Земский докторъ. Том 3. Санитарный поезд

Глава 11

Вот так встреча!

— Знакомый твой? — деликатно спросил Глушаков.

Иван Павлович кивнул.

— Знакомый, очень хороший знакомый.

Глушаков и Сидоренко переглянулись.

— Ладно, тогда не будем мешать, — сухо сказал комендант.

— Ну? И какого же важного начальника ты сын? — улыбнулся, доктор посмотрев на Субботина.

Тот не ответил, лишь покосился на только что вошедшего в тамбур Завьялова, да, достав из кармана шинели портсигар, вытащил папироску.

— Ого! «Фамоз»! — подойдя, усмехнулся Завьялов. — До войны тридцать копеек за десять штук стоили, а уж сейчас и не знаю. Впрочем, такому человеку не дешевые же курить! Угостите?

— Да, пожалуйста! — пожав плечами, Аристотель протянул портсигар.

Оба закурили. Субботин вдруг закашлялся, так, что Степан Григорьевич участливо похлопал его по спине, выпустив дым, покосился на коллегу:

— Смотрю, вы старые знакомцы. Секретничаете?

— Да так… Раньше пару раз встречались, — уклончиво отозвался Иван Палыч. — Вот, вспоминаем общих знакомых.

— Хорошо таких знакомых иметь. Поди всё — высший свет?

Завьялов рассмеялся. Смех его вдруг показался Ивану неприятным, каким-то ненатуральным, напускным, недобрым. Впрочем, чего ждать от такого коллеги? Чуть не подрались… взрослые люди, хирурги… Срам!

Ишь, стоит, выспрашивает. Докуривал бы уже скорее да уходил бы.

При Завьялове разговаривать не хотелось. А тот и не думал уходить.

— А вы, значит, в Петроград? — Степан Григорьевич перевел взгляд на Субботина. — Эх, хороший город! Когда-то доводилось частенько бывать… Да-а-с, частенько… А вы там где жили?

— Да мы, в общем, в пригороде… — молодой человек явно замялся… и снова закашлялся.

— Вижу, с непривычки? — гаденько улыбнулся Завьялов. — Понимаю. Поди, «Герцеговину Флор» раньше курили? Портсигар какой красивый у вас. Вижу, серебро… Фамильный?

— Трофейный, — Аристотель покусал губы.

Нынче он сильно изменился: исхудал, повзрослел, и вообще, сделался солиднее. Даже отпустил куцые рыжеватые усики. И держался так… как человек уже много чего повидавший. Сразу было видно — фронтовик, и не штабной — окопный. Таких людей доктор различать уже научился. К тому же ещё и видавшая виды шинель с погонам младшего унтер-офицера. Дослужился уже… Быстро! В окопах нашивки зря не дают…

— Ну, пожалуй, пойду… Секретничайте дальше!

Приоткрыв дверь тамбура, Завьялов выбросив окурок и, уже уходя, вдруг обернулся:

— Забыл спросить… А мы вас прямо до Петрограда доставим? Так сказать, в родные пенаты?

— Нет, — Субботин нервно дернул шеей. — Думаю, меня встретят раньше. И уже очень скоро, да.

— Ну, слава Богу, — погладив лысину, скривился не в меру любопытный хирург. — Значит, на Москву повернем. А то у нас, знаете, раненые…

Махнув рукой, Завьялов окатил коллегу недобрым взглядом и скрылся в вагоне.

— Ну, наконец-то, ушёл! — перевел дух Иван Палыч.

Только он так сказал, как в тамбур вошла Женечка. Поздоровалась.

— И вам не хворать, Евгения Марковна!

Сестричка чуть задержалась, и видно, хотела что-то спросить, или вообще — поболтать с новым человеком, но, наткнувшись на холодный глаза доктора, поспешно покинула тамбур.

— Вот ведь! Не дадут поговорить, — Иван Палыч пристально посмотрел на Субботина.

— Как Зарное? — вдруг спросил тот. — Вы давно оттуда?

— Да больше месяца уже… А кажется — годы прошли!

Юноша согласно кивнул:

— На фронте — оно так… Значит, забрали? Сейчас, говорят, всех берут — особенно врачей. Нехватка.

За окном проносился унылый заснеженный лес. Мерно стучали колеса.

— А в Зарном всё, как обычно, — чуть помолчав, протянул доктор. — Но, есть и недобрая весть. Отца твоего арестовали. Вместе с Сильвестром.

— Арестовали? — Аристотель невольно дернулся. — Ну, этим и должно было когда-нибудь кончиться. Тем более, в компании с Сильвестром. Эх… хорошо, мать успел отправить. Не так давно письмецо от нее получил! А отца… Отца, честно говоря, жаль.

— Жаль? — не сдержавшись, переспросил доктор.

— Не глупый же человек… был. Всё водка да морфин… чванство это дурацкое… Эх… Если бы не это все, глядишь по другому все бы было.

Махнув рукой, унтер выбросил недокуренную папиросу и усмехнулся:

— Угадал ваш коллега. Не привык я к таким… У нас, знаете, в окопах махра. Ох, Иван Палыч… не ожидал что вы — здесь! Это как же вас… Единственный же доктор! А кто же теперь в Зарном, в больнице? Нового, получается прислали?

— Да нет, — вдруг улыбнулся хирург. — Аглая пока справляется.

— Аглая⁈ — рыжеватые брови парня удивленно поползли на лоб. — Эта та девчонка-то? Она ж неграмотная! В школу не ходила — точно.

— Ничего, Аристотель Егорович. Выучилась! Ты, я смотрю, тоже не в рядовых ходишь?

— А, вы про погоны… Это под Виндавой. Тяжелый был бой… Наши из окружения выходили… Мы прикрывали… — вздохнув, Субботин вновь вытащил портсигар. — А вообще, война — мерзкая штука.

Вот с этим доктор был полностью согласен, правда, вслух ничего не сказал.

— Иван Палыч! — покрутив папиросу в руках, парень поднял глаза. — Вижу, вы в догадках теряетесь? Но, поймите, не всё я могу рассказать.

— Да я понимаю, что просто так, за кем ни попадя, целый состав не отправят, — покивал доктор. — И лишнего, как ты заметил, не выспрашиваю.

— Но, кое о чём всё же намекну…

Убрав папиросу обратно в портсигар, Субботин покусал губы и мечтательно посмотрел в окно, на пробегавшие мимо ели:

— Может быть, вы потом и в Зарном расскажете… когда вернётесь. Я же… Я даже не знаю — в окопах долго не живут. Ах, Иван Палыч, верно, это судьба, что мы с вами встретились! Хоть какая-то память обо мне останется… надеюсь, что добрая… Вы про братания слышали?

— Ну-у, вообще, да, — доктор отрывисто кивнул. — Раненые рассказывали. Это когда наши с немцами… ну, в гости друг к другу ходят, что ли. Вместо того, чтоб стрелять.

— Именно так, — скупо улыбнулся унтер. — Вот и у нас бывало… Начальство, конечно, с этим боролось… Кое-кого расстреляли даже! Да вот только потом тех, кто отдал приказ… и самих убитыми нашли. Фронт — дело такое! Потому, братались и дальше… И вот как-то подошёл ко мне один наш поручик… из фронтовой разведки. Хороший парень, от пуль не прятался… Не просто так подошёл, с приказом… даже, скорей — с просьбой…

Как понял доктор, Субботин должен был во время братания выйти на конкретные немецкие позиции… и кое-что у кого-то забрать. У кого и что именно — Аристотель не рассказал — тайна. Но, видно, что сведения были очень важные. Раз уж целый поезд завернули!

— Понимаете, Иван Палыч, там мне и на словах много чего передали. Память-то у меня хорошая. И поручик тот это знал, — молодой человек усмехнулся. — Так что я теперь — носитель самых страшных секретов и тайн! Ну да ничего, скоро всё это закончится. Думаю, что сегодня уже…

Стучали колеса.

Рядом, за дверью вдруг послышались чьи-то возбужденные голоса… и в тамбур вошли четверо. Четверо солдат из тех раненых, что уже начинали выздоравливать и постоянно курили. Впрочем, эти вышли не покурить.

— А, это ты, значит? — один из раненых, с жёлтым отёчным лицом, с недобрым прищуром глянул на Аристотеля. — Это, значит, из-за тебя мы чуть не замёрзли.

— Доктор! — кто-то из солдат тронул Ивана Палыча за рукав. — Тебе бы уйти лучше.

— Да-да, — осклабился желтолицый. — Уходите, господин доктор, от греха… А мы тут… поговорим!

— Ни о чём вы тут не погорите! — твёрдо возразил Иван Палыч. — Парни! Не нужно искать себе проблем. Бунт в воинском эшелоне, это, знаете ли чревато! Или вам прошлого раза не хватило?

— Ах ты ж… Ну, было бы предложено…

В руке его вдруг сверкнул нож!

Кто-то уже открывал дверь вагона… Два трупа — на улицу… И всё!

— Стоять всем!

Из кармана шинели Субботин спокойно вытащил пистолет. Маленький «женский» «браунинг». Передернув затвор, недобро прищурился. И вдруг пристально глянул на желтолицего заводилу.

— А мы, кажется, с тобой виделись.

— Я со многим виделся… — в голосе раненого не было никого страха, скорее — ненависть и угроза.

— В блиндаже, под Двинском… у товарища Артёма.

Желтолицый удивленно моргнул:

— Т-ты… Ты знаешь товарища Артёма?

— Знаком… — уклончиво отозвался унтер.

— Что ж ты сразу-то… Эх! — убрав нож, вояка махнул рукой. — Это свой. Пошли, парни.

Может быть, доктору и показалось, но, когда раненые уходил, в дверях, за ними промелькнула вдруг знакомая лысина.

Завьялов? Не он ли всё это устроил? Как тогда, на перегоне…

На какой-то станции в поезд заскочили мальчишки. И когда только успели, стояли-то меньше минуты?

— Картошечка горячая, в мундире! Недорого!

— Куличи, куличи!

— А вот кому блинов на постном масле!

— Да побойтесь Бога, парни! — шутили раненые. — Какие блины? До Масленицы-то еще далеко!

— Газеты! Газеты! Свежие газеты! Знаменитый сыщик Кошко арестовал харковских грабителей!

— Свежие газеты! «День», «Новое время», «Псковские ведомости»!

— Петроградский сыщик против харьковской банды!

Вообще-то, по инструкции не положено было пускать в состав посторонних, но и начмед, и комендант закрывали на это глаза, понимая, что развлечений здесь мало, да и хоть как-то разнообразить казенную пищу — тоже неплохая вещь.

— Пироги! Пироги с капустой!

— «День», «Псковские ведомости»!

— Новое дело Аркадия Францевича Кошко!

— Преступление века раскрыто!

Пироги с блинами раскупили вмиг. То же касалось и газет. Даже кормящая мамочка — Марина — и та не выдержала, выглянула из своего занавешенного простынёй закутка:

— Это про то ограбление, что сразу после Рождества?

— Да, да, барышня! Петроградский сыщик Кошко раскрыл дело!

— А ну, дайте-ка газетку!

Распродав весь свой товар, юные торговцы исчезли — просто спрыгнули на длинном подъеме, когда став резко замедлил ход.

Слава Богу, газеты отвлекли всех от «папашиного сынка» Субботина. Да тут и не маячил на глазах.

После обеда, передавая друг другу газеты, народ деятельно обсуждал новости знаменитого Харьковского дела. И впрямь, дерзкое ограбление банка «Общества взаимного кредита» в Харькове, было, пожалуй, самым громким преступлением в Империи лет за двадцать — точно. А то и за все пятьдесят!

— И как они только двойную стенку пробили? — судачили раненые.

— Пишут — вынули тысячу пудов кирпича!

— А сейф разрезали кислородом!

— На мильон рублей денег взяли!

— Не на мильон, а на два с половиной! И не денег, а ценных бумаг. Акций там всяких.

— И на что им только эти бумаги? Я бы, так лучше деньги. Бумаги-то еще как-то продать нужно.

— Да знали они, как продать. Пишут — варшавские воры.

— Ещё пишут — Кошко опытный сыщик. Распутина дело вёл! Говорят, его сам государь попросил…

Лишь один человек в жилом вагоне раздражённо отмахнулся от газетчиков — полевой хирург Степан Григорьевич Завьялов. У него имелись свои газеты — целая пачка — купленные ещё во Ржеве-Балтийском. «Вече», «Русское знамя», «Московские ведомости». Статьи господ Пуришкевича, Грингмута, Дубровина… О русском народе, о его богоизбранном пути и всё такое прочее. В общем — «Чёрная сотня».

— Эка невидаль, банкиров ограбили! — почитывая речь Пуришкевича, презрительно бросил Завьялов. — Как будто их никогда не грабили! А я знаю, кто ограбил — евреи!

— Пишут, что поляки, Степан Григорьевич, — поправил долговязый фельдшер Антон Никешин.

— Один чёрт! — погладив лысину, Завьялов махнул рукой. — Всё одни — инородцы. Католики эти… Они ещё те! Ещё, Антон, неизвестно, что хуже — костёл или синагога!

Субботин дремал сидя, закутавшись в шинель. Лечь на полку он наотрез отказался, сославшись на то, что всё равно — скоро сходить. Откуда он это знал — Бог весть. Иван Палыч сам догадался — верховый штаб командования Северным фронтом располагался в Пскове, а до Пскова уже оставалось недалеко.

Пользуясь временной передышкой, доктор сразу же после перевязок уселся писать письмо. Ещё одно, очередное, в придачу к тому, что пока так еще и не опустил в почтовый ящик — до Москвы то так и не добрались. Ну, теперь скоро уже. Пусть два письма будет. Даже — три.

— И вот, случайно встретил…

Обмакнув перо в чернильницу, доктор вдруг поймал себя на мысли, что совершенно не умеет писать письма. Ну, так да — в двадцать первом-то веке все больше СМС, мессенджеры, какие там, к чёрту, письма! Теперь вот приходилось привыкать, учиться…

— И вот, случайно…

Писать ли про Субботина? Или это секрет? А, собственно, почему бы и не написать? Хотя… интересно ли это Аннушке? Да вряд ли… Лучше про жизнь да быт.

— Еда у нас сытная, хоть и однообразная… В свободное время играем в шахматы да читаем газеты. Тут вот принесли недавно — пишут про какое-то знаменитое ограбление. И про…

Стоп! Интересно ли Анне Львовне, что там пишут в газетах? Она ведь и сама всё это может прочитать. А что же тогда писать? Про то, что любит и постоянно о ней думает? Ну-у, как-то это интимно… И всё же…

— Часто думаю о тебе. Вспоминаю наши вечера с тобой вместе. Как слушали граммофон, пили чай, беседовали… Ах, вернуть бы эти времена! А у нас тут работы хватает — перевязки, операции…

И вот про Субботина… пусть…

— Недавно случайно встретил земляка — Аристарха Субботина. Немного поговорили. Он нынче уже унтер-офицер, значит — воюет храбро… Как ты сама? Как школа? Как там Аглая в больнице? Справляется ли?

Та-ак… Всего-то полстаницы и вышло. Ну, а что? Всё основное. Что уж написал, то и написал… Как бы теперь закончить?

— Письмо? — проснулся, дёрнул головой Аристотель.

— Письмо, — Иван Палыч кивнул. — Не знаю, как и закончить. Как обычно заканчивают?

— Пишите — «За сим остаюсь, верный ваш Иван», — зевнув, посоветовал Субботин. — Ну, или — «твой Иван». В зависимости от степени отношений. А вообще, лучше вам с оказией «письмовник» купить. Там образцы писем на все случаи жизни!

— «Письмовник», — хмыкнул хирург. — Ну уж, пока обойдусь как-нибудь… Интересно, тебя на какой-то крупной станции встретят?

— На крупной? Нет… Думаю, что нет.

Иван Палыч едва успел запечатать письмо, когда подошла Женечка. С газетой в руках. Немного помялась, с любопытством поглядывая на Аристотеля. Тот улыбнулся, подвинулся, предлагая девушке сесть.

— Это вот — господин Субботин, мой земляк, — всё же представил доктор.

— Очень приятно. А я — Евгения Марковна.

— Аристотель.

— Ой! Какое у вас имя редкое.

— Батюшка был… редкий чудак.

— Бывает… Иван Палыч, я вам газетку принесла. Мало ли, захотите почитать… Я-то уже прочла. И Мария Кирилловна… Ой! — девушка вдруг всплеснула руками. — А Мария Кирилловна с этим сыщиком Кошко лично знакома! Сама сказала.

— С кем знакома?

— Ну, с Кошко, Аркадием Францевичем. Сыщиком из Петрограда. Который в Харькове…

— А, понял, — улыбнулся доктор. — Вы всё про то ограбление…

— Так ведь — кража века! — Субботин тоже вступил в разговор. — Мы в окопах тоже газеты почитываем. И не только газеты…

— Говорят, они какие-то технические средства использовали! — радуясь возможности поговорить, продолжала Женечка. — Как Фантомас!

— Фантомас⁈ — искренне удивился доктор. — Откуда вы его знаете?

— Я смотрела фильмУ! Ужас, какая интересная. По французскому роману…

Ого, кино, оказывается, уже про Фантомаса есть. Ну, конечно, еще без Жана Маре и де Фюнеса.

— Он такой злодей, этот Фантомас! — сестричка радостно хлопал ресничками. — Такой злодей, прямо ужас! И столько у него разных всяких штучек! Как у тех, в Харькове. А вот, до войны ещё, была в Париже банда Бонно. Так они все на автомобилях, я читала. А про Харьков… Пишут, половину похищенного так и не нашли. На пятьсот тысяч — точно! Представляете, господа — пятьсот тысяч! Это ж полмиллиона. Полмиллиона!

Что-то заскрипело. Поезд резко дернулся… и встал. Послышался тревожный гудок паровоза…

— Без паники, господа!

В сопровождении коменданта поезда прапорщика Александра Сидоренко в вагон, четко печатая шаг, вошли два офицера. Один — в ранге полковника, второй — капитан.

— Вот, сюда проходите… — Сидоренко провел их прямо к Субботину.

Подойдя, военные вежливо кивнули доктору и сестричке.

Аристотель же тут же поднялся на ноги, застегнул на все крючки шинель и, надев шапку с кокардой, отдал честь. Козырнув, офицеры разом повернулись и направились к выходу из вагона. Пожав руки доктору и коменданту, Субботин зашагал следом. При этом никто не сказал ни слова.

— Смотрите, смотрите! — первой к окну бросилась Женечка, а за ней и все остальные.

Поезд стоял в чистом поле, за которым синел смешанный лес. Межу лесом и железнодорожными путями виднелась накатанная дорога, подходящая почти к самым рельсам. На дороге стояло два автомобиля — шикарный лимузин с чёрным лаковым кузовом и броневик с пулеметной башней.

— «Руссо-Балт» — Эс — двадцать четыре — сорок, — в полголоса прокомментировал Сидоренко. — Мотор — сорок лошадиных сил!

В сопровождении офицеров Аристотель Субботин подошел к лимузину. Капитан открыл дверь. В салоне кто-то сидел, дожидался. Шикарные усы, очки с модной металлической оправе. Сверкнул золотом генеральский погон.

— Сам Рузский! — узнав, ахнул комендант. — Николай Владимирович Рузский… Генерал, командующий Северным фронтом. Ничего себе — родственничек!

Генерал сделал приглашающий жест. Субботин спокойно уселся рядом. Хлопнула дверь, заурчал двигатель. Обе машины быстро скрылись из виду.