Земский докторъ. Том 3. Санитарный поезд

Глава 10

— Телеграф работает? — спросил Иван Павлович, кивнув на аппарат, стоящий у стены. — Надо в управление железной дороги сообщить. Пусть высылают помощь.

Глушаков, поправляя повязку на глазу, буркнул:

— Телеграф-то работает, но в такую бурю…

— А что, Трофим Васильевич, других вариантов то нет, — согласился Сидоренко. — Надо пробовать. Вызовем помощь. Ну и сами с утра попробуем еще подолбить лед.

— А сейчас?

— Сейчас выходить наружу нельзя — ночь и сильная метель. Слышишь как завывает? — строго ответил Сидоренко. — Персоналом не нужно рисковать. Лучше переждать до утра. А телеграмму…

— Александр Иванович, давай ты на аппарате этом, — сказал Глушков. — Ты умеешь.

Сидоренко сел за стол. Спросил:

— Что отправлять?

— Пиши, голубчик: «Санитарный поезд, двести верст западней станции Шаховская, застрял в заносе. Лёд на рельсах. Срочно нужна бригада со снегочистительными машинами, роторными или плугами. Есть раненые, и… роженица. Ждём ответа».

Сидоренко застучал ключом, отправляя депешу. Вагон опять дрогнул от порыва ветра.

— Вот ведь занепогодилось! — вздохнул Глушков.

— Есть! Отправил.

— Теперь что? — спросил Иван.

— Ждать, — пожал плечами Сидоренко. — Сейчас получат, потом начальнику отнесут, потом тот доложит выше, решение примут, ответ состряпают… в общем не раньше утра. Пока отдыхать, Иван Павлович, набираться сил. Завтра будет трудный день.

Утро хороших новостей не принесло. Телеграф молчал, а погода… Бушевало в бескрайней степи. Бушевало так, что занесло поезд снегом почти под самую макушку. Серое и тяжёлое небо не обещало просвета.

Закутавшись в шинель, Иван Палыч вылез из вагона. Для этого правда пришлось некоторое время помахать лопатой, чтобы освободить двери.

— А снег какой… плотный! — проворчал доктор. — Будто прессуют его.

— В здешних краях всегда такая погода, — сообщил Глушаков, следуя следом. — До самого декабря тихо. А потом как даст мороз в один день, да как снега начнут идти. У меня из этих мест тетка родом, в детстве ездил к ней как-то в гости. Помню, так же было. Дальше проедем, там спокойней погода будет.

Вышли наружу. Степь. Бескрайная и белая. Ни домика, ни огонька. Даже стало как-то не по себе.

Решено было осмотреть более подробно состояние дел у затора.

— Может, найдём слабое место в этом льду! — Сказал Глушаков, обвязывая Ивана Палыча веревкой.

— А это зачем?

— На всякий случай, чтобы не заблудиться. Ишь как метет — света белого не видно!

С ними пошли также еще двое санитаров. Кто взял лопату, кто лом.

С трудом пробираясь вдоль поезда, группа держалась за поручни, чтобы не сбиться с пути. У головы состава, где паровоз уткнулся в занос, их встретил сплошной вал снега, скованный льдом. Иван Палыч, прикрывая глаза от ветра, ткнул ломом в занос — инструмент отскочил, едва оставив царапину. Лёд был плотный, как камень, толщиной в две ладони, а местами и толще.

— Чёрт возьми, — пробормотал Глушаков, стряхивая снег с усов. — Это не занос, это крепость! Как такое вышло?

Иван Палыч, оглядев белую стену, задумался.

— Степь, Трофим Васильич. Здешний климат — он коварный. — Он указал на горизонт, где метель скрывала всё. — Вчера днём было тепло, почти под ноль, снег таял, намок. Ночью ветер поднялся, замело линию горкой. Потом ударил мороз, да с ветром. Снег сперва подтаял, потом замёрз, а вьюга накидала ещё сверху. Ветер спрессовал его, а мороз сковал в лёд. Вот и вышла горка ледяная — ни ломом, ни лопатой ее не взять. Айсберг настоящий.

Санитар добавил:

— В степи так часто, господин доктор. Ветра тут дикие, снег сбивают в пласты. А как оттепель с морозом сменяются — всё каменеет.

Глушаков сплюнул в снег.

— А ну-ка, дай я!

Он взял лом и принялся бить. Работал упорно, минут тридцать, но за эти полчаса отдолбил разве что небольшую ямку размером с ведерко.

— Туды тебя в коромысло! — тяжело дыша, выругался он. — И в самом деле крепкий! А ну давай все вместе! Навались!

Пыхтя, принялись за работу.

Долбили час, на совесть, выкладываясь, но очистили лишь малую часть — узкую полоску в ледяной корке, едва на локоть вглубь.

Санитар Левкин выдохнул:

— Господин доктор, это каторга! Лёд как камень, а занос длинный, саженей на десять. Если в три смены, день и ночь, то… дней пять уйдёт, не меньше.

Иван Палыч, тяжело дыша, опёрся на лом.

— Пять дней… — Он оглядел занос, потом паровоз, засыпанный снегом. Как не печально, но расчеты Левкина были близки к истине. — Раненых столько не продержим, да и Марина… — Он замолчал, чувствуя, как усталость сковывает плечи. — Да и хватит ли столько угля?

Глушаков сплюнул в снег.

— Пять дней, чёрт возьми! А если вьюга ещё накидает? — Он махнул рукой. — Пошли назад, в поезд. Перемёрзнем тут, толку мало. Там будем совещаться.

Группа, продрогшая и измотанная, побрела к вагонам.

В штабном вагоне принялись отогреваться горячим чаем. Едва прикоснулись к кружкам, как затрещал телеграф.

— Лента! — радостно воскликнул Сидоренко. — Ответ пришел! — он подслеповато принялся читать: — Из управления Зубцовской линии пишут: помощь будет, бригаду с клиновидными плугами вышлют. Но не сразу — вся техника занята на расчистке линии у Ржева-Балтийского. Там два эшелона застряли.

— Это хорошо, — осторожно произнес Глушаков. — Но вот то, что сроков не сказали… Можем тут и день, и два, и три простоять.

— Проклятая степь, — тихо буркнул Сидоренко. — Тогда долбить лед будем.

— Пять дней?

— Ну может и не пять. Может меньше.

— А разве это что-то меняет? Людей только почем зря измотаем — а им, помимо расчистки, еще и основные свои обязанности выполнять нужно будет. Представь, как трястись руки будут у Ивана Павловича, когда он после таких дополнительных работ на операцию пойдет! Я бы не хотел в такой момент ему под скальпель попасться.

— Что же тогда делать? — спросил Иван Павлович.

— Ждать, — сухо ответил Глушаков.

Сидоренко собрал персонал в штабном вагоне. Сообщил:

— Господа, все вы уже прекрасно знаете, что наш поезд встал из-за ледяного заноса. Хочу лишь сказать, что мы получили ответ — бригада снегочистителей идёт, но придётся подождать. Грейте печи, берегите силы. Сообщите всем. Раненым — лежать, сёстрам — следить за повязками. — Он кашлянул, потирая щёку, обожжённую пулей Иванькова. — И главное — без паники! За работу!

И началось томительное ожидание спасения.

В вагонах было холодно, печи едва грели — берегли дрова и уголь. Неизвестно сколько ее предстояло стоять в снежном плену, поэтому и экономили.

Прошёл первый день. Персонал работал без устали: Женя и сёстры милосердия меняли повязки, Иван Палыч проверял раненых, особенно рядового с осколочной раной живота, чья температура ползла вверх. Даже Завьялов, до этого смотревший на все скептически, в сторонке, стал чаще захаживать к раненным, особенно к солдатам. Подолгу засиживался там.

Сами раненые скучали. Кто мог, втихаря играл в карты, другие шептались, пересказывая слухи про фронт и войну.

Метель за окнами то ревела, сбивая с ног санитаров, проверявших паровоз, то ненадолго затихала, открывая вид на белую пустыню степи.

Ко второму дню начало ощущаться скапливающееся напряжение. Санитары шептались о проклятой степи, сёстры вздрагивали от каждого скрипа вагона, а раненые ворчали, устав от боли и неизвестности. Иван Палыч и сам устал — этот снежный плен давил на мозги.

Сидоренко от идеи победить затор не отказался. Хирургов не трогал, заручившись помощью лишь у санитаров Левкина, Харалампиева и фельдшера Антона Никешина. Этой компанией, после основной своей работы, они выходили на улицу и долбили лед — да так упорно, что во всех вагонах были слышны звонкие удары лома и хруст лопаты, отгребающей шугу.

Иван Павлович тоже вызывался помочь, но Сидоренко категорично отказывал. Хирургу следует лечить людей, а не лед долбить. Доктора это злило — он чувствовал, что словно бы отлынивает от важной работы.

Вот и сейчас, проходя по коридору, он услышал этот звон лома. Даже остановился у тамбура, чтобы прислушаться. Замер, вглядываясь в заиндевевшее окно, но метель скрыла всё. Прислушался, пытаясь определить где точно сейчас работает команда. Ишь, бодро как работают! Дзынь! Дзынь! Дзынь!

Однако помимо этого, Иван Палыч также услышал вдруг из лазарета другие звуки — голоса, один резкий, язвительный тон Завьялова и приглушённые ответы раненых. Доктор насторожился. Слова хирурга Степана Григорьевича резанули слух:

— А что вы ждёте, голубчики? Застряли мы тут, в степи, как в могиле. Бригада? Да её, поди, и не пришлют. Раненых бросили, а про нас и вовсе забыли.

Раненые зашумели: кто-то выругался, кто-то застонал, один солдат, молодой, с перевязанной рукой, простодушно пробормотал:

— Неужто конец нам? А я домой хотел…

— Хотел он! — хмыкнул Завьялов. — Забудь!

— Ну что, братцы, — буркнул кто-то из солдат. — Прав хирург. Сидим тут, в степи, как в гробу. Неужто до весны тут гнить?

— А кто знает? — задумчиво ответил доктор. — Война, кругом хаос. Может, и не до нас им. Да точно не до нас.

Да это что же такое? Завьялов, сволочь! Паникер! Чего творит то?

Иван Палыч, стиснув зубы, шагнул в лазарет. Хирург, стоя у койки, обернулся, его глаза, блестящие недобро, не дрогнули.

— Степан Григорьевич, — резко сказал Иван Павлович, — на два слова. Отойдем.

Не дожидаясь ответа, он схватил Завьялова за локоть и оттащил в угол вагона, где их бы не услышали.

— Ты что творишь? — начал Иван Палыч. — Раненых баламутишь, страху нагоняешь? Они и так напуганы, а ты им про смерть вещаешь! Хочешь, чтоб паника началась? Совсем с ума сошел⁈

Завьялов выдернул руку, скривив губы.

— А что, Петров, правду не говорить? Врать им? Застряли мы, а бригады нет. — Его тон сочился ядом, глаза сузились. — И не выберемся. Весной нас только найдут.

Иван Павлович хотел как следует встряхнуть паникера, чтобы немного поставить ему мозги на место, но Завьялов вдруг тоже схватил его.

— Драку хочешь? — с вызовом прошипел он.

Иван Павлович не успел ответить. Появилась Женя, мягко попросила:

— Господа, не ругайтесь, пожалуйста. И так тяжело, а брань душу не греет.

Солдат, с багровым от боли лицом, рявкнул в ответ:

— Легко тебе говорить, сестрица! Сколько нам тут гнить? Хочу в госпиталь, а не в этой консервной банке подыхать!

Его поддержали другие:

— Бригада где? Бросили нас! — Голоса слились в гул, кто-то стукнул кулаком по койке, другой швырнул кружку, и она звякнула о пол.

Иван Палыч, стоявший у входа, шагнул вперёд, подняв руки:

— Тихо, господа! Паника делу не поможет. Бригада идёт, мы делаем всё, что можем. Потерпите, ради себя же!

Но раненый, тот, что кричал первым, вскочил, несмотря на боль, и толкнул доктора в грудь:

— Потерпите⁈ У меня нога горит, а ты про терпение! Когда нас вытащите? — Гул усилился, санитары замерли, Женя отступила к стене.

Напряжение переросло в настоящий бунт — ещё немного, и вагоны могли вспыхнуть хаосом. Видно Завьялов уже успел как следует разогреть публику, что они так быстро вспыхнули.

«Вот ведь Завьялов!» — злобно подумал Иван Павлович. Довел до саботажа! И ведь намерено капал всем на мозги.

— Вы же военные люди! — крикнул Иван Павлович. — А устроили тут… цирк!

— Завьялов прав! Начальству плевать на нас. Уголь кончается, замерзнем! — Он швырнул жестяную миску, и она загремела по полу.

Третий, с повязкой на груди, заорал:

— Хватит нам врать, доктор! В госпиталь хотим, а не в этой дыре сидеть! — Гул голосов перерос в рёв, кулаки стучали по койкам, кто-то пнул табурет, и он с треском упал.

— Господа, успокойтесь! — попыталась вмешаться Женя, но её голос потонул в гневе.

Один раненый, с налитыми кровью глазами, схватил Ивана Палыча за халат:

— Ты заодно с ними, да? Бросили нас, а ты покрываешь! — Он рванул доктора к себе, и тот едва удержался на ногах.

Иван Палыч, стиснув зубы, вырвался и поднял руки:

— Хватит! Вы солдаты, а не базарные бабы! Под трибунал захотели? Паникой себя не спасёте!

Но его слова заглушил новый рёв:

— Врёшь! Замёрзнем тут! — Ещё один толчок, сильнее, сбил доктора с ног, и он упал на колено, ударившись о край койки. Вагон задрожал от криков, конфликт перерастал в открытый бунт. Санитары бросились разнимать мужиков, но их оттеснили. Женя вскрикнула, закрыв лицо руками.

Неизвестно чем бы все закончилось, если бы не истошный женский крик. Все разом повернулись в сторону Жени. Но та лишь недоуменно пожала плечами.

— Это не я.

И вновь крик.

— Марина! — поняла медсестра.

Голос девушки, полный боли и страха, прорезал шум, как нож.

— Рожаю!

— Уже? — удивленно вскрикнул Иван Павлович.

И тут же мысленно отругал себя — ведь срок сегодня, девушка же говорила! Забыл, прокараулил! Чертов занос отвлек от всех дел…

Марина, сжала простыню руками, её лицо исказилось от боли. Иван Палыч быстро осмотрел девушку.

— В операционную? — спросила Женя.

— Поздно, — сухо ответил он. — Здесь рожаем!

И кивнул Марине.

— Чего молчала, не говорила? Что воды отошли и схватки начались?

— Да когда бы? — с упреком ответила та. — Вы тут как дети малые распетушились! Ор подняли.

Солдаты стыдливо опустили глаза.

— Женя, простыни, карболку! Кипяток несите, живо! — медсестра кинулась за инструментами.

Раненые, ещё минуту назад кричавшие, засуетились: один сгрёб чистые простыни с соседней койки, другой, хромая, побежал за кипятком. Даже Завьялов, стоявший в углу с недобрым взглядом, шагнул вперёд и молча подал доктору свёрток бинтов.

— Схватки часто идут? — спросил Иван Павлович.

— Часто… — Марина не сдержалась, закричала.

— Дыши глубоко, вот так, вдох-выдох!

Женя отгородила угол простынями. Прикрикнула на солдат:

— Ну, чего встали? Не мешайте. По койкам! Живо! И молчать — ниже травы, тише воды!

На удивление, еще секунду назад полностью неуправляемы бойцы, послушно разбрелись по койкам.

— Больно, господи, больно! — простонала Марина.

— Потерпи. Тужься, когда скажу. Ты сильная, мы справимся.

Марина закричала снова.

— Не могу, Иван Палыч, не могу!

Она вцепилась в руку Жени, ногти впились в кожу.

— Можешь, Марина, можешь! Тужься сейчас, сильно, давай! — Он проверил положение ребёнка.

— Женя, держи её, — приказал он, когда Марина выгнулась от новой схватки. — Ещё раз, Марина, тужься! Уже близко!

— Больно, господи! — Но, следуя командам доктора, она тужилась, стиснув зубы.

Иван Палыч, сосредоточившись, поддерживал её:

— Молодец, ещё чуть-чуть! Дыши, тужься!

Завьялов подал чистую ткань.

Через несколько минут напряжённой работы раздался тонкий, пронзительный крик младенца. Иван Палыч, перерезав пуповину и быстро обработав её, поднял ребёнка, завернул в простыню.

— Ну? — тихо спросил кто-то из солдат.

— Девочка!

Раздались одобрительные возгласы, которые тут же переросли в настоящие овации.

— Ну Марина! Молодец! Еще одну медсестричку родила!

— Как назовешь?

— Вьюгой назови — в честь непогодицы!

— Да какая к черту Вьюга? Иваном надо — в честь доктора!

— Да девочка же, говорят тебе, пустая ты голова! Какой Иван? Аленушкой надо, у меня жену так зовут, хорошее имя!

Солдаты принялись живо выбирать новое имя ребенку, окончательно позабыв о недавней эксцессе.

Иван Павлович передал младенца Жене, которая осторожно уложила её рядом с Мариной. Марина, обессиленная, улыбнулась сквозь слёзы, касаясь ребёнка дрожащей рукой.

Иван Палыч, вытирая руки, проверил состояние Марины.

— Всё хорошо, ребенок здоровый, отдыхай теперь. — Он кивнул Жене: — Следи за ней, я скоро вернусь.

Раненые зашумели, но уже без злости, напротив, радовались появлению новой жизни, кто-то хлопнул в ладоши. Завьялов, отведя взгляд, пробормотал:

— Слава Богу… — и отступил в тень.

Дверь лазарета скрипнула, и в вагон вошёл прапорщик Сидоренко.

— Это чего… — растеряно произнес он.

Даже остановился, удивлённо оглядывая бардак: перевёрнутый табурет, разбросанные миски, простыни, скомканные после родов, и раненых, уставившихся на младенца.

— Вы чего тут? — буркнул он, переводя взгляд с солдат на ребёнка и на Ивана Палыча.

— Всё нормально, Александр Иваныч, — ответил доктор, устало улыбнувшись, но его глаза скользнули к Завьялову. Тот, поймав взгляд, отвернулся, пряча глаза, и что-то пробормотал, отступая к стене. — Марина родила девочку.

— Девочку? Мои поздравления! А бардак чего устроили?

Солдаты тут же притихли.

— Ребята марафет решили устроить, уборку начали.

— Уборку? Ну это хорошо. Ну я и к вам с хорошими тогда новостями.

Сидоренко кашлянул, потирая щеку.

— Там это… помощь приехала. Бригада с плугами. Занос уже расчищают, через час продолжим путь.

Раненые зашумели, на лицах мелькнули улыбки.

— Слава Богу!

— В честь рождения человека в «Санитарном поезде имени Императрицы Александры Фёдоровны сегодня будет праздничный ужин!» — приказал Сидоренко. — Марина, а как дочку о назовешь?

Девушка задумалась.

— Александра! В честь императрицы. И поезда!

Состав тронулся, медленно, со скрипом, словно пробудившееся со спячки животное. Все, кто был в поезде затихли. Ни один не проронил ни слова, с напряжением слушая как натужно гудит нутро поезда, как визгливо проворачиваются колеса и пыхтят его механизмы.

Прибывшая бригада снегочистителей расчистила занос даже не за час — помогли вылазки Сидоренко с санитарами. Поезд, вырвавшись из плена, теперь медленно приближался к маленькой станции под названием Ветлужская — захолустной, с единственной платформой, занесённой снегом, и деревянным зданием, едва освещённым тусклым фонарём.

В штабном вагоне Трофим Васильевич Глушаков, Иван Павлович и прапорщик Сидоренко сидели за столом. Пили чай. Лицо Глушакова было багровым от злости.

— Чёрт возьми, из-за одного человека развернули целый санитарный поезд! — рявкнул он, стукнув кулаком по столу. Начмед все никак не мог успокоиться по этому поводу. — Ветлужская, тьфу, дыра! А нам приказ: забрать какого-то «особо важного». Да я ему устрою сюрпризы, коли он так важен! Он еще за эту внеплановую остановку мне ответит. Чуть не замерзли!

— Да что вы так распаляетесь? — улыбнулся Сидоренко.

— А как мне не распаляться? Мальчишка какой-то… Ишь, поезд ему подавай! Я ему уши надеру за такие хлопоты! — Он сплюнул в угол. — Из-за него раненых чуть не угробили в заносе. Санитарку беременную чуть не потеряли.

— Роды прошли хорошо, — мягко напомнил Иван Павлович.

— Это хорошо, что прошли хорошо, — кивнул Глушков. — А если бы чего-нибудь… осложнения какие? А мы во льдах замерзшие стоим. Вот уже тогда не хорошо было бы.

Поезд замедлил ход, заскрипев тормозами, и остановился у платформы Ветлужской. Сквозь заиндевевшее окно виднелась фигура в шинели, одиноко стоявшая под фонарём. Видимо тот самый пассажир, за кем прибыли.

— Ладно, Трофим Васильевич, не бухти. Вон он, поднимается. Примем, расспросим — там видно будет кто такой. Глядишь еще финансирование выбьем от его папочки! — Сидоренко хитро подмигнул.

— Не нужны мне его подачки!

Дверь штабного вагона открылась, впуская порыв холодного воздуха. На пороге появился паренёк, лет восемнадцати, не больше — худощавый, с взъерошенными рыжими волосами, в шинели, великоватой для его тощей фигуры. Его лицо, покрытое веснушками, было бледным, но глаза горели живым, почти дерзким блеском. Он неловко отдал честь и шагнул внутрь.

— Здравствуйте!

Глушаков встал, строго спросил:

— Ты кто такой будешь, малец? — и не удержался, упрекнул: — Из-за тебя поезд гнали через степь!

Гость явно не ожидал такой холодной встречи, поэтому даже растерялся и не представился.

— Так я же… так приказ же…

Иван Палыч, приглядевшись, вдруг замер. Лицо паренька показалось знакомым — те же острые скулы, тот же взгляд… Сердце ёкнуло, и доктор, шагнув ближе, удивленно выдохнул:

— Аристотель⁈ Аристотель Субботин?