Земский докторъ. Том 3. Санитарный поезд

Глава 5

Только с крепкими ругательствами удалось добиться нужного результата — отгрузки коробок в кухонный вагон. Пока водитель грузовика делал разворот машины случилась интересная встреча.

— Иван Палыч? Вы? Неужели вы? — раздался совсем юный голос за спиной.

Доктор обернулся.

К нему ковылял на костылях одноногий парнишка, судя по форме — солдатик.

— Иван Палыч, не признали? — улыбнулся подошедший.

Молодое еще совсем лицо, в отличие от глаз — те совсем были не молодыми, словно повидавшими уже многое.

— Постой… — лицо и вправду было знакомое. Иван Палыч пригляделся. — Рядовой Елисей Тереньтев! Лечился в Зарном у меня!

— Узнали! — рассмеялся тот. — А думаю — вы не вы стоите? Ну и подошел вот. Вы!

Он осмотрел доктора.

— И Вас получается забрали, раз тут, на станции у санитарного поезда стоите?

Иван Павлович кивнул.

— А ты…

— После лечения у вас в Зарном вернулся на службу. А потом…

Он кивнул культу.

— Бой был… бомбой… ничего не помню! Только глядь — а ноги то нету! В общем, на списание пошел. Да ладно обо мне. Расскажите, как там Зарное? Как там Аглая? Как там… Марьяна?

Иван Палыч вспомнил, что парнишка, пребывая в сельской больничке, часто захаживал к Марьяне, а та только и была рада. Симпатия у них имелась обоюдная. Девушка даже провожала его, когда тот уходил.

— Марьяна? Да нормально, выздоровела, к Степану из Камня, к деду своему, вернулась. На охоту ходит.

— На охоту? Во дела! Ну да, она девушка боевая!

Было видно, что упоминание о любимой согрело душу Елисею.

— Так, а что же ты? — спросил Иван Павлович. — Куда теперь?

— Да не знаю. Домой, говорят. Вот толкусь тут на станции, не решаюсь все билет взять. Зимой на печи, летом в траве… не по мне это. Не хочу. Скука.

— Коли на списание, то и езжай в Зарное, проведай Марьяну, — предложил доктор. — Небось соскучилась.

— Поехать? — оживился Елисей.

И тут же сник.

— Да теперь — кто я? — он кивнул на культю. — Не полный комплект.

— А что же ты теперь, не человек что ли? У нас в селе по-прежнему нужны люди — дефицит мужской силы. Да ты и не представляешь, как там о тебе вспоминают. Марьяна — особенно. Спроси хоть кого.

— Правда? — глаза парня загорелись.

Доктор кивнул.

— Правда-правда.

Солдат усмехнулся, но в глазах — как будто вспыхнула тёплая искра.

— Да как-то боязно…

— Бояться и стыдится — это если б ты сдался. А ты выжил. Ты должен не бояться — а гордиться. Как героя встретят. Смело езжай.

Секунды тянулись. Потом Елисей поднял глаза, кивнул и улыбнулся по-настоящему.

— Поеду, Иван Павлович! Вот прямо сейчас и поеду в Зарное. Верно ты сказал. Прям словно камень с души скинул! Спасибо тебе! Эх, цветов бы где купить — да где взять зимой?

— Конфет возьми, — подсказал доктор. — Марьяна их любит.

Елисей схватил руку доктора и долго жал ее, рассыпаясь в благодарностях. Потом, попрощавшись, ушел договариваться с каким поездом можно уехать в Зарное.

Иван Палыч проводил его взглядом и пошел к кухонному вагону — туда уже подкатил грузовик.

Помогая водителю затащить груз, Иван Палыч с удивлением обнаружил, что тушенка не такая, к какой он привык. Банки большие, как противогазные фильтры, жесть крепче — из такой нынче иномарки делают. И буквы нерусские…

— Ну, доктор, принимайте добро, — сказал запыхавшийся после беготни водитель, поправляя шапку. — Трофейная, видать, тушёнка. Немецкая, поди.

Иван Палыч, освещая фонарём, осмотрел коробки. Доски были крепкими, с клеймом «Konservenfabrik Bremen». Пересчитал. По двадцать банок в каждой коробке. Не густо, с учетом общего количества людей. Только в супчики и добавлять, для мясного запаха.

Пришел Ефим Арнольдович.

— Ну?

— Вот, — кивнул он на коробки.

Администратор зафыркал, начал осматривать товар.

— Не густо. Странные какие банки. Немецкие что ли?

— Похоже на то.

— Ну да ладно, что есть. Поди не потравимся? Ладно, Иван Павлович, отдыхай. Считай, справился, скоро уже поедем. Я чуть позже запишу в журнал. А товар — под замок!

Появился Сидоренко. Увидев доктора, улыбнулся:

— Иван Палыч, что тут у вас? Все получено?

— Тушёнку принял, Александр Иванович, — ответил доктор. — Две коробки, сорок банок.

Сидоренко кивнул, доставая записную книжку.

— Отметим. Молодец, что проверил. А то с тыловиками глаз да глаз. — Он сделал пометку карандашом и взглянул на платформу. — Кстати, все наши на борту?

— Сейчас проверю, — сказал Иван Палыч и пошёл вдоль вагонов.

Ходячие раненые, курившие на платформе, уже забрались в лазаретные вагоны, помогая друг другу и никого видно не было.

Иван Палыч обошёл поезд, заглянув в каждый вагон. Фельдшеры, сёстры милосердия, санитары — все были на местах. Убедившись, что никто не потерялся, доктор вернулся к Сидоренко.

— Все в вагонах, Александр Иванович. Можно отправляться.

Сидоренко кивнул, ушел в машинное отделение. Через несколько минут паровоз издал протяжный гудок, дёрнулся, колёса заскрипели, и платформа Ржева-Балтийского начала уплывать в темноту.

Снилось Зарное, укрытое пушистым снегом. Снилась Анна Львовна, стоящая у окна и ждущая его. Снился он сам, пробирающийся к Анне Львовне через этот снег на костылях… глядь вниз — а ноги то нету!

Иван Палыч проснулся резко, словно от толчка. Остановка?

В проёме показался санитар Терещенко.

— Иван Палыч, не спите?

— Не сплю, — хрипло ответил доктор, поднимаясь и вытирая со лба холодный пот. — Что такое? Пациенты?

— Нет, там комендант зовёт.

— Дай хоть умоюсь, а то в штабной топать в таком виде…

— Не в штабной вагон, — ответил Терещенко. — А в кухонный. Срочно.

Что-то неприятно зашевелилось под сердцем.

— Что случилось? — спросил доктор, запахивая шинель.

Терещенко пожал плечами.

— Не сказал. Идёмте.

Иван Палыч, нахмурившись, последовал за санитаром. Слабо верилось, что у кого-то случился еще день рождения и приглашают праздновать. Среди ночи не празднуют. Среди ночи только горюют…

Поезд мерно покачивался, за окнами мелькали заснеженные леса. Сколько их, необъятных, дремучих? Не счесть.

В кухонном вагоне пахло кашей. Прапорщик Александр Иванович Сидоренко стоял у деревянной коробки с тушёнкой. Его лицо, обычно оживлённое, теперь было хмурым.

— Иван Палыч, доброе утро, — начал Сидоренко, но в голосе не было тепла. — Правда до утра еще пару часов.

— Доброе, Александр Иванович. Что-то случилось?

— Случилось, — кивнул тот. — Сколько вчера банок приняли?

— Сорок. По двадцать в каждой коробке. Ефим Арнольдович записал в журнал. А что такое.

— Да ты сам глянь.

Иван Павлович наклонился к коробкам. Увидел в одной сломано несколько досточек. А внутри… зияли два пустых места.

— Тушёнка пропала. Две банки. Было сорок, как ты вчера считал, а нынче — тридцать восемь.

Доктор пересчитал: точно, тридцать восемь.

— Вот ведь… — на губах навернулось крепкое ругательство, но Иван Палыч сдержался.

— Кто мог взять? — спросил он, глядя на Сидоренко.

— Это я и сам хочу узнать, — буркнул комендант. — Вагон запирали. Ключ у меня. Тушенку ты грузил. Получается, никто кроме нас и не мог вроде бы как.

— Вы думаете это я взял?

— Нет, про тебя я так не думаю, ты нормальный парень. На такое не способен.

— Откуда такая уверенность? — улыбнулся Иван Палыч.

— Вижу. Поверь мне — я тут не первый год работаю, людей насквозь вижу.

Сидоренко потёр усы, задумался.

— Поэтому и вызвал тебя. Хотел спросить — ты когда тушенку принимал или тут разгружал ничего подозрительного не видел? Или кого-то из людей, кто терся рядом.

— Нет, никого не было, кроме нас Ефима Арнольдовича.

— Ну дела! Иван Палыч, вчера твой кулон пропал. А нынче — тушёнка. В поезде вор получается завёлся.

— Получается, что так, — хмуро кивнул доктор. — Куда следует заявить?

— Это не поможет, — отмахнулся комендант. — Мы сегодня здесь, завтра там — поезд на месте не стоит. Кто будет выяснять где мы две банки тушенки потеряли? Скажут — сами слопали, а заявление написали, чтобы следы отвести. Вот и все дела. Да и шум только создадим, воришка на дно пойдет. Нет, тут нужно осторожно и незаметно его вычислить. Самим. А потом по законам военного времени… спросить у него за воровство у своих.

— А как мы его вычислим? По губам в жиру и мясному запаху изо рта? — вздохнул Иван Павлович.

Сидоренко задумался.

— А хоть даже и так! Скоро завтрак — давай в две пары глаз приметим кто как ест. Если этот вор сразу все слопал, то видно будет сразу. После двух банок мясных консервов обычная постная каша знаешь в горло с трудом лезет.

— А если нет? Если не обнаружим никого?

— А если нет… — Сидоренко растерялся. — То придумаем что-нибудь еще! Что пристал с вопросами? Война план покажет.

Во время завтра все ели за обе щеки, кашу уминали так, что только ложки гремели. Лишь только Иван Палыч да Сидоренко кисло ковырялись в тарелках, все больше растеряно глядя по сторонам.

Преступника конечно же не нашли.

— И что теперь? — спросил Иван Павлович после завтрака.

Сидоренко лишь пожал плечами.

— Не знаю. Ищем. И примечаем.

После ужина разошлись кто куда — оставалось еще десять минут на свои нужды.

Иван Палыч, не находя себе места после утреннего разговора с Сидоренко о пропаже тушёнки и неудачи за завтраком, решил проветриться. И холодный воздух тамбура идеально подходил для этого.

Потирая виски, доктор прислонился к стене. Что за напасть такая? Впрочем, что-то такого стоило ожидать. Война, голод, нехватка провизии — конечно же найдутся и те, кто не посмотрит на такие мелочи, как угрызения совести. Нужно было внимательней следить за провизией.

Дверь тамбура скрипнула и в проёме показалось крысиное лицо Мишки Бублика.

— Не помешаю, доктор?

— Не помешаешь.

Мишка вошел. В зубах торчала папироса.

— После такой сытной каши не грех и табачком себя побаловать!

Он принялся шарить по карманам засаленного бушлата в поисках спичек. Иван Палыч отвернулся, не желая продолжать разговор. Но тут раздался тихий звяк. На пол, прямо под ноги Бублику, упал знакомый золотой кулон — тот самый, с тонкой гравировкой цветка!

Доктор замер, не веря собственным глазам. Кулон! Его кулон! Пропавший…

Но самое удивительное было в другом. Бублик даже не пытался спрятать украшение. Напротив, лениво поднял, обдул от пыли, стал любоваться, как ребенок хвастается перед сверстниками новой вещью.

— Это что у тебя? — холодно спросил доктор.

— А, безделушка. Выиграл в карты, господин доктор. Чего уставились? — не замечая подвоха, ответил Бублик. — Нравится? Красивая вещь.

Иван Палыч стиснул кулаки так, что побелели костяшки. Он что, издевается⁈ Врезать бы ему!

Но Иван Палыч сдержался. Спросил:

— А где раздобыл такую вещь? Дорогая, небось?

— Дорогая, — довольно кивнул тот. — Золото! Выиграл!

— У кого?

Бублик, почуяв вдруг неладное, замялся. Его глаза забегали, как у загнанной крысы.

— Да… не ваше дело, Иван Палыч, вы уж простите. Чего прицепились? — Он сделал шаг к двери, но доктор преградил путь.

— Михаил, ты постой уходить.

— Чего это?

— Вот этот кулон — мой, — тихо, но твёрдо сказал Петров. — У меня его украли. Вчера, на дне рождения Сидоренко. А теперь он у тебя вдруг оказался. Знаешь, что за кражу бывает? Уголовная статья и каторга, Михаил. Говори, у кого взял, или Глушакову доложу.

Бублик побледнел, его пальцы задрожали, спички посыпались на пол.

— Иван Палыч, вы что… я не крал! — выдавил он. — Не крал!

— Как же он у тебя оказался? Подбросили?

— Говорю же, что за карточный долг отдали.

— Кто? Ну? А то на каторге сгною! Веки тебе как дырки у носков залатаю ночью! Говори!

— Это… это Сверчок мне отдал! За долг! Он мне двадцать рублей должен, ну и… сунул этот кулон, сказал, что ценный. Я не знал, что ваш!

Иван Палыч нахмурился. Сверчок… А ведь всё сходилось. Санитар ещё в тамбуре жаловался на долг Бублику, плакался, а потом, заметив кулон, еще спрашивал, золотой ли он. Неужели рыжий санитар решился на кражу? Вот ведь детдомовский! Ловко стырил!

— Возвращай кулон!

Бублик осклабился.

— Вернуть? Да я его честно получил! За долг мне его отдали. И что он чужой — не знал, клянусь! Не верну, господин доктор. Да ты что! Я тут ни причем, со Сверчком разговаривай.

— Ты, шулер, или вернёшь, или на каторгу отправишься!

Бублик, прищурившись, вдруг хмыкнул.

— Каторга, говоришь? Не надо меня ей пугать — пуганный. А давай, доктор, по другому лучше сделаем. Сыграем. Так честно будет. Три карты перед тобой, рубашкой вверх. Угадаешь какая туз пиковый хоть разок — забирай свой кулон. Проиграешь — отдашь шинель. Ну, идёт?

Иван Палыч задохнулся от возмущения.

— Ты смеешь мне, врачу, в карты предлагать играть? Еще и шинель ставить?

Но взглянув на кулон, понял: иного пути нет. Сверчок, отдавший его Бублику за долг, уже не поможет. А сам Бублик просто так не отдаст — задохнется от жадности, но не отдаст.

— Уверен, что хочешь сыграть? — ухмыльнувшись, спросил доктор.

Мишка кивнул.

— Ладно, чёрт с тобой. Играем, — махнул рукой Иван Павлович. — Но смотри, я предупреждал.

Бублик, ухмыляясь, достал свою засаленную колоду, ловко вытащил три карты.

— Смотри, доктор, вот они, три карты. Вот туз, — он перевернул одну, — угадаешь где он — кулон твой.

Он перетасовал карты и разложил их рубашкой вверх прямо на полу в тамбуре. Потом принялся менять местами — нарочито медленно.

— Подходи, не зевай, карту первым называй, туз поймаешь, приз узнаешь, эй, гусар, забирай самовар! Ну, Иван Палыч, где туз?

Мишка противно ухмыльнулся. Из всего выходило, что туз слева — Бублик показал его и уложил в центр, а потом передвинул только два раза. Но не все так просто. Иван Палыч улыбнулся. Уловку эту он понял сразу. И указал на среднюю карту.

— Уверен? — переспросил Бублик. — Может, еще подумаешь?

— Уверен. Переворачивай.

— А может…

— Переворачивай, — с нажимом произнес доктор.

Бублик нехотя перевернул — туз пик.

— Первый разминочный! Я тебе поддавался. Давай еще раз! — воскликнул он.

И тут же разложил карты. Иван Палыч даже не успел ничего возразить.

Бублик вновь принялся крутить карты. И вновь все тот же обманный маневр, только в этот раз карта должна была быть в центре.

— Здесь, — сказал Иван Палыч, указывая на карту справа.

— Да как так⁈ — выдохнул Бублик, переворачивая карту. Там оказался туз.

— Бублик, я тебе совет один дам, — произнес Иван Палыч, забирая у него колоду и начиная ее тасовать, да так быстро и ловко, что Мишка открыл рот от удивления. Санитар с удивлением обнаружил, что доктор умеет делать и двойной обманный, и шараду, и срезку, причем тройную, и даже купеческий, который у него никогда не получался.

— Как… — выдохнул он.

— Не играй, Бублик, с теми, кого не знаешь, — он вернул карты. — А теперь отдавай кулон.

— Как вы так… где научились? — спросил Бублик. И шепнул: — Сидели?

— Сидел, за партой в медицинском институте! — улыбнулся Иван Палыч.

И не соврал. Профессор Сибиряков научил его всем этим трюкам, но не для того, чтобы дурить и обманывать людей, а чтобы доктор научился контролировать пальцы, выработать мелкую моторику, которая так важна хорошему хирургу.

— Я твои фокусы с тасовкой с первого раза просёк. — Он бросил колоду на ящик. — Кулон давай.

Бублик, сглотнув, нехотя вытащил кулон из кармана и швырнул доктору. — Забирай, доктор… Чтоб тебя… — Он юркнул в вагон, чуть не споткнувшись о порог.

Иван Палыч сжал кулон в кулаке, чувствуя, как гнев сменяется облегчением. Уже и не рассчитывал, что удастся найти потерю.

«Но радоваться будем потом. Сейчас найти Сидоренко и рассказать о том, что стало известно. Эх, Сверчок…».

В штабном вагоне пахло махоркой и чернилами. Сидоренко, в начищенной форме, листал бумаги за столом, его лицо, ещё вчера весёлое на дне рождения, было хмурым.

Иван Палыч, кашлянув, шагнул вперёд.

— Александр Иванович, дело есть, — начал он, голос был глухим. — Я знаю, кто стащил тушенку.

Сидоренко оторвался от бумаг.

— Говори.

И Иван Павлович рассказал о недавней встрече с Бубликом. Сидоренко слушал молча, лишь качая головой.

— Сверчок, значит, — почесал он подбородок, когда рассказ был закончен. — А ведь похожее на то. Жуликоватый малый. Вместе с этим Бубликом. Пойдём, разберёмся. Если правда, обоим не поздоровится! И Бублику всыплю, за то что в карты играет. И Сверчку — того вообще под суд отдам, негодяя! — Прапорщик схватил шинель, кивнул доктору: — Веди, Иван Палыч. Где этот негодяй?

В жилом вагоне было тихо. На нарах, в углу, скрючившись под тонким одеялом, лежал Сверчок. Его рыжие вихры торчали в разные стороны, лицо, обычно усыпанное веснушками, было бледным, как снег. Санитар не шевелился, только тихо мычал, прижимая руки к животу.

Сидоренко, шагнув к нему, рявкнул:

— Сверчок! Фёдор Прокофьич, подъем! Чего это ты в рабочее время разлегся? Разве была дана команда «отбой»?

Сверчок не ответил.

— Как ты смеешь, скворец ты в штанах, воровать у своих? Тушёнку с кухни, кулон у доктора! Под суд пойдёшь, крыса! Лично пристрелю тебя, сволочь! — Его голос гремел, санитары на соседних нарах вскинули головы.

Но даже после этого Сверчок не встал, лишь жалобно промычал, глаза его, мутные, приоткрылись.

— Не… брал… — еле выдавил он, голос дрожал, как струна. — Живот… больно… ой—ей-ей! — Он скорчился сильнее, лицо исказила гримаса, пот выступил на лбу.

Иван Палыч, стоявший за Сидоренко, нахмурился.

— Александр Иванович, погодите! — произнес доктор, оттесняя прапорщика. — Он отравился! Тушёнкой, видать, той самой, что украл.

Сидоренко замер, гнев сменился удивлением.

— Отравился? — переспросил он, глядя на Сверчка. — Ты серьёзно, Петров?

Иван Палыч, склонившись над Фёдором, приложил руку к его лбу — горячий, пульс нитевидный.

— Жар, слабость, боли в животе, — пробормотал доктор. — Тушёнка, если испорчена, могла ботулизм дать. Или дизентерию. — Он взглянул на Сидоренко. — Надо в лазарет, промыть желудок, уголь дать. Быстро, иначе не вытянем.

Сидоренко, стиснув челюсти, кивнул.

— Вот ведь бестолочь деревенская! И тут повезло! Сколько тушенки за раз съел, убогий? Все две сразу?

— Нет, — промычал Сверчок. — Половину банки.

— Это что же, его с полбанки так скрутило? — удивился Сидоренко.

— Значит отравлена или испорчена, — ответил Иван Палыч. — Нужно срочно промывание, пока не помер.

— Ну Сверчок! — зашипел Сидоренко. — Если ты притворяешься, если обманываешь меня сейчас… Вот ведь язва! Бери его, Иван Палыч. Лечи. Не хватало мне, чтобы он тут копыта откинул! Но потом — разберёмся! Сделай ему клизму — двойную, за каждую банку, что он украл.

Сверчок замычал.

— И не надейся, что в этот раз тебе повезет, — добавил Сидоренко. — Не долго тебе осталось. Отпелся, Сверчок.