Земский докторъ. Том 3. Санитарный поезд

Глава 2

Вагоны стучали на стрелках. Поезд то шёл, быстро набирая ход, то — чаще — стоял, пропуская воинские эшелоны, идущие с фронта и на фронт. Проносясь в окнах вагона, сверкали в ночи фонари и семафоры, казавшиеся посланцами бывшей, относительно мирной, жизни.

Доктор так толком и не уснул, ворочался у себя на полке почти до утра. В четыре часа — как и договаривались — его разбудил Завьялов, коллега-хирург:

— Поднимайся, господин хороший, — пригладив лысину, просипел коллега. — Твоя очередь!

В каждом вагоне по ночам, кроме санитаров, ещё дежурил и кто-нибудь из старших, из докторов, осуществляя, так сказать, общее руководство. Вот и Ивану выпала честь стать таким вот старшим… Только вот, что ему конкретно делать, он толком не знал.

Иван… Иван Палыч… Артём! Модный московский хирург из начала двадцать первого века, вдруг угодивший в тело земского доктора… на сто лет назад. Та ещё история! И, главное, никому не объяснишь… А, впрочем, и надо ли? Да, нашлись и те, кто в объяснении не нуждались — сами все чувствовали, каким-то необъяснимо мистическим образом понимали, знали… Та же Матрёна, травница из Зарного. А еще — Григорий Ефимович Распутин, старец… убитый не так и давно…

Артём — Иван Палыч — привык уже ко всему, и воспоминания о той, прежней, жизни уже не терзали его. Здесь, здесь он нашел всё! Любимое — и такое важное — дело, друзей… и возлюбленную, Анну…

— Ну, вставай, вставай уже! Не спи! — Завьялов потряс коллегу за плечо.

— Да не сплю я, Степан Григорьевич — отозвался тот. — Сейчас, поднимусь уже…

Ивану выделили место в жилом вагоне для медперсонала, располагавшемся почти в самом хвосте поезда. Не первый класс, но, вполне уютно — отсек на четыре полки, совсем как гражданский плацкарт. Для личных вещей тоже имелись полки и даже шкафчики.

— Ну, всё, я — спать, — похлопав Ивана Палыча по плечу, коллега пожелал удачного дежурства и, тут же, сняв сапоги, повалился на нижнюю полку, прямо на казенное серовато-сине одеяло с тремя черными полосами и надписью — «ноги». Точно такое же одеяло выдали и новому хирургу.

Та-ак…

Усевшись на приставной стул в коридоре, доктор глянул в окно и задумался. Поезд снова стоял на какой-то станции — виден был одноэтажный вокзальчик, выстроенный в стиле модерн, фонари, пакгауз…

Ага! Кажется, надо было пройтись по всему составу… Так, поглядеть. Потом, если спросит, доложить коменданту — мол, всё в порядке.

— Господин доктор, — проходя мимо, обратился санитар в накинутой на узкие плечи шинели. Совсем еще юный, безусый, с круглым мальчишеским лицом и восторженным взглядом.

— Господин, доктор! Чайку не хотите?

— Чайку?

Иван Палыч ещё не знал, положено это или, наоборот, относится к каким-то вольностям, а потому, ответил уклончиво:

— Да, наверное. С удовольствием…

— Тогда поможете? В кухонном-то вагоне снега зимой не выпросишь, не то, что воды… Я на станцию сбегаю, а вы меня потом с чайником вытянете. А то тут платформы низкие, да и скользко. А, господин доктор? Ну, я за чайником тогда…

Не дождавшись ответа, юноша радостно всплеснул в ладоши куда-то побежал.

Освещение жилого вагона оставляло желать лучшего, небольшие лампочки под потолком горели тусклым желтоватым светом. Так и зачем тут свет — не операционная же!

— Эй, эй! — чуть подумав, Иван Палыч вдруг вскинулся и бросился за санитаром в тамбур.

В конце-то концов — а если парень отстанет, кто будет отвечать? Полевой хирург Петров, дежурный…

Вот и тамбур… Распахнутая настежь дверь. Порыв злого ветра, снег в лицо. Низенькая, вровень с рельсами, платформ.

Доктор спустился на пару ступенек. Станция небольшая, скорее всего, просто разъезд. Невдалеке виден вокзальчик — небольшой, деревянный и какой-то кукольный… или, лучше сказать — нарядный. Как будто из довоенной жизни!

Два фонаря, семафор и ещё какие-то квадратные цветные фонарики, низенькие, прямо на рельсах…

И никого!

Впрочем, нет — из темноты вдруг возник какой-то человек: плечистый, несколько сутулый, в плаще с поднятым капюшоном. Вот остановился, осмотрелся вокруг. Как почему-то показалось доктору — украдкой!

Чуть отойдя, склонился над рельсами… Послышался какой-то странный звук… будто что-то крутили… Или, может быть, откручивали?

Кто этот странный тип? Что делает здесь, в ночи? И, где, чёрт побери, санитар? На станции?

Снова странный звук… какое-то железное лязганье… Квадратный фонарик сменил цвет с красного на зеленый! К чему всё это? Нагло как действует…

Хорошо бы задержать этого подозрительного типа! А, если он вооружён? Да наверняка, как же диверсанту и без оружия. А вот доктору — военно-полевому хирургу — даже револьвера не выдали! Хотя, какой, к чёрту, револьвер, его оружие — скальпель. И всё же… Для таких вот случаев — не помешал бы. Надо будет спросить у начмеда. Или — с этим лучше к коменданту поезда?

Так что с диверсантом? Не задержать, так, хотя бы, спугнуть… Закричать!

Иван Палыч спрыгнул на платформу:

— Эй! Господин хороший! Я к вам обращаюсь…

— Чегось?

Оторвавшись от своих подозрительных дел, человек в плаще зашагал прямо к доктору!

И что было делать? Забраться обратно в вагон, поднять тревогу? Или… Да некогда уже в вагон — лучше в морду! Вот сейчас подойдёт и…

— Здоровьичка доброго, мил человек! — подойдя, диверсант откину капюшон. — Случаем, табачку не найдётся?

Простое русское лицо. Вислые усы, усталый взгляд, морщины…

— Табачку… Э-э… нет, не курю…

— Ладно, потом на дрезине спрошу. У тех должон быть… — мужчина неожиданно улыбнулся. — А вы скоро поедете! Сейчас, литерный пройдёт… И ваша очередь. Минут пять еще обождёте… Ну, а как же? Сперва снаряды на фронт, а уж потом, с фронта — раненых.

Где-то невдалеке послышался гудок паровоза и шум приближающегося поезда. Свет мощного проектора разрезал, разорвал ночь.

— Митрич! — выскочил на платформу осанистый мужчина в форменной железнодорожной шинели и фуражке. — Митрич! Да где тебя носит?

Усатый обернулся:

— Вот он я, Николай Саныч! Стрелки перевел, иду с докладом.

— Вижу я, как ты идёшь… Ладно, добро. Пропускаем литерный, потом — санитарный…

Снова гудок! Мощный, словно у морского парохода! Яркий свет прожектора по глазам…

Литерный поезд, грохоча пронесся мимо. Вагоны, платформы, цистерны. На платформах доктор успел разглядеть пушки… очень много пушек… и ещё какие-то машины под брезентом… похоже, броневики.

— Почти каждый день такой поезд! — пропустив состав, Николай Саныч сдвинул фуражку на затылок. — И всё — на фронт! Экая мощь-то! Нынче, говорят, всего полно, не как в четырнадцатом. И снаряды, и пушки… и аэропланы даже! Так что, думаю, скоро погоним германа… Ладно, пойду за фонарем, да будем отравлять санитарный.

Железнодорожник скрылся в дверях вокзальчика.

Усатый хмыкнул:

— Ага, погоним… Да как бы Ригу еще удержать! Немец-то прёт! Уже Виндава захвачена. У меня два брата на фронте — знаю. Оба здесь, на Северном… Эх… Окромя снарядов да пушек, для войны ещё и люди надобны. А люди устали! Два брата у меня… Живы… пока… Устали… Ладно, мил человек, поду стрелку переводить… Храни вас Господь!

— И вас…

Какой мудрый человек! Стрелочник… или путевой обходчик. Нет, скорей, стрелочник. А тот, в фуражке, по-видимому — начальник станции… Ага, вот он!

Выйдя на платформу, начальник покачал фонарём. В ответ послышался гудок паровоза. Что-то зашипело вдруг, словно тысячи разом проснувшихся змей, лязгнули буферы, и состав медленно отошел от перрона.

Чёрт! Да где этот… Неужто, дезертировал, сбежал?

Доктор запрыгнул на ступеньку.

Медленно проплыла мимо станция… последний фонарь… какая-то большая пузатая бочка…

Ну, точно — дезертировал!

— Эй! Эй! Помогайте!

От бочки метнулась к вагону стремительная тень в распахнутой солдатской шинели… С чайником!

— Чайник, чайник принимайте! — на бегу кричал санитар.

Держась за поручень, доктор протянул руку… Принял! И едва не уронил — чайник оказался весьма увесистым…

— Поднимайтесь! Я уж дальше — сам…

Миг — и парень уже оказался в тамбуре рядом с доктором. Улыбнулся:

— Уф! Едва успел. Там пока в паровоз воду заливали… Эх, сейчас вскипятим- милое дело!

Через десять минут доктор и санитар мирно сидели за столиком в конце жилого вагона. Не одни — а в компании с миловидной девушкой, сестрой милосердия. Тоже — дежурной.

Сестричку звали, Евгенией Марковной, или просто — Женей… или даже — Женечкой! Между прочим — выпускница Высших женских курсов.

Поезд быстро набирал ход. Мерно стучали колеса. Проносились за окном невидимые в ночной тьме поля и перелески. На столике звенели стаканы в ажурных подстаканниках.

— Меня Иван Палыч зовут, — хлебнув чайку, запоздало представился Петров.

— Знаем, — сестричка улыбнулась. — Вы — наш новый доктор, хирург. Господин Глушаков вас завтра официально представит.

— Но, вы, похоже, уже и так всё знаете! — засмеялся Иван.

— Так это ж поезд! Всё равно, как деревня, — санитар вытащил из котомочки кусок ржаного хлеба. — Угощайтесь. Я, господин доктор — Бердников, Константин. Студент Московского университета… Точнее, бывший студент…

— Бывший? — хмыкнув, доктор понял глаза. — А чего ж не доучились?

— Так… Между прочим, у нас как-то выступал с лекциями сам Павел Николаевич Милюков!

— У нас он тоже читал, — улыбнулась Женя. — Ну, на курсах… Великолепно, господа! Пожалуй, это наш лучший историк! Как жаль, что он занялся политикой…

Артём на миг прикрыл глаза.

Милюков. Тот самый, о ком в газетах… Который речи… Лидер партии конституционных демократов…

— Так вы, молодые люди, с «кадетами» близки?

— Ммм, нет, — замялся Костя. — Я бы сказал, мои политические взгляды… так сказать, немного радикальнее… Но, об этом, Иван Палыч, мы ещё с вами поговорим! Я надеюсь.

— А я вот — индифферентна, — Евгения махнула рукой.

Красивое лицо её, с матовой кожей и тонким аристократическим носом, вновь озарилась улыбкой. Вообще, улыбка ей очень шла… как, наверное, и любой девушке…

— Вообще, господа — ничего не понимаю в современной политике. И не хочу понимать! Так что давайте о ней и не будем, да?

«Какая мудрая девушка! — уважительно подумал Иван Палыч. — И ведь ещё так молода! Сколько ей? Восемнадцать, двадцать? По виду ведь — сущий ребенок. Однако, как рассуждает! Ну так ведь, Высшие женские… Не зря…»

Хмыкнув, доктор потёр руки:

— Вот что, коллеги! Расскажите-ка мне о поезде… о коллективе… обо всём… А то как-то Трофим Васильевич особо не распространялся. Сказал, что всё по ходу узнаю…

— О, и мы так же! — негромко расхохотался бывший студент. — Сами до всего…

Они говорили тихо, иногда даже переходя на шёпот — жилой вагон спал.

— О, это сейчас здесь пусто и грустно, — Женя поправила на голове шапочку с красным крестом… даже не шапочку — а глухой колпак, как у каких-нибудь кармелиток, скрывавший и волосы тоже. — День — два… И почти что фронт! Раненые! Уж тут скучать некогда, работы много.

— Да, скоро уже… — рассеянно заметил Бердников. — Думаю, где-нибудь в Резекне встанем. Или чуть дальше. Но, в Ригу точно не пойдем — там фронт слишком близко.

— А жаль! — сестричка неожиданно вздохнула. — Мы как-то до войны ездили в Ригу. Как славно там было гулять! Старинные дома, церковь, собор… Дом Черноголовых… Да, нынче немцы там рядом! Господи… сколько воюем уже.

— А сколько раненых может приять поезд? — поинтересовался доктор.

Женечка улыбнулась:

— Насколько знаю, рассчитан на двести пятьдесят. Но, у нас гораздо больше бывает! Всех заберем, всем окажем помощь… А потом сдадим в госпиталь!

— А куда?

— Как когда… Когда — в Москву, а когда и в Петроград. Как скажут. Где линия посвободней.

— Всё потому, что Московско-Виндавская железная дорога — однопутная, — пояснил санитар. — Вот и стоим часто. Повсюду разъезды! Стрелочники тут — главные люди.

— А я видел одного такого, сегодня, — вспомнив, Иван Палыч вдруг улыбнулся. — Мы даже перекинулись парой фраз… Забавный такой… И, кажется, далеко не дурень. Здраво так рассуждал. Кстати, а что это за квадратные фонарики повсюду на путях?

— Квадратные фонарики? — Бердников приподнял брови. — А, такие коробочки с «глазом»! Это флюгарки. Показывают, в какую сторону переведена стрелка.

— Понятно… А о людях что скажете? Ну, о коллегах?

— А люди у нас, Иван Палыч, разные! — тихонько рассмеялся бывший студент. — Ну что? Пойду, пройдусь, гляну…

— А мы — чуть погодя… — сестричка милосердия опустила пушистые ресницы. — Верно, господин доктор?

Дождавшись, когда санитар уйдет, девушка вдруг заглянула собеседнику в глаза и понизила голос:

— Вот, вы про людей спрашивали… Был тут до вас хирург… Звали его… А, впрочем, неважно… Так вот, он почти всех калеками делал!

— Как это? — удивился Иван Палыч.

— Ампутация, — Женечка сверкнула глазами. Кажется, синими… Нет! Голубыми! Хотя, здесь, в полутьме, не особо-то и разглядишь.

— Знаете, у нас ведь тоже отчёты… как везде, — шепотом продолжала сестричка. — Сколько приняли раненых, сколько операций, сколько умерло в пути… Если много умирает — для статистики плохо. Ну, вы понимаете…

— Вполне, — Иван Палыч кивнул на полном серьёзе. — Легче оттяпать, чем лечить. Возиться дольше… да и — вдруг сепсис?

— Вот именно… Имейте ввиду, вас будут заставлять! Статистка — она чревата… Не только в нашем поезде так — везде. Отчёты важнее людей! Страшно!

Женечка неожиданно улыбнулась:

— Напугала вас? Прошу простить…

— Пустое!

— А знаете, я слышала, будто у французов… или у англичан… полевым хирургам даже пилы для ампутаций иметь запрещено! Чтоб калек не плодили.

После дежурства поспать так и не удалось. Начмед и все его подчиненные бегали, как оглашенные — готовили операционный вагон к приёму раненых.

— Так, бинты все на месте? Это хорошо… Прочее? Кто-нибудь, сбегайте в перевязочный, гляньте! Я сказал — сбегайте! А то будет, как в прошлый раз… Так! Обезболивающие… Где обезболивающие? А, вот, вижу… Это хорошо… Наркоз? Аппараты? Грязные какие-то… Протереть! Протёрли? Это хорошо…

Средь всей этой суматохи Иван Палыч, наконец-то, познакомился с комендантом, прапорщиком Александром Ивановичем Сидоренко, еще довольно-таки молодым человеком лет тридцати.

Высокий, красивый, с тонкой полоской усов, он, верно, очень нравился женщинам… А как ему шла форма!

Зачем-то ведь заглянул в операционный вагон… Так ведь комендант же! И почти сразу же подошел к Ивану:

— Петров, Иван Палыч? Второй полевой хирург?

— В точности!

— Вы к нам, в штабной вагон, загляните. Там администратор, Ефим Арнольдович, забавный такой. Он покажет, где расписаться… Заодно белье получите ну и… ещё кое-что… — комендант вдруг улыбнулся. — А то сапоги ваши… Доктор — и в таких — неприлично даже! Неужто, не найдём яловых?

— Да сапоги-то… пёс с ними, — отмахнулся доктор. — А револьвер нельзя?

— А зачем вам револьвер? — прапорщик вдруг рассмеялся. — Блох в лазарете стрелять?

— Но… скоро же фронт… — нерешительно молвил Иван Палыч. — А там всякое может…

— А вот это — верно! — Сидоренко посмурнел лицом. — Вообще, вы молодец, доктор. Сколько раз я уже говорил господину штабс-капитану! Тренировать весь личный состав в обращении с оружием! Не исключая и докторов, и фельдшеров… и даже сестричек! Вот вы с винтовкой Мосина обращаться умеете? А с пулеметом? У нас на платформе есть… А?

— Ну… стрелять как-то не приходилось, — честно признался Иван.

— Ничего — научим! Дело нехитрое… Было б желание… А оно, я вижу, есть! — комендант неожиданно хлопнул доктора по плечу. — Глушаков сказал — для докторов сие дело добровольное. Но, прибавил вечное своё — «это хорошо». Так вы приходите… Вот хоть сегодня вечерком, потом времени не будет.

— А куда приходить-то? В штабной вагон?

— Ну да… А потом, вы платформу в конце состава видели?

Состав в очередной раз встал на стрелке. На открытой платформе, прицепленной в самом конце поезда, размещались два пулемета системы Хайрема Максима, укрепленные на турелях. Вся платформа была обложена мешкам с песком и приспособлена для обороны состава. Имелись и два прожектора.

— Лично моя заслуга! — показывая, скромно признался комендант. — Турель! На водном охлаждении! В иных поездах такой нету… Спросите, почему турели? Потому что главный наш враг — аэроплан! Да, конечно, согласно международной конвенции, вражеские аэропланы не должны бы обстреливать санитарные поезда… Однако, увы — случается всякое… Для начала потренируетесь со мной в качестве второго номера… Подавать ленты тоже надо правильно! Вот, понимаете вот эту планку…

Вроде бы, Сидоренко показывал всё быстро и правильно… но, как-то не так… Правая рука его как-то плоховато действовала… да…

— Имеете ранение в руку? — без обиняков спросил Иван.

— Да… Но, позвольте! Как вы узнали?

— Я же хирург!

Вместо ответа прапорщик лишь покачал головой и присвистнул.

— Здравия желаю, господин комендант!

— А вот и наш второй, — оглянувшись, пояснил Сидоренко. — Санитар Константин Бердников.

— Да мы знакомы…

Это был довольно большой город в Рижской губернии. Кажется, Резекне… Красивый вокзал, брусчатка… И раненые! Очень много раненых. Казалось, их везли отовсюду — катили на катках по платформе, подвозили на санитарных автомобилях и автобусах, а некоторые, неумело перевязанные, шли пешком, сами по себе… Их тут же распределяли по вагонам.

— В первый лазаретный… в первый лазаретный… — осматривая раненых, громко распоряжался Трофим Васильевич. — Так! Этих — немедленно в перевязочный! Иван Палыч — примите…

— Есть!

— Второй лазаретный… перевязочный… лазаретный… Эй, фельдшера! Вы, вы, я вам говорю же! Не толпитесь вы так! Не создавайте толпы…

— Да мы не…

— Это хорошо! Эй, солдатик… А ты куда? Что болит, спрашиваю?

— Да что-то тошнит…

— В изолятор!

Так провозились почти что полдня: ни присесть, ни перекусить, даже попить и то некогда! Права оказалась сестричка Женечка — скучать тут некогда!

Наконец, паровоз дал долгий гудок — тронулись.

— Интересно, куда мы теперь? — войдя в операционный вагон, поинтересовался Иван Палыч. — В Москву или в Петроград?

Так просто спросил, не конкретно кого-то…

— Ни туда, и ни туда, а ближе к Риге, — пригладив лысину, отозвался Завьялов.– Там, на полустанке, надо людей забрать. Два санитарных автомобиля. Личный приказ командующего фронтом, генерала Рузского. Ну, места есть — заберём… Правда — погода та еще! Слишком уж ясно.

За окнами тянулись широкою полосою заснеженные поля, вперемешку в рощицами. По светлому плевому небу медленно ползли серые кучковатые облака, напоминавшие разрывы снарядов.

— О, слышишь? — Степан Григорьевич полня вверх указательный палец. — Канонада! Фронт-то рядом уже…

Загудел паровоз. Вот и станция. Какие-то сараи, барак… Унылая поземка в чистом поле…

— Петров! — вышел из своего закутка начмед. — Мы тут распределим — не так уж раненых много. А ты в штабной загляни срочно. Что-то тыловики со званием твоим напутали… И соответственно — с жалованием!

Что ж…

— Вы, Иван Палыч, коллежский регистратор, так? — первым делом осведомился администратор Ефим Арнольдович.

Вытянутое, с бакенбардами, лицо его напоминало физиономию какого-то старорежимного чиновника и выглядело забавно. Как и нарукавники.

— Да, коллежский регистратор, — доктор кивнул. — Я же университет кончил всё-таки!

— А тогда какого ж ляда вас записали в рядовые? — ахнув, Ефим Арнольдович засучил нарукавники. — Понимаю, вопрос не к вам… Вот же черти тыловые, напутали! А нам теперь исправлять…

— Чин коллежского регистратора в армии соответствует прапорщику, — незаметно подошел комендант. — Так что мы с вами, Иван Палыч, в равных чинах будем!

— Дело не в чине — в жалованье, — администратор педантично хмыкнул. — Семь с полтиной или сорок пять⁈ Вопрос, мои господа, непраздный. Срочно надо в штаб фронта передавать, в Резекне остановку делать… А как вы думали? Денежки-то казенные! Если что, чьи головы полетят?

За окном вдруг послышался какой-то гул, и все дружно повернули головы…

— Аэроплан! — присвистнул Ефим Арнольдович.

Иван Палыч тоже всмотрелся, заметив появившийся в небе самолетик, чем-то похожий на бумажную птичку… с черными разлапистыми крестами на крыльях и фюзеляже!

— Ничего страшного, — расслабленно протянул прапорщик. — Это «Таубе» — «голубок». Наблюдатель. Бомбовой нагрузки у него нет, пулемета — тоже. Нестрашно…

— А вот это — страшно! — Сидоренко вдруг побледнел, увидев еще один аэроплан с черными крестами! Быстрый, стремительный, дерзкий…

— «Альбатрос»! Этот может и бомбой… Эх!

Забыв про шинель, прапорщик бросился на платформу… Не рассуждая, Иван Палыч тут же вскочил на ноги и помчался следом…

Биплан с черными крестами на крыльях уже заходил на вираж!

— Ах ты ж, сука! — припадая к пулемету, выругался комендант. — Не видишь, что санитарный поезд? А ну, Иван… ленту! Ага…

Заложив крутой вираж, «Альбатрос» спикировал на платформу, словно углядевший добычу коршун!

Громыхнул одиночный выстрел…

Доктор повернул голову — упав на мешки с песком, санитар Костя Бердников лихо палил из винтовки! В белый свет, как в копеечку. Вернее — в небо.

— Ну, вот тебе! Н-на!

Грянула злая хлёсткая очередь!

Ещё одна…

Что-то просвистело, взорвалось… Платформу окутало чёрным…

Но и вражеский самолет отвернул от цели! Полетел, завывая и исходя сизым дымом… и врезался в землю где-то за рощей.

Хороший вышел взрыв!

— Ага-а! — радостно закричал прапорщик. — Вот тебе! Есть.

Кто-то громко застонал рядом. Иван Палыч поверну голову.

— Господи… Бердников! Костя! Эх…

— Готовьте к операции, — осмотрев раненого, приказал штабс-капитан Глушаков. — Давай, Иван Палыч, работай! Не всё по птичкам стрелять… Вы что скажете, Степан Григорьевич?

— Думаю, ногу придется отнять.