Шарлатан 2

Глава 1

Восемнадцатого марта Лаврентий Павлович, предварительно, конечно же, позвонив, приехал на дачу к Иосифу Виссарионовичу. А так как предмет разговора он уже по телефону обрисовал, встретил его товарищ Сталин вопросом:

— Я же просил побыстрее все выяснить, ты чего так долго копался?

Разговор между ними шел на грузинском, как это часто случалось, когда они встречались лишь вдвоем, и еще этим подчеркивалась определенная «неформальность» общения, поэтому Берия ответил в том же ключе:

— Я обещал приехать в воскресенье, а пока воскресенье еще не кончилось. Но это и неважно, важно то, что я нашел источник знаний Шарлатана, и, похоже, мальчишка насчет говна за баней не особо и ошибался. Проверить, конечно, нужно, но что-то мне подсказывает…

— Что за источник?

— Вот, сам смотри, — и Берия протянул Сталину небольшой томик в красном кожаном переплете. Иосиф Виссарионович его открыл и прочел на титульной странице заглавие, явно написанное от руки: «Ученыя записки Цезаря Сапіентиссимуса», а чуть ниже — надпись латиницей «vol.3».

— Это что за бред?

— Не бред, ты почитай… там закладка как раз на нужном месте.

Сталин раскрыл томик (не книгу, а, скорее, большую записную книжку) и начал читать написанное там (в дореволюционной орфографии написанное) вслух:

— В размышлениях, что нынче на золотник просят (и ведь платят!) пятьдесят три пуда золота, нельзя упустить тот расчет, что лишь от добычи в Санкт-Петербургской губернии выручка составить не менее миллиона ста пятидесяти тысяч пудов золота, и это лишь по уже известным залежам.

— Что за ерунду ты мне подсунул?

— Эта не ерунда, я просто закладку страницей дальше заложил. Тут расписана программа добычи радия в России, и довольно подробно указаны пять мест с большими запасами урановых руд. С огромными запасами, а еще по некоторым расписано и как в них удобнее и дешевле добычу вести.

— И ты думаешь, что запискам этого… Цезаря наимудрейшего мы хоть в малой степени доверять должны?

— Проверить необходимо. Там об одном месторождении написано — а написано это, по всему выходит, еще до той войны — так советские геологи его в прошлом году только обнаружили. Это возле Пятигорска — но точно там, где в этой книжке и указано. Наши специалисты считают, что эта записка была подготовкой к докладу либо в Горном институте, либо в Академии наук. Еще товарищ Карпинский поначалу подобную практику вел: если нужно обсудить что-то, похожее на открытие, но есть и серьезные сомнения в его верности, то описание его делалось под псевдонимом, чтобы авторитет автора не давил на его оппонентов при обсуждении. Александр Петрович и своих работ немало так же другим ученым презентовал.

— То есть это сам Карпинский писал?

— Не думаю, то есть убежден, что не он. По заключению наших специалистов, написано точно не геологом, и даже не химиком — однако человеком, несомненно, весьма образованным, и с геологами многими лично знакомым. Вот только выяснить личность подлинного автора этой записки мы, скорее всего, не сможем.

— А откуда…

— Шарлатан выменял сей труд у какого-то мужчины, причем по говору, по словам мальчишки, точно не у горьковчанина, и выменял он это на три коробки с яйцами. На обложку кожаную позарился, ну мальчишка же! И выменял на рынке, неподалеку от Московского вокзала, а там эвакуированных и просто переселенцев, причем их же вообще никто не учитывал… Да, кстати…

— Что кстати?

— Я ему по Сталинскую премию сказал, и сказал, за что именно она ему присуждена. А он мне мысль интересную подал: ведь объяснять соседям, откуда в семье столько денег… и даже родителям объяснять он не хочет, за что премия. А раз премия ему за бумагу, считай, выдана, то в постановлении и написать стоит «за бумажные изделия» с намеком на яичные коробки. И такое постановления даже в газетах опубликовать возможно…

— Смеешься? За картонную коробку — и Сталинскую премию?

— А за картонку с целлофаном для водочной пробки нам премии не жалко…

— Так третьей степени!

— В этих коробках — я в обкоме уточнил, между прочим — только по Горьковской области в прошлом году больше двухсот миллионов яиц в торговлю из деревень поставлено без боя, и производство их в области втрое выросло, если не впятеро. Да и в других областях…

— Ты прав, только нужно все же верные выражения подобрать. Хотя бы для того, чтобы шарлатан этот наш точно знал, за что его страна наградила. Ну и чтобы даже родня как нам нужно думала. А насчет графита ты тоже выяснил?

— Да, но там еще проще. Хотя и не совсем, но, по крайней мере, все легко объяснимо.

— А мальчишка не наврал? Ведь если сам товарищ Берия приезжает в глухую деревню…

— Товарищ Берия в деревню заехал по пути, решил первым парню новость о награждении сообщить. А сам я ведь действительно по делам в область ездил, Ванников предложил под лабораторию забрать пятьсот пятидесятый завод, так как нам уже столько минометных мин уже не требуется. И снова получается, что от Шарлатана даже тут польза выходит: в области по советам из его журнала колхозники своими силами и кирпичных заводиков понаставили, и цементных, и даже стекольное производство развернули — так что строить вокруг монастыря все необходимое уже есть из чего. И уже есть зачем строить: генераторный завод и материал необходимый для лаборатории уже выпускать стал в достаточных количествах. Правда, теперь там другие проблемы возникли, по снабжению Ворсмы сырьем, но эти проблемы уже решаются. Может, все же поужинаем сначала?

Я вообще не ожидал приезда в Кишкино товарища Берии. Во-первых, я был убежден, что пока гром не грянет (то есть над Хиросимой и Нагасаки не грянет), никто в СССР всерьез атомным проектом заниматься не станет, так как дело это безумно дорогое, а страна в полной разрухе и на ее восстановление уже брошены все силы. А так как именно в Японии гром уже точно не грянет, то и быстрой реакции на свое сообщение я не ожидал. Ну как быстрой, спустя два года, я же Сталину сказал, что у нас в стране урана очень много, когда про бумажные самолетики ему рассказывал, да и сказал буквально вскользь. Но где-то я в своих рассуждениях ошибся, и тем более ошибся, что уже успел «подсунуть» отечественной промышленности сверхчистый графит. Вообще-то такой, получаемый из газовой сажи, на самом деле для щеток электромоторов подходит куда как лучше, чем «природный», вот только цена его получения вменяемого инженера должна была повергнуть в ужас — однако, когда природного очень сильно не хватает… С «самопальной»-то сталью прокатило, и с графитом тоже прокатило. И прокатило в том числе и потому, что его производство в объемах, нужных для выпуска моторчиков для пылесосов, для генераторного завода оказалось вообще практически бесплатным.

В Ворсме заводам электричества не хватало очень сильно, и там проблемы решили весьма оригинальным способом: все выпускаемые «мощные» генераторы с турбинами ставились «на обкатку» перед отправкой потребителям, и из-за этого в «отделе технического контроля» постоянно крутилось с десяток полумегаваттных генераторов и турбин. Днем это электричество потреблялось заводами (не только «энергетическими»), а ночью, когда выключались и «ножиковые» заводы, и «лишние» потребители в Павлово, Ворсме хватало и энергии с городской подстанции. А вот со станции ОТК все электричество ночами пускали на производство графита из сажи.

А с сажей тоже вышло интересно: ее на специально изготовленной установке в сутки могли производить по паре центнеров из метана, а метана в городе «совершенно внезапно» стало очень много. Потому что городские газовики решили «один раз попробовать» последовать моему совету и температуру в биореакторах подняли до пятидесяти пяти градусов. При этой температуре почти все «коровкины» микробы (которых, если я правильно запомнил в «прошлой жизни», называли «мезофильными») сдохли, а вот другие, «термофильные», стали газ генерировать втрое быстрее. В принципе, лишнего газа не бывает, но вот «временно лишний» образовался — и пока на заводах налаживали производство газовых плит и водонагревателей для населения, а в городе срочно прокладывали газовые трубы, некоторый избыток газа и образовался. Который на производство газовой сажи и пошел: ну не в атмосферу же его выпускать! Ведь котлы электростанций «под газ» тоже нужно было переделывать, а это — время, причем немалое, так что с сырьем для получения графита проблем не было. А очистку этого графита от примесей металлов я объяснил просто, подсунув главному инженеру с генераторного статейку в журнале о том, что «любые примеси в проводниках увеличивают сопротивление и ускоряют их износ». Да, очистка выглядела совсем неочевидной, я-то про нее еще в институте узнал, когда учился. Но и ее я инженерам объяснить сумел, а когда качество и простоту технологии подтвердили и химики из университета, то все стало вообще просто. И, что называется, «предчувствия меня не обманули»: испытания показали, что графитовые щетки из этого сверхчистого графита минимум вдвое дольше работать должны. А то, что на самом деле они получаются уже раз в двадцать дороже «традиционных», никто внимания и не обратил. Пока не обратил, пока химики «за свой счет» газ в баллонах привозили и пока электричество «бесплатно» заводу доставалось…

Но история действительно сильно поменялась, и, вероятно, поменялась и история советского атомного проекта. Хотя, возможно, я и напутал что-то, ведь атомный проект в СССР еще в сорок третьем был запущен. Но все это было не особо важно, важным было то, в Кишкино приехал лично Лаврентий Павлович, и приехал он, чтобы задать мне кучу интересных вопросов. Но у меня, хотя я столь скорого приезда «важных дядь» и не ожидал, «кузявая отмазка» была уже заготовлена — и она на самом деле оказалась кузявой: Лаврентий Павлович от меня очень быстро отстал.

Как говорила моя двоюродная сестра (в той, «прошлой будущей жизни» говорила), когда ее мать особенно доставала по поводу плохого знания математики, приводя меня в пример, «я же в дровяном институте учусь, а не в атомном!». И да, она как раз в Московском Лесотехническом училась, а я учился в институте совсем другом. И физику, особенно атомную, знал, пожалуй, местами даже лучше всех нынешних физиков атомщиков, так что считал, что нынешним помочь — это дело святое. Вот только «знать» и «уметь» — это совершенно разные вещи, да и знал я больше лишь потому, что сейчас те, которые «умеют», кое-чего еще просто не изобрели и не открыли. И вот помочь им нужное открыть я считал необходимым, но моих знаний на серьезную помощь было точно недостаточно: я все же на программиста учился, и физику в институте большей частью «проходил мимо», ни разу не получив по физике ничего выше трояка. И я прекрасно понимал, что даже если меня нынешние физики не высмеют сразу и решат со мной поговорить всерьез, то я им все равно ничего существенного сообщить не смогу. Но ведь и мелочи могут оказать серьезное влияние: вон, с самолетиками-то очень неплохо получилось!

Только всерьез разговаривать с деревенским мальчишкой точно никто не станет, да и мне «сверкать тайными знаниями» категорически не стоит — и я придумал другой способ «знания донести до нужных людей». Способ простой и незатейливый: подсунуть нужным людям знания «в письменной форме». Но вовсе не написанием «писем Сталину от древнего старца», я придумал что-то гораздо более простое и, главное, более достоверное. Придумал, когда в Горьком на рынке у какой-то старушки увидел книжку в красной кожаной обложке. Старушка сказала, что до революции такие в каждом магазине писчебумажном продавались, их дореволюционные барышни использовали в качестве дневников. А старушка его продавала как «чистую общую тетрадку», так как с любыми тетрадками в стране было вообще полная… нехватка. И мне повезло, что просила за этот томик старушка цену явно неадекватную (вероятно, из-за кожаной обложки), из-за чего ее до меня никто брать не захотел…

Когда я был студентом, программы в вычислительные машины запихивались с помощью перфокарт, а чтобы они на перфокарты попали, их сначала нужно было написать на специальных бланках, причем очень разборчиво. И у меня в связи с этим выработался весьма специфический почерк: ровные печатные буквы читались прекрасно даже в клеточках этих бланков. А в школе я нашел еще дореволюционный учебник грамматики, так что — хотя и с определенными трудностями — я в приобретенном дневнике записал все, что хотел нынешним физикам сообщить. Не все, но почти все, что знал: описал пять месторождений урановой руды (Бештау, Краснокаменск, Желтые Воды, Учкудук и — довольно приблизительно, так как точного места я просто не знал — месторождения в Казахстане), а так же расписал все, что знал о выщелачивании этой руды непосредственно на месторождениях. Это было далеко не все, что я помнил из учебного курса, но пока я раздумывал, как «в дореволюционном виде» подать схемы урановой и плутониевой бомб, а так же схему бомбы уже дейтерий-литиевой, в гости прибыл Лаврентий Павлович. Прибыл, расспросил меня про всякое — и моя отмазка прокатила!

То есть по поводу моей информированности об урановых месторождениях прокатила, а по поводу сверхчистого графита я его с абсолютно честными глазами отправил к главному инженеру турбинного завода. Правда, все же похвастался, что пылесос, который там делать собрались, именно я и изобрел…

Еще Лаврентий Павлович сказал мне, что товарищ Сталин меня за бумажные самолетики решил наградить Сталинской премией, причем первой степени — но предупредил, что премия присуждается «по закрытой тематике» и мне ею хвастаться не придется. Я, конечно, попросил товарищу Сталину мою благодарность передать, а затем не удержался:

— Дяденька, может в Москве люди на такие вещи внимания и не обращают, а у нас в деревне на следующий же день народ очень заинтересуется, откуда в нашей семье таки деньжищи завелись. Тут же деревня, все всё про всех знают, и все от нас не отстанут, пока всю правду не выпытают. А так как вы сказали, что даже родителям говорить, за что премия, нельзя, то вы представляете, что тут начнется?

— А у тебя есть другие предложения? Только заранее предупрежу: от премии отказаться у тебя точно не выйдет.

— Это-то понятно. Но если премия за бумажные самолетики… а я ведь много чего бумажного придумал! И если в постановлении просто написать, что премия «за бумажные изделия», то все сразу подумают про коробки для яиц…

— Вижу, что ты, Вова, соображаешь неплохо.

— Вовка, я — Вовка. У нас в деревне всех по-разному зовут, и Вова — это Зойкин отец, Володя — старший сын тетки Натальи. Владимир — это дед мой, он уже помер, но его еще хорошо помнят. Еще, правда, Вовка Чугунов к нам часто ездит, так что меня больше теперь Шарлатаном кличут…

— Ну что же, товарищ Шарлатан, мы твое предложение обдумаем. Ладно, я дальше уже поеду, дел все же много. И, надеюсь, на награждении мы с тобой в Москве вскоре встретимся…

Вот интересно: я, хотя теперь и очень хорошо помнил свою «прежнюю жизнь», с людьми общался все же именно как мальчишка. Не самый простой мальчишка, но все взрослые для меня были в первую очередь именно взрослыми, а вот должности их меня вообще не волновали. И даже сам товарищ Берия мною воспринимался сначала как взрослый дядька, а то, что он был по сути вторым лицом в государстве — это я вроде и понимал, но именно «большим начальником» его не воспринимал. И даже во время разговора с ним нисколько не волновался. Ведь он-то мне никто, и если он захочет мне что-то плохое сделать, то баба Настя меня защитит! А если она не справится, то придет мать и вообще всем покажет козью морду в сарафане! И, хотя умом я и понимал, что все эти рассуждения — полная чушь, однако эмоциональное восприятие «окружающей действительности» от «лишних знаний» вообще не менялось. И, скорее всего, это было и к лучшему: все же такие люди, как Берия, эмоции читать умеют — а тут все получилось очень естественно и, надеюсь, ненужных подозрений мое поведение у него не вызвало.

Точно не вызвало, в чем я убедился спустя пару недель: в «Известиях» был опубликован указ о присуждении Сталинских премий, и мое имя там было упомянуто, причем с формулировкой «за разработку ряда изделий, укрепивших продовольственную и иную безопасность Советского Союза». А на награждение меня уже в Москву вызвали, вместе с отцом, матерью и Марусей, причем нам даже выделили два купе «СВ» в поезде до Москвы и обратно. И медаль лауреата товарищ Сталин мне вручил, а денежную премию специальные люди вручили отцу. После награждения (а там сразу много лауреатов награды получали) Сталин снова со мной немного поговорил о всяком, и опять сказал, что если мне что-то потребуется, то я ему могу в письме свои пожелания изложить. Но пока вроде роль «исполнителя желаний» на отца была возложена, он мне потом говорил, что люди, которые ему деньги передавали (не наличными, а сберкнижку) отдельно попросили его «не ограничивать сына в потребностях и покупать ему то, что он попросит» — но у нас в семье все же отношение к деньгам было простое: «все деньги в семье общие и куда их тратить, решают старшие». Вот только куда можно потратить сразу двести тысяч рублей, никто в семье придумать вообще не смог. Ну и не надо…

То есть надо, было у меня подозрение, что в скором времени обязательно последует денежная реформа, но ведь не завтра же, так что придумаем, на что денежки пустить. А пока родители в Москве накупили много разных тканей, обуви на всю семью (то есть на всех, кто у нас в доме жил), еще мелочей разных столько, что и два новых чемодана докупать пришлось. Времени на покупки у родителей было достаточно: нас сразу обратно в Горький все же не отпустили. Потому что сначала про меня заметку (большую, с фотографиями) в «Комсомолке» напечатали, потом целый номер уже «Пионерской правды» мне посвятили. Правильно посвятили, и в этом же номере и мою статью напечатали — в которой я с народом делился умными мыслями о том, что любой пионер и даже октябренок для блага страны и всего советского народа очень много полезного придумать и сделать может.

Правда, с «пионерами» из этой «правды» у меня отношения сложились, боюсь, не самые радужные: статью мою они напечатали с огромными купюрами, а я, это увидев, тут же накатал жалобу лично товарищу Сталину — и в следующем уже номере статью напечатали целиком, причем сопроводив извещением о том, что в предыдущем номере ее опубликовали в сокращении потому что «места для полной не было». А мне в гостиницу (нам номер в «Москве» выделили) позвонил уже редактор этой правды с фамилией Андреев и попросил больше на редактуру статьи никому не жаловаться, так как ее теперь опубликовали «в редакции лично товарища Сталина». Ну да, там в нескольких предложениях мелкие правки были сделаны, и правки, на мой взгляд, очень даже обоснованные: все же я статью накатал в стилистике «Юного шарлатана», то есть с ориентацией скорее на взрослую аудиторию, а вот детям «шарлатанский» стиль мог оказаться непонятным…

Но все неприятности когда-нибудь, да заканчиваются, и мы спустя пять дней вернулись домой. Очень вовремя вернулись: началась посевная (а так же копальная и сажальная), так что мама в детском саду работала уже с самого раннего утра и часто до поздней ночи, да и всем остальным работы хватало. Но за прошедшую неделю в деревне все же некоторое «благоденствие» уже проявилось: усилиями наших (кишкинских то есть) рабочих трех заводов для деревенской электростанции был изготовлен агрегат уже на пятьсот киловатт и его обещали уже в мае и запустить. А почти десять киловатт мощности на каждый дом — это уже не только освещение. То есть и освещение, безусловно, тоже, но не только в доме, но и в приличной теплице. А ведь когда электричества много, то можно и кучу прочих очень нужных в быту приборов завести. По крайней мере утюги электрические почти у всех уже завелись, но ведь многое, о чем я знал, пока еще даже в природе отсутствовало. Пока отсутствовало, но у лауреата Сталинской премии первой степени и кавалера уже и ордена Ленина появляются весьма заманчивые возможности по поводу изобретения и внедрения всякого! Да, на турбинном уже изготовили с десяток пылесосов и я один из них даже в подарок получил, но и пылесос — лишь один из огромного перечня полезных девайсов. Так что я героически продолжил учиться в школе и в свободное время начал все желаемое «изобретать». Не совсем изобретать, почти о половине нужных электроприборов я успел даже в журналах прочитать. В иностранных пока, да и приборы были еще не особенно хорошие — но я-то точно знал, какими они должны быть! Вот только почему-то большинство моих «изобретений» были вовсе не про электробытовые приборы…

После награждения всех лауреатов Сталинских премий (а награждали их «по степеням», в разные дни, и все процедуры закончились лишь к концу апреля) Вячеслав Михайлович как-то в разговоре со Сталиным заметил:

— Необычный в этом году у нас состав лауреатов получился, и он грусть навевает. Мальчик этот — он, конечно, вундеркинд настоящий, но я о вундеркиндах много читал, и все они и из жизни рано уходят, и жизнь у них всегда несчастливая какая-то получается.

— А мне не показалось, то Шарлатан — это вундеркинд какой-то, обычный деревенский мальчонка. Разве что повзрослел он очень быстро, в войну многие их них сразу взрослыми стали — но Кириллов все же так мальчонкой и остался. Да, напридумывал много, но у него в деревне и окружение не самое деревенское, и школа… Нет, он просто талантливые ребенок, а придумывал он… Он ведь почти ничего и не придумал сам, а просто незамутненным детским взглядом замечал, что уже известное можно в неизвестном месте с пользой применить. Замечал, со взрослыми своими замечаниями делился — и уже эти взрослые все делали. Такое — тоже талант особый, но дети все талантливы, и, думаю, то, что про него в газетах написали, очень много других детей подтолкнет к подобному творчеству и таланты свои проявить позволит. Так что, надеюсь, жизнь у него будет все же долгой и счастливой. А мы должны сделать все, чтобы и у него, и у всех советских детей жизнь была именно счастливой. И мы это сделаем, обязательно сделаем…