Земский докторъ. Том 3. Санитарный поезд

Глава 6

По настоянию Глушакова всю тушёнку из «немецкой» партии проверили на пригодность к употреблению в пищу. Просто-напросто на первой же станции скормили бродячим псам по банке из каждого ящика, да понаблюдали, насколько смогли. Ну, еще так сказать, «протестировали» органолептическими методами. И пришли к выводу, что «есть можно». Сверчок же отравился, банально «обожравшись». Ему, выросшему на постоянном дефиците еды, хватило и половины банки. Да плюс утренняя каша, густая как клейстер, сделала свое дело.

Через пару дней санитар пришел в себя, и комендант с начмедом принялись совещаться, решать, что делать дальше с санитаром.

Иметь при себе мелкого воришку — та еще забота! Сидоренко, к примеру, не сомневался: сначала — по мелочи, потом дойдёт и до крупного, вопрос времени.

Глушаков в этом плане с ним был согласен:

— Сдать его, к черту, на Московскую гауптвахту! А там — судить!

— Вот насчет суда ты погорячился, Трофим Васильевич! — покачал головой комендант. — Насколько я знаю, все мелкие кражи — прерогатива мирового судьи. Будут ли в Москве с этим возиться? Да и дел там много — ещё и Сверчок?

— Не забывайте, господа, и про кулон! — напомнил присутствующий при сём разговоре доктор. — Я понимаю, ущерб возмещен и всё такое… Однако же, не сам Сверчок его возместил — так случайно вышло.

— Да уж, да уж, — Глушаков сумрачно сдвинул брови и прищурил единственный глаз. — И Бублик этот — тот еще типа. Ишь ещё, картёжник выискался! А, господин прапорщик? Это хорошо?

— Согласен, — тут же закивал Сидоренко. — Неплохо было бы избавиться и от него.

— Э, господа мои! — Иван Палыч поднял вверх указательный палец. — Избавиться-то от обоих не худо б… Другой вопрос — где других-то взять?

Все трое сидели в штабном вагоне — ужинали, причём ужин-то вышел поздний, до того всё были дела. Вот и оказались сейчас одни, без компании тех же сестричек… С другой стороны — серьёзные темы как раз можно было обсудить.

За окном промелькнули они какой-то небольшой станции, которую состав проскочил без остановки. Лишь слышен был паровозный гудок.

— Иван прав, — подумав, начмед шмыгнул носом. Обиженно так, совсем по-детски. — У нас по штату пять санитаров положено… и те едва справляются… И это хорошо! Теперь мы решим от двух избавиться… И ещё не забудем про третьего — Бердникова, которого до полного излечения — в госпиталь, в Москву. Кто останется? Левкин да Харалампиев? Они, конечно, ребята старательные… Да ведь мало их! Всего-то два санитара на весь поезд! Вот и смекайте, на чьи плечи их заботы падут?

— На женские, — облизав ложку, вздохнул комендант. — На сестричек наших. А уж они и так, бывает иногда, ухайдакиваются.

Иван Палыч искоса взглянул на Глушакова:

— Трофим Василич, а долго новых санитаров оформить?

— Оформить-то недолго, — отмахнулся начмед. — Другой вопрос — где взять? Сами-то мы это решить не можем, на то призывная комиссия есть.

— Я так понимаю, как к работникам, к ним обоим претензий нет? — уточнил Сидоренко.

— Ну… нет, — Глушаков развел руками. — В деле своём — расторопны, умелы. Опять же — опыт. Да вон, и Иван подтвердит, верно?

— Ну да, — потеребив переносицу, хмыкнул доктор. — Как санитары оба хороши. А вот, как люди — не очень.

Комендант подкрутил усы и невесело усмехнулся:

— Да куда уж там! Один — вор, другой — картёжник… Но, терять обоих жаль! В смысле — сестрицам тяжко придется. Вагоны мыть, тяжести таскать… Мужской работы много. Так, Трофим Васильевич?

Ничего не ответив, штабс-капитан лишь махнул рукой да глянул в окно, на пробегавшие огоньки полустанка.

— Главное — нижние чины, — чуть помолчав, задумчиво протянул комендант. — Были бы офицеры — устроили бы суд чести. Всыпали бы по первое число… да оставили бы на месте.

— А что? Идея! — Иван Палыч всплеснул руками. — Пропесочить, да, так сказать — взять на поруки! Товарищеский суд.

— Товарищеский суд, говорите? — скептически прищурив глаз, Глушаков вдруг рассмеялся. — А что? Это хорошо! Можно попробовать… Да и опять же — сор из избы не выносить. Это хорошо, господа, когда хоть что-то можно решить на месте!

Импровизированный суд чести, устроенный уже на следующий день, конечно, не имел никакой юридической силы… Однако, подействовал!

Сверчок даже расплакался, а перед Иваном Палычем даже упал на колени — просил прошения, и божился, что больше — «ничего никогда»!

Иначе вел себя Бублик, но, видно было, что и того проняло. Тем более, Москва-то приближалась и нависала незримо своей махиной… а там имелись и иные суды, и совсем другие виды воздействия.

Так что не играть в карты на серьёзные деньги Мишке уж пришлось обещать…

Тем не менее, после «суда» тот всё же подошёл к Петрову:

— Иван Палыч, извини. Вот теперь, коли б знал, что та безделица — твоя, вернул бы! Вот, ей-богу, вернул!

— Только теперь бы вернул? — хирург недоверчиво хмыкнул. — А что ж не раньше?

— Так раньше-то я ж и не знал, какой ты есть хороший человек, Иван Палыч! — совершенно искренне выкрикнул Мишка. — Зато теперь — знаю! Да и это…

Санитар вдруг опасливо огляделся и понизил голос:

— Хочу предупредить за Иванькова… Ну, фельдшер такой есть…

— А что с ним не так?

— Да пока и сам не знаю. Но, пригляжу…

В заседании «товарищеского суда» (суда чести для плебеев, как презрительно обозвал его Завьялов), участвовало всего-то восемь человек. Два истца — Петров (кулон) и начмед Глушаков (тушёнка), два ответчика — Сверчок и Бублик, народные заседатели — администратор Ефим Арнольдович и старшая сестра милосердия Мария Кирилловна Шахматова (да, да — княгиня!), ну и председатель — комендант поезда прапорщик Александр Сидоренко.

Как-то обошлись без прокуроров и присяжных поверенных (адвокатов)… И тех, и других с успехом заменили «истцы», «народные заседатели» и сам председатель. Решение суда особо не афишировали, однако, потом весь поезд гудел, причем — весьма одобрительно.

Уже ближе к вечеру, когда Иван Палыч, возвращаясь «домой», проходил через лазаретные вагоны, в тамбуре его вдруг окликнул один из раненых с перевязанной правой рукою. Кто такой, доктор не помнил, скорее всего, не он и перевязывал — судя по всему, рана не очень тяжелая, справился бы и фельдшер.

— Иван Павлович… можно вас на минутку? — интеллигентная речь, «пустые» солдатские погоны, бородка, цепкий, но вполне доброжелательный взгляд. — Я слышал про суд чести… Знаете, простого человека всякий может обидеть. А вы поступили справедливо! И это очень хорошо. Не каждый так смог бы. Не каждый… А справедливость — самое главное в жизни, нет?

Затянувшись самокруткою, солдат вдруг закашлялся и, похоже, ответа не ждал.

— Справедливость? Ну, наверное, да, — всё же отозвался доктор… и, уже открывая дверь другого вагона, обернулся. — Вы бы не курили много. Поостереглись бы.

Вечером Иван Палыч всё же написал, наконец, письмо. Анне, кому же ещё-то? Старался писать с юмором, и чтоб было интересно. Однако, все интересное оказывалось либо опасным (налет немецкого аэроплана) либо каким-то недобрым (кражи, суды и всё такое прочее). Потому и описанный молодым человеком санитарный поезд выглядел как та же земская больница, только с паровозом и на колёсах. Но, ведь самое главное вовсе не это, верно? Главное — жив, здоров, и помнит…

Совсем скоро Москва, можно будет отправить письмо… Эх! Надо было передать с Тереньтевым, прямо бы в Зарное! Написала бы, успел… Не подумал тогда… ну, да теперь чего уж.

— Иван Палыч, вы перо просили!

Женечка! Вот же молодец, не забыла… Ведь, и в самом деле, просил, да потом взял в штабном вагоне.

— Письмо писали?

— Ага.

— Поди, любимой?

— Ну-у…

— Это так славно, когда есть такой человек, которому можно писать… который поймёт, который… ну… А то я — только родителям и подругам. Ну и брату…

— Родители, это хорошо, Женечка!

— Да, не худо… Но, хотелось бы, чтобы был ещё кто-нибудь… Иван Палыч! — сестричка вдруг сверкнула глазами. — А правда, что у нас в поезде суд был? Справедливый…

— Справедливый? — доктор поднял глаза. — Это вам Мария Кирилловна рассказала?

— Что вы! — замахала руками девушка. — Мария Кирилловна, она никогда ничего… Так, говорят… И вас все хвалят! Ну, я имею в виду раненых.

На подходе к Москве спешно организовали ревизию перевязочного вагона, точнее говоря, располагавшегося там склада медикаментов и перевязочных материалов. Заведовал складом один из фельдшеров — долговязый молодой человек лет двадцати пяти, с худым желтоватым лицом и падающей на глаза чёлкой, звали его Антон Никешин. Малообщительный и несколько нелюдимый, он считался известным занудой — всё время с книжкой, и сам себе на уме.

Ревизию проводил сам начмед — он ведь и отвечал тут за всё. Ну, и привлек свободного от дежурства Петрова.

— Бинты, два тюка… — зычно выкрикивал Иван Палыч, сверяясь со списком.

— Есть! — проверив, бодро рапортовал фельдшер.

Внимательно слушая и приглядывая за всем своим единственным оком, Глушаков довольно кивал да иногда приговаривал своё знаменитое — «это хорошо».

— Карболка… две бочки…

— Есть карболка!

— Это хорошо!

— Йод металлический…

— Есть металлический…

— Это хорошо.

— Морфин, ампулы в коробках… Восемь штук…

— Семь. Она вскрыта… При вас, господин штабс-капитан, и вскрывали!

— А, помню… Это хорошо!

Начмед потянулся и передёрнул плечами:

— Уже, похоже, немного осталось?

— Да, скоро закончим, господин штабс-капитан!

— Таблетки опиумные — «Ускоренный марш»… Четыре коробки!

— Три коробки. Одна вскрыта… При вас, господин штабс-капитан.

— Эт-то хорошо-о… Что там осталось, Иван?

— Да только наружное… Салициловая кислота… Три ящика…

— Салициловая кислота… Три… ой! — фельдшер вдруг осёкся. — Было же… было…

— Что-о? — начмед и хирург дружно подскочили.

— А ну, давай-ка… — моргая единственным глазом, засуетился Трофим Васильевич. — Давай-ка проверим…

— Да что тут проверять-то, господин штабс-капитан, — пробормотал фельдшер упавшим голосом. — Вон они, ящики… под матрасами всегда стояли… Два на мест, а третьего — нет…

— Так, может, и не было? — недоуменно вопросил Иван Палыч. — Ну, ошиблись, когда принимали, бывает…

— Не-ет! — Глушаков погрозил пальцем. — Уж никак не могли ошибиться. Вон, и подпись, и печать… Ох, попали мы… Ох, попали…

— Да кому она нужна-то, эта чёртова кислота? — вспылил Иван Палыч. — Ладно бы — морфин или там, опиум. А то ведь ерунда на постном масле! Поду-умаешь.

— Подумаешь, да не скажешь, — Трофим Васильевич скорбно покачал головой. — Это у тебя, Ваня, в больничке, земство за все платило. Из своих денег. А тут деньги казенные!

— Так ведь невелики ж и деньги!

— Невелики? По старому мыслишь, Иван! — хмыкнув, начмед повернулся к фельдшеру. — А ну-ка, Антон, скажи-ка, сколько салициловая кислота до войны стоила?

— Да, как сейчас помню — два шестьдесят за кило, — тряхнув челкой, пожал плечами парень. — Я как раз тогда в аптеке работал. Немцы кислоту поставляли… французы ещё… потому и в килограммах расчёт.

— Значит, два рубя шестьдесят копеечек? — зачем-то уточнил Глушаков.

— В точности так, господин штабс-капитан!

Начмед саркастически ухмыльнулся:

— А сейчас сколько она стоит? Иван Палыч, ты-то знаешь?

Фельдшер и хирург недоуменно переглянулись. Ну, всякую мелочь помнить — оно надо? Кислотой дурацкой мозги забивать…

— Ну-у… подорожала, наверное…

— Подорожала, подорожала… Семьдесят рублей за кило! — во весь голос выпалил Трофим Василич.

Доктор выпал в осадок:

— Сколько-сколько?

— Семьдесят рублей! За килограмм.

— Это с двух-то шестидесяти, — очумело пробормотал фельдшер. — Одна-ако!

Каждый ящик весил двадцать пять килограмм!

— Итого получаем хищения на тысяча семьсот пятьдесят рублей! — взяв со стола счёты, подвел итог начмед. — Тысяча семьсот пятьдесят! А в Москве свою ревизию устроят. Обязательно. Ну, положено так.

Первым пришел в себя доктор. Потер переносицу, покусал губы… и вдруг улыбнулся.

— Ты чего лыбишься-то, Иван, — обиженно попенял штабс-капитан. — Тут плакать надобно! Мне — тюрьма, вам с Антоном — окопы…

— А чего плакать-то, Трофим Василич? — весело подмигнул хирург. — Подумаешь кислота… Мало ли, спекулянты цены вздули… Так что же нам, теперь за них отвечать?

— И что ты предлагаешь? Вижу, вижу, придумал чего…

— Вот именно — придумал! — Иван хлопнул в ладоши. — Я, как-то в студенческие ещё времена подрабатывал грузчиком на складах. Так вот, как-то пришла к нам фура с вином…

— Что-что пришло? — недоуменно переспросил Глушаков.

— Фура. С вином. Стеклянные бутылки в ящиках. Ну, как кислота — в банках… Впрочем, я сейчас не об этом. Я про усушку, утряску и бой! Спросите, какой бой? А сейчас увидите! А ну-ка, притащим ящики… Антон, найдется ещё один, похожий?

— Найдём…

Было два ящика — стало три. И все — с банками, с кислотой. Ну и стеклышки — «бой». И специальный — на «бой» — ведомость. Всё честь по чести.

Даже начмед восхитился:

— Ну ты, Ваня этот… аферист! А с другой-то стороны, чего нам за других-то отхватывать?

Уже потом поговорили серьёзно. Все трое — уж раз в одно дело вляпались. Антон, хоть и нелюдим, а парнем оказался понятливым. И молчаливым — это тоже было теперь важно.

— У нас с вами теперь две задачи, — взяв слово, разъяснил хирург. — Одну мы выполнили, угрозу от себя отвели. Осталась вторая — найти, кто украл. Потому как возможны рецидивы! Я так думаю, эти воры — не уровня Бублика или Сверчка люди. Не-ет, публика тут иная, солидная…

Найти, кто украл кислоту. Ага, найдёшь тут! Были бы профессионалы, сыщики типа того же Гробовского — живо бы нашли, а так… С кулоном-то — и то случайно вышло! Не выпал бы, в жизни бы не нашли.

И всё же… им всё же — нужно что-то думать. Что-что вспомнить… Что-то, связанное с перевязочным вагоном. Ведь было же! И совсем недавно.

Доктор вытянулся на койке… Вспоминай, Иван Палыч! Думай. В твоё же дежурство…

— Иван… Палыч… Вы спите уже?

Нежный девичий голосок. Женечка… Опять она. Ну, неудобно ж просто прогнать!

— Ну, так… дремлю скорее…

— А я вам хотела воротничок постирать. Ну, мы там собрались… Воду согрели. Мне же нетрудно, вот…

— Ах, Евгения, воротничок я и сам уже постирал. В умывальнике, — доктор улыбнулся. — Но, за предложение спасибо.

— Ну, в следующий раз… А мы скоро в Москве будем!

— Да я знаю, Женечка.

— Можно было бы куда-нибудь сходить… — сестренка прикрыла глаза… ой, хитруша!

— Иван Палыч… я один кинотеатр знаю. Недорогой. Как раз недалеко от Виндавского вокзала. Там кино с Иваном Мозжухиным. Вы «Крейцерову сонату» смотрели?

— Нет.

— А я смотрела! Такая чудесная фильмА… А Вера Холодная вам нравится? Мне — так да, очень! Как она в «Анне Каренине»…

— Женечка… Только что Мария Кирилловна проходила…

Ну, вот, пришлось ведь и соврать! Но, ради доброй цели — не следовало влюблять в себя девчонку! Юна слишком. Юна, мила, наивна… и мечтательна. Кино, вот, любит… Мелодрамы.

— Мария Кирилловна? Ой, Иван Палыч, я, пожалуй, пойду. Завтра увидимся!

— Обязательно, Женя!

Ушла… Ах, Боже ж ты мой… Главное, знает, что невеста есть. И всё равно…

Колёса стучали на стыках рельс, из окна в окно прыгал желто-оранжевый месяц… Вот застыл! Остановились. Снова полустанок? Разъезд? Нет… какая-то большая станция. Фонари, платформы… Поезда…

Итак, перевязочный вагон… То самое дежурство! Грузовик… Откуда он взялся? Нет, не так… Почему он, дежурный доктор Петров, не сразу заметил машину? Да потому что заглянул на вокзал. Проверил какого-то моряка — не из наших ли раненых? Зря только дергался… А о морячке-то сообщил Иваньков, дежурный фельдшер! Типа, кто-то из наших… Что же, сам не мог узнать? Или… Или тут просто нужно был убрать лишние глаза. И, пока доктор разбирался с моряком, грузовик подкатил к перевязочному вагону. Да, именно туда. И шофёр вовсе не ошибся, подъехал, куда надо — за ящиком с кислотой! Тут как раз и Иваньков оказался…

Иваньков… Так ведь про него что-то хотел сказать Мишка Бублик! Хотел, но… Интересно, спит сейчас Бублик? Вряд ли… Скорее, треплется за жизнь, в карты ведь ему играть запретили.

Так, сходить, что ли, к санитарам, послушать? Они рядом, в конце вагона… Пять полок — их.

Усевшись на полке, Иван Палыч натянул сапоги — хорошие, яловые — и, набросив на плечи шинель (в вагоне было холодновато) направился к санитарам…

Странно, но ни приглушённого смеха, ни шуток что-то было не слыхать. А ведь обычно тут было весело — еще и фельдшеры приходили, свободные от дежурств. Да, весело бывало… нынче же…

По самым потоком горела тусклая лампочка. Один из санитаров, Гриша Харалампиев, недавний гимназист из Херсона, читал какую-то потрёпанную книжку… Ага, Майн Рид! Вот ведь, приключений человеку мало… Койка Булика была пуста.

— Гриш, Бублика не видел?

— Дежурит, — не отрываясь от книжки, односложно отозвался санитар. — А, может и на платформе — курит.

Ну да, поезд-то стоял… Выйдя в тамбур, доктор спрыгнул на платформу. Действительно, не такая уж и маленькая станция. Фонари, перрон, дощатый вокзальчик… Кто-то из знакомых раненых — курят…

— О, господин доктор! Не спится? Папироску?

— Спасибо, ребята, не курю. Вы Бублика не видали? Санитара нашего…

— Мишку, что ли? — раненые переглянулись.

Один из них, рябой, подошел к доктору ближе и понизил голос:

— А что, срочно нужен?

— Уж да.

— Вон, где поворотный круг, обходчика будка… Там он. С мамзелью! — рябой ухмыльнулся во весь свой редкозубый рот. — Шикарная такая мамзелечка. Сказал, ежели срочно — звать. Или, как отправление. А так — из начальства никому… Но, вас-то, доктор мы знаем. Вы ж с Мишкой друзья. Идите, идите… Поторопитесь, так и вам мамзелька достанется!

Иван Палыч уже не слушал — спрыгнув с края платформы, побежал к будке… Мамзельку ушлый Бублик мог и притащить в вагон, как и бывало раньше, а не любовничать с ней в будке путевого обходчика, рискуя опоздать… Или… тут не в мамзельке дело? В картишки решил сыграть? Обвести заезжего лоха! В поезде-то ему — строго-настрого… Ну, Бублик, ну, хитрован… Однако, всё ж подозрительно как-то…

Подойдя к будке, доктор стукнул в оконце:

— Эй, Миша… Это я, Иван Палыч… Состав отправляется!

Никакого эффекта!

Доктор приник к окну…

Стол, керосиновая лампа… Разбросанные игральные карты… Какой-то человек в углу… Спит?

Рванул на себя дверь, Иван Палыч вбежал внутрь…

Санитар Мишка Бублик, картёжник и тот ещё хитрован, лежал на полу с перерезанным горлом! На окровавленной груди его лежала карта — дама треф…

Чёрт!

Невдалеке, у платформы, что-то зашипело. Послышался протяжный гудок паровоза.