говно, и как человек — тоже говно. Человек из говна, — я едва удержался от смеха, вспомнив памятник персонажу, именно так в народе и прозванном. — Я просто не могу отвечать на вопросы, которые будет задавать мне человек-какашка.

— Молодой человек, что вы себе позволяете⁈

— Я позволяю себе говорить то, что я думаю. Я всегда говорю то, что думаю, и людям почему-то после этого жить становится лучше. И я думаю, что хреновый физик, предлагающий просто выкинуть в помойку очень много миллионов народных денег для изготовления придуманного им говна — сам говно. Лаврентий Павлович, если хотите, мы сейчас выйдем на десять минут и я свое мнение изложу более аргументировано, но только вам и, пожалуй… если вы пригласите еще и товарища Харитона, чтобы он вам пояснил кое-какие чисто физические моменты, то мы, мне кажется, придем к единственно верному выводу. По крайней мере, мне кажется, вам в любом случае будет интересно узнать, я прав или… абсолютно прав, не так ли? Ну что, пойдем выйдем?

Берия ненадолго задумался, поглядел на меня «страшным взглядом». Я неоднократно читал, что Лаврентий Павлович умел глядеть на человека так, что человек с трудом мог сдержать непроизвольную дефекацию — но мне почему-то страшно не стало. Все же мне тут пока всего лишь двенадцать лет, и что он мне мог сделать? Выпороть, в угол поставить? И даже если расстрелять прикажет: я уже очень прилично пожил, и даже когда-то успел смириться с тем, что долго мне не протянуть — так чего бояться-то? Так что я в ответ на Лаврентия Павловича глядел с улыбкой на устах, а он все же был человеком весьма умным. Поэтому спустя несколько секунд он встал:

— Юлий Борисович, давайте выйдем… с этим удивительно нахальным молодым человеком и послушаем, что он нам сказать хочет. Я думаю, что товарищи нас десять минут подождут, а мы… ваш кабинет сейчас ведь свободен?

Я, хотя и учился на программиста, учился-то в «атомном» институте и кое-что про -бомбу знал. На самом дилетантском уровне, но, думаю, по нынешним временам и мои знания были «вершиной науки». Поэтому, когда мы прошли по коридору и зашли в небольшой кабинет, на стене которого видела обычная школьная доска (почему-то зеленого цвета), я «тянуть резину в долгий ящик» не стал, а подошел к доске, взял в руки мел и начал свою (уже неизвестно которую по счету) «лекцию»:

— Лаврентий Павлович, вы со мной согласны хотя бы в том, что человек, предлагающий потратить многие миллионы на заведомо провальный проект — полное говно? Ну так вот, эта, извините за выражение, какашка предлагает бомбу сделать вот так: — и я нарисовал на доске общую схему «слойки». — Но так как человек-говно физику не знает, и особенно не знает физику взрыва, в отличие от Юлия Борисовича… кстати, очень приятно познакомиться, я — Шарлатан, а Лаврентий Павлович вас уже представил. Так вот человек-говно не учел, что при такой схеме рабочее вещество разлетится задолго до того, как успеет прореагировать, просто потому разлетится, что при атомном взрыве нейтроны будут лететь со скоростью в пятую часть от скорости света и просто вытолкнут большую часть продукта в область, где реакция синтеза уже будет невозможной.

— А у вас есть другие предложения? — с недовольным лицом поинтересовался товарищ Харитон, правда, причина его недовольства мне была совершенно непонятной.

— Конечно, ибо сказано: критикуя — предлагай. Если мы изделие соорудим вот по такой схеме, и здесь напихаем что-то сильно водородосодержащее, лучше всего, думаю, простой полиэтилен подойдет, но водород этот сразу после взрыва сам нагреется до температуры, разгоняющий атомы до одной десятой скорости света. Даже больше, если и гамма-излучение учитывать, но оно все же мало тут температуру поднимет, поэтому его мы тупо проигнорируем в расчетах. А скорость света — она очень большая, то есть мы можем с высокой достоверностью считать, что вся эта полиэтиленовая оболочка мгновенно нагреется до миллионов градусов и создаст давление, в том числе и сжимающее и плутониевый вторичный заряд. Но сжимает-то его все тот же дейтерид лития, который при такой схеме не разлетается в стороны, а наоборот собирается поплотнее, чтобы посильнее впоследствии жахнуть. И если по первой схеме даже теоретически нельзя сделать бомбу мощнее мегатонны, то вот по такой хоть десять, хоть сто мегатонн делай — и все прекрасно получится.

Берия сидел буквально с каменной мордой, а Харитон, все же во взрывах разбирающийся прекрасно, попросил кое-что уточнить:

— Молодой человек, а вы можете немного более подробно расписать тут физику всех процессов?

— Нет, физику я знаю плохо, и все это я где-то просто прочитал… или услышал. А вот по математике… тут же как раз чистая математика, причем не особо и сложная. Вот только если я и в дебри арифметики закапываться начну, Лаврентий Павлович тут просто уснет со скуки: не думаю, что ему будет интересно повторение школьного курса, причем где-то в пределах пятого-шестого класса.

— Но… а вы все это на бумаге расписать можете?

— Юлий Борисович, — прервал его Лаврентий Павлович, — вы можете сразу ответить: то, что этот… Шарлатан сейчас нам рассказал, хоть какой-то смысл имеет?

— Очень необычное предложение, но выглядит крайне интересно. И я, конечно, отдельно просчитаю озвученные нам пределы мощности «слойки»… но в целом вроде все изложенное законам физики не противоречит. А если окажется, что и математика, которую нам товарищ пообещал отдельно расписать…

— Вы сможете этим заняться без… без участия указанного Шарлатаном товарища?

— Лаврентий Павлович, как вам не стыдно! Вы что, все же считаете возможным говно товарищем считать?

— Шарлатан, все уже, больше тебе не стоит говорить ничего вообще. Помолчи лучше, и, надеюсь, за пределами этой комнаты ты на рассматриваемую тему ни звука не издашь. Однако верно про тебя рассказывали: удивлять ты умеешь. Вообще-то мы хотели тебя расспросить про атомный котел, который ты в школе рисовал.

— Про водоводяной реактор?

— Ну да, про… реактор. А почему водоводяной?

— Потому что там сначала вода работает как замедлитель и теплоноситель в ядерном контуре, а потом во внешнем снова вода, но уже другая, испаряется и крутит турбину. Но там тоже засада есть: водород-то иногда нейтроны захватывает и превращается в дейтерий, поэтому со временем реактивность реактора повышается. Не очень быстро, но все равно и этот эффект придется в расчетах учитывать.

— Да заткнись уже! Это ты другому товарищу подробно расскажешь.

— А я уже всё рассказал что знал. Вообще всё, я же с физикой все же не очень. А с математикой, думаю, и без меня стопятьсот человек легко справятся. Может, отпустите меня домой?

— Домой? Пожалуй, домой тебя отпустить можно. Но нужно ли? Ты же несовершеннолетний еще, с тебя даже подписку о неразглашении не взять… А тут мы тебе и квартиру выделим, и к работе интересной привлечем, как ты на это смотришь?

— Резко отрицательно. Потому что тут, мне кажется, люди все же физикой занимаются, а я ее почти не знаю и мне она в принципе неинтересна. По физике я уже рассказал абсолютно все, что знал и что придумать смог, большего вы из меня точно ничего полезного вынуть не сможете. Да и математиков тут получше меня на порядок тыщщи бродят, так зачем я тут нужен? А на воле — я же сейчас новой автоматикой занимаюсь, для ракет — и вот там я что-то полезное наверняка сделать смогу. А бомба… она ведь без ракет вообще не нужна, не так ли?

— Так… а про ракеты поподробнее… откуда у тебя такая информация?

— Ну думать-то мне никто не запрещает, а если в промавтоматике просят рассчитать автомат с очень определенными параметрами, то понятно же, где его ставить будут. Ну так что, отпускаете?

— Посадить бы тебя… в угол, на горох коленями, но ведь все равно это пользы не принесет. Ладно, катись домой, вот только к тебе в гости товарищ один заедет, с девяносто второго завода. Игорь Иванович его зовут, его, я надеюсь, ты в дерьме мазать не станешь. Лично я его таким точно посчитать не могу, и ты тоже… воздержись.

— Мне и воздерживаться не придется, я родственников дерьмом в принципе считать не могу, а так как в Горьком у меня все родственники… он же из наших, из нижегородцев?

— Шарлатан, скройся с глаз моих пока я тебя не… в общем, езжай домой. И помалкивай. Без подписки помалкивай, а то…

— Вы меня в угол поставите. На горох. Лаврентий Павлович, я уже больше семи лет только и делаю, что помалкиваю, у вас по этой части ко мне претензии есть?

— Ты точно допрыгаешься! Зоя Николаевна, — Берия высунулся в коридор, — заберите этого юного… вот этого и отвезите его домой! — Затем он еще несколько секунд подумал и неожиданно закончил свою речь пассажем, ситуации явно не соответствующим: — А если спросят, зачем тебя куда-то возили, то честно отвечай: возили, чтобы орден очередной вручить. Но что-то кто-то перепутал и орден привезли с другим номером, поэтому твой на неделе отдельно тебе привезут. Все, исчезни! Надеюсь тебя еще долго не увидеть…

Я на самом деле успел рассказать причем скорее все же Юлию Борисовичу чем Лаврентию Павловичу вообще все, что я знал про бомбы. Потому что все, что я об этом знал, я узнал на семинаре по физике, который нам несколько недель вел аспирант с кафедры физики вместо заболевшего «штатного» преподавателя. И у этого аспиранта были, как нам позднее сказал уже наш преподаватель, несколько своеобразные взгляды на протекающие в бомбе процессы, но — поскольку он именно над этой темой и работал, готовя диссертацию — то, вероятно, не все в его словах было бредом. По крайней мере соотношение между нейтронным нагревом и нагревом от гамма-излучения я еще тогда посчитал (на первом в жизни калькуляторе, привезенном отцом из-за границы), и очень вычисленному удивился. Но в любом случае еще более активно в атомом проекте мне было поучаствовать просто нечем, а вот в ракетном…

Лаврентий Павлович, скорее всего, недоучел высоту волны, поднятой в области с подачи Маринки — а она ведь вообще всех местных захлестнула. И даже в магазинах все чаще к продавщицам обращались не на «женщина» и уж тем более не на «товарищ», а «родственница». Не «тетушка», не «дочка», если пожилой человек обращался к молодой, а именно «родственница»!

И про ракеты я Лаврентию Павловичу не наврал: еще в начале весны к мне из города приехал один такой «родственник» и попросил «немного помочь» с проектированием релейной системы управления. Системы управления именно для ракет: ведь «родственник» был в курсе, что для «бумажных самолетиков» именно я все управление придумал и не счел необходимым скрывать «новую цель». А ко мне он обратился потому, что первоначальный проект, разработанный по «традиционной методике» аналоговых схем, получился у них таких габаритов, что ракета его вряд ли бы вообще подняла. Зато после долгих посиделок со специалистами этого «родственника» (который оказался мне пятиюродным дядей и одновременно пятиюродным же внучатым племянником) и переходом к примитивной «цифровой» (то есть релейной) автоматике они не только уложились по весам и габаритам, но и прилично превзошли плановые задания. А теперь мы с группой товарищей всю это релейную схему старались перевести в более простую в исполнении, но гораздо более сложную в проектировании схему на герконах. И там вся сложность заключалась в том, что в схеме не обычные магниты использовались, а катушки, и приходилось отдельно учитывать магнитное поле этих катушек, которое в отдельных случаях, складываясь, могло произвести «лишние» переключения. Собственно, на мою долю выпала самая «простая» работа: «развести алгоритмы» по схеме таким образом, чтобы несколько рядом расположенных катушек не включались одновременно. Чистая логика, чистая матричная логика, причем — если аккуратно задачку рассмотреть — четырехмерная, а сейчас матаппарата по расчетам подобных схем просто еще не существовало. Но с невероятной скоростью он появлялся: потому что «другие родственники» с математикой не только в начальной школе дело имели…

Так что в этот раз я товарищу Берии вообще не наврал — но и он мне «всю правду доложил». Четырнадцатого мне из Горького позвонил упомянутый Берией Игорь Иванович и пятнадцатого довольно рано утром он приехал в Кишкино. А так как было воскресенье, я его пригласил поговорить в школу — имея в виду воспользоваться классной доской для «обсуждения» всякого. И обсуждали мы это «всякое» до довольно позднего вечера, с перерывом на обед, естественно. А так как Маруся пригласила в гости половину девчонок из класса и они плотно оккупировали весь третий этаж, нам обед баба Настя принесла в мой подвальчик, и, когда мы закончили, Игорь Иванович обратил внимание на мою «тряпочку почета»:

— Я гляжу, в вашей семье много людей, наградами отмеченных. И награды-то… за очень разнообразные достижения.

— Это верно, наград в семье много, но здесь только мои. Просто, сами видите, у меня на пиджаке они просто не поместятся, так что я решил, что путь тут повисят. Очень удобно: для каждого случая легко нужные найти и на пиджак перевесить. Только вот Надюха ругается: в пиджаке-то приходится дырки для орденов всяких делать, а ей каждый раз его штопать лень.

— Ну да, есть такое дело… но тем более горжусь, что у меня родственник такой человек заслуженный.

— Да вся область гордится. Вы мне кто, пятиюродный дед?

— Сколь ни странно, всего лишь троюродный дядя. Я же родился тут неподалеку, в Пушкарке, это рядом с Арзамасом. Ну что, продолжим? Я меня по котлу такой вопрос возник: а почему ты считаешь, то урановые таблетки нужно помешать в трубочки из циркония?

— Догадаться-то нетрудно: Маринке нужны тигли из окиси циркония, которого у нас в карьере тыщщи тонн — но добывать цирконий там пока никто особо и не хочет, так как не знают, куда его потом девать. А вот если вам для реакторов он потребуется, то Лаврентий Павлович за неделю добычу циркония поставит на промышленные рельсы и у Маринки проблем уже не будет, ей же немного его нужно… пока. Шучу, просто цирконий для нейтронов почти прозрачный, хотя и у него есть неприятные свойства. Пароциркониевая реакция называется… пойдемте в школу, я там вам все подробно расскажу. И да, цирконий еще и легировать придется, ниобием, вроде бы двух процентов ниобия хватит. Но все равно это еще проверить нужно будет… да оставьте все, Маруся придет и все уберет. Значит так, пароциркониевая… но если давление держать в пределах атмосфер так под триста…

А двадцать девятого мая меня «поразила» новая новость: на павловском аэродроме теперь стал базироваться отдельный Павловский авиаотряд, которому передали сразу три новеньких самолетика Зибель Си-204. И который официально даже к Аэрофлоту не относился. А был приписан в качестве «транспортного подразделения» к автобусному заводу — правда, «за это» Ил у завода забрали. Понятно, что авиаторы прилетели (и приехали), не забыв захватить своих тараканов — и, в частности, первым делом потребовали (то есть все же вежливо попросили) «фирменные» кресла заменить на «нелицензионную поделку». Понятно, что с учетом мощности «кресельного цеха» переукомплектовать салоны труда не составило, а вот потом…

Собственно, новостью стало то, что по приказу на создание авиаотряда там полагалось один самолет постоянно иметь «на дежурстве», имея в виду в случае необходимости меня куда-то срочно доставить. В приказе так и писалось: «обеспечить возможность перелетов товарища Шарлатана в течение не более часа после поступления соответствующего запроса». Правда, кто запрашивать будет, в приказе не говорилось, но летчики решили, что именно я такое право теперь имею. И летчики в отряде были все очень опытными, все они из бомбардировочной авиации в отряд пришли и, как сами сказали, поголовно имели допуск к ночным полетам.

Ну имели — так молодцы, грех, как говорится, не воспользоваться. Мне вечером первого июня домой позвонил Владимир Михайлович и как бы мимоходом закинул одну интересную идейку. И не просто закинул, а даже подробно рассказал, кто ее может в жизнь воплотить. Не думаю, что он имел в виду все бросить и идти чинить велосипед… то есть что я немедленно этим и займусь, все же в школе экзамены начались выпускные. Но первый-то экзамен назначили на четвертое, так что я просто позвонил на аэродром, затем погрузился в свой «Капитан» — а спустя полчаса уже летел в дальние края. Не очень дальние, всего лишь в Воронеж. Зато у всех летчиков отряда навсегда исчезли вопросы относительно того, почему это «какой-то Шарлатан имеет право ими распоряжаться»: «вездеход» — он, конечно, и сам по себе документ уважаемый, но повешенные в два ряда на пиджаке ордена в решении определенных вопросов могут тоже очень неслабо так помочь. Особенно, например, в вопросе получения номера в воронежской обкомовской гостинице при условии появления там в районе полуночи. Очень, знаете ли, способствует…

А в половине девятого утра я приступил к решению очередной «важной задачи». Задачи, в которой я вообще ничего не понимал, но ведь чтобы любую задачу решить, в ней разбираться не обязательно? Если есть люди, которые в ней разбираются досконально — и именно с таким человеком я и начал разговаривать. По крайней мере Владимир Михайлович был абсолютно уверен, что именно с таким…