Земский докторъ. Том 3. Санитарный поезд

Глава 22

Вой. Жуткий, противный. Где-то Иван Палыч его уже слышал… Ну да — в лесу, недалеко от Зарного. Когда сломался мотоциклет, и на пару с Гробовским пришлось отстреливаться от стаи голодных волков!

Глянув в окно, доктор заметил хищные тени и горящие злобой глаза…

— Волки!

— Волки? — прикорнувшая рядом Женечка вздрогнула и перекрестилась. — Господи… Этого еще не хватало!

— Ну, сюда-то они не войдут, — погладив перевязанную руку, усмехнулся Сидоренко. — А вот нам бы на улицу надо!

— До ветру? — Глушаков дернул шеей. Женечка конфузливо прикрыла веки.

— Да до ветру — у нас, слава Богу, две уборные! — хохотнул комендант. — Народу, правда, полно… Но, коли надо — установим очередь. А утром можно и… Евгения, закрой уши…

Девушка отмахнулась:

— Да ладно вам!

Кроме нее, здесь же, в тесном отсеке, разместились еще две сестры милосердия — подружки, Пелагея Демидовна и Серафима Петровна. Обеих уже сморил тяжелый сон.

— И все же выйти нужно, — помолчав, продолжал Александр Иванович. — Уголька в тендере взять… Здесь-то маловато уже осталось — замерзнем.

— Но… там же волки! — ахнула Евгения. — Там же… Это же… это же опасно же!

— Не опаснее немцев, — хохотнув, Сидоренко вытащи из кобуры револьвер. — А волков мы отпугнем! Мы нынче сами, как волки — неприкаянные. Надо бы кого поздоровее… Возьмем бельевые мешки — трех до утра за глаза хватит. А утром волки уйдут, думаю… А нет, так пристрелим!

— Уголь? — Глушаков потер руки. — Это хорошо. Да, опасно, но…

— Я пойду, — встрепенулся Иван Палыч. — С волками общался, приходилось… И не только с двуногими!

— Сейчас санитаров позовем, фельдшеров… — сунув наган в кобуру, комендант поднялся на ноги. — Думаю, человек пять хватит. Трое — с мешками, и двое — с наганами.

— Больше надо, — возразил доктор. — Человек десять. А то пятнадцать. И чтоб с гомоном, с фонарями…

— А и правда! — Александр Иванович рассмеялся. — Всех волков распугаем. Молодец, Иван!

Иван Палыч, конечно, был молодец. Но и волки оказались не из пугливых! Или просто слишком голодные.

Едва прапорщик отворил дверь, как здоровенная зверюга тут же и прыгнула. Казалось, у самой шеи коменданта клацнули зубы. Прогремел выстрел. Послышался визг, и серая туша тяжело шмякнулась в снег.

Вожака, верно, подбили. Однако, стая, похоже, не собиралась уходить.

— Фонари! — сделав еще пару выстрелов, Сидоренко спрыгнул вниз. — В глаза светить гадам!

Следом выпрыгнул доктор, сразу за ним — санитары Терещенко и Левкин, и с дюжину выздоравливающих солдат — для антуража!

Гомон. Хохот. Табачный дым. Еще выстрел. Визг. Даже кураж поймали — два аэроплана победили, а тут каких-то волков боимся!

И стая побежала. Пусть недалеко, но ушла, затаилась. Лишь жадно блестели глаза за кустами.

Паровоз разворотило изрядно, да и уголь в тендере подзамерз. Хорошо, нашлись лопата и лом. Долбили с удовольствием — грелись зарядкой.

Буржуйку в штабном вагоне растопили на совесть. Жарко стало, хоть раздевайся совсем! Все повеселели, тем более, Глушаков велел раздать тушенку. Тут проснулись и спящие.

Улыбались и Иван Палыч, и Сидоренко. Лишь Глушаков все сидел хмурый, видать, душа болела за разбитый поезд. Завьялов тоже веселым не выглядел… ну, с эти понятно…

— Да что вы переживаете, Трофим Васильевич! — не выдержал доктор. — Что на нашем вагоне написано, видели? Правильно — «Санитарный поезд имени императрицы Александры Федоровы»! Ну, паровоз — да. Еще пара вагонов — безвозвратно… Но остальные-то вполне можно подлатать. Тем более — все документы целы! А значит, и поезд цел. Функционирует! Паровоз да четыре вагона — что, не сыщутся?

— Трофим Василич, Иван дело говорит! — Сидоренко хлопнул в ладоши. — Поезд наш был… и будет! Никто не сломит его волю. А у него, что у живого, есть своя воля. Железная. Паровозная. Будет жить наш поезд!

— Коли ероплан немецкий не прилетит! — опасливо хмыкнул Завьялов.

Вот же душнила! Впрочем, чего еще от него ждать?

Александр Иванович махнул рукой:

— Да не прилетят они ночью. Ночью только поезда ходят.

Поезда…

Вот именно — поезда!

— Поезда! — пугая всех, резко выкрикнул доктор. — Представьте, сейчас, в ночи — поезд! Мчится прямо на нас! И… и что будет?

— Крушение будет, вот что! — начмед дернулся. — Рельсы-то взорваны. Да еще мы тут… Что тот ледовый торос, когда мы в степи встали. Вот же! Надо срочно выставить посты! С обеих сторон.

— Ага, ага… Посты, — скептически ухмыльнулся Завьялов. — Волкам на съеденье!

Тут он был прав. Волки никуда не ушли, выжидали.

— Надо бы как-то наш состав обозначить… — задумчиво протянул Иван Палыч. — Ну, чтоб издалека видно было…

И тут доктора осенило:

— Прожектор! Черт побери — что тут и думать-то? Да, пост. Но, на платформе, у прожектора. Волки туда уж точно не доберутся…

— Постой, Иван Палыч… ты погоди про волков… — резко осадил Сидоренко. — Ты видишь, мы с керосиновыми лампами сидим? Электричество — и для прожектора тоже — нам паровозный турбогенератор вырабатывал. Который нынче — увы…

Доктор хлопнул себя по лбу:

— Черт! Вот же я дурень. Ляпнул!

— Но все же, разумное зерно в твоей, Иван, идее, есть, — между тем, продолжил комендант. — У нас, кроме электрических, еще и керосиновые фонари имеются. И для паровоза в том числе — на всякий случай. Конечно, прожекторами их назвать сложно… Но, ежели штук десять на платформе собрать да направить вверх — зарево будет изрядное!

— Хватило бы керосину! — с ехидной усмешкою Завьялов высунулся из соседнего отсека.

Ишь ты — прислушивается.

— До утра хватит, — успокоил Александр Иванович.

Провозились где-то около часа, а то и больше. Пока вытащили фонари, пока заправили, разместили… Употели все, несмотря на изрядный ночной морозец. Однако же, главное было сделано — зарево вышло на славу. Этакое керосиновое гало!

— Экое пожарище! — удовлетворенно кивнув, прапорщик вытащил папиросу… — Кури, Иван Палыч! А, ты ж не куришь…

Между тем, доктор напряженно смотрел вдаль. На узкий и яркий луч, вдруг появившийся над лесом…

Сидоренко тоже глянул:

— Что там такое?

— Похоже, мы вовремя… — вдруг улыбнулся доктор. — Это поезд! Наверное, какой-то воинский эшелон… Слышишь? Чух-чух-чух… Чаттануга чу-чу!

Поезд быстро приближался. А вот и послышался тревожный гудок. Тормозя, заскрипели колеса… Заметили!

Состав остановился метрах в пятидесяти от санитарного поезда… вернее, от того, что от него осталось.

Иван Палыч вслед за Сидоренко спрыгнул с платформы… Мощный луч прожектора ударил по глазам. Сам поезд было не рассмотреть, но на рельсах возникли вдруг три черные тени…

Трое военных в шинелях и офицерских папахах быстро шагали по шпалам… Верно, с воинского эшелона — откуда ж еще?

Подойдя, вскинули руки к папахам.

— Командир бронепоезда «Цесаревич» майор Воронцов!

— Прапорщик Сидоренко… Комендант санитарного поезда имени императрицы Александры Федоровны!

— А-а-а… Это вас на всех станциях потеряли! Что случилось, прапорщик?

— Крушение… Рельсы подорвали… И бомбежка еще…

Уже через пару часов «Цесаревич» оттащил «раненый» санитарный став на ближайшую станцию и тут же ушел, прихватив местную ремонтную бригаду и запасные рельсы. Лязгающая стальная громада, ощерившаяся смертоносными жерлами артиллерийских орудий и пулеметов. Сухопутный броненосец, несущий смерть врагу.

— Как же это они дальше-то? — глядя во след удаляющейся стальной махине, посетовал кто-то из раненых — щуплый, невысокого росточка, солдатик с перевязанною рукой, вместе с другими выбравшийся на улицу покурить. — Рельсы-то взорваны!

— Ремонтной бригаде часа три работы, — выпустив дым, хмыкнул комендант. — Все станции по телеграфу предупреждены. Эшелоны задержат.

— Эх… — солдатик истово перекрестился. — Господи… Как же нам с этим бронепоездом повезло! Господин прапорщик — а дальше-то что? Новый поезд за нами пришлют? Аль на попутных?

— Не знаю. Начмед телеграмму отбил. Теперь ждем ответа.

Остатки санитарного эшелона стояли на запасном пути, оттащенные туда пузатым маневровым паровозиком, похожим на большой самовар. Не мерзли — угля нынче было в достатке, да и керосином для ламп разжились изрядно. Можно было и обождать.

Впрочем, это раненые мучились от безделья, персоналу же некогда было скучать. Перевязки, обходы и прочее — их работу никто не отменял. Правда, и среди персонала было много раненых, так что приходилось справляться малым числом.

Раненый в ногу фельдшер Никешин понемногу приходил в себя и, лежа на полке, уже читал своего любимого Достоевского. Хуже было с Ефимом Арнольдовичем, в добавок к ране открылся застарелый туберкулез, и Глушаков уже не раз пожалел, что, в нарушение всех инструкций, оставил администратора долечиваться в поезде.

Княгиня Мария Кириллова самоотверженно ухаживала за своим больным другом, и как-то проговорилась, что это — ее последний рейс.

— Она хочет увезти Ефима Арнольдовича к себе в усадьбу, — заглянув к доктору, пояснила Женечка. — Это где-то под Рязанью. Говорит — там все условия. А весною поедут в Крым… Там, верно, хорошо — тепло, море… Эх… — сестричка неожиданно вздохнула. — А я вот на море и не была — дорого. Я ведь без родителей осталась… А тетушка меня в черном теле держала. Померла как два года тому… царствие небесное. Один дядюшка и остался… скряга еще тот!

— Ничего, Евгения! — улыбнулся доктор. — Съездите еще… Какие ваши годы!

Женечка тоже улыбнулась в ответ:

— Главное, война бы скорее кончилась! А потом… Правда, не знаю пока, что потом… Что-нибудь да будет! Ой, смотрите… мальчишка какой-то бежит… Верно, со станции…

— Здрасьте! А начальник тут кто? — забравшись в вагон, поинтересовался парнишка.

— И ты здоров будь! — покивал Иван Палыч. — Начальник-то тебе зачем понадобился?

— Не мне! Телеграмма срочна. Из Москвы. Егорыч, телеграфист наш, меня послал — сказать.

— А, вон оно в чем дело…

— Я Трофима Васильевича позову, — поднялась Женечка. — Он где-то тут был…

Глушаков вернулся со станции через час, возбужденный и радостный.

Собрав персонал в штабном отсеке, потряс телеграфной лентой:

— Вот! Телеграмма… Оттуда! С самых, так сказать, верхов… Сейчас прочту… — Трофим Васильевич явно волновался, и это было заметно.

— Вот… значить… К свету? Это хорошо… да… Вот… Кгхм…

Начмед, наконец, откашлялся и стал читать:

— Начальнику медицинской части… санитарного поезда имени… имени императрицы Александры Федоровы… капитану… Капитану! Ну, это верно ошиблись…

— А, может, повысили?

— Да не мешайте же!…капитану Глушакову Тэ Вэ. Предписано… Предписано! Дождаться высланного паровоза… Паровоз выслали!… следовать в Москву… передать раненых… и следовать далее в депо станции Москва-Виндавская для доукомплектации и ремонта… Ремонт!

Тут Трофим Васильевич не выдержал и прослезился:

— Мы живы, господа! Живы! Будет ремонт! Жить Санитарному поезду! Еще покатаемся, не одну душу спасем!

Все радостно загалдели:

— Это ж надо отметить!

— Ага!

— Обязательно отметим, господа! Да постойте, тут вот еще… «Рекомендуется отпуск персоналу на время ремонта». Отпуск!

— Отпуск?

— Отпуск! Ну, русским же языком сказано!

Громовое «ура» сотрясло весь штабной вагон…

Паровоз пришел уже на следующий день. Новенький, ослепительно черный, с красными, с белыми ободками, колесами, огромным прожектором и большой трубой, он казался записным щеголем, посланцем прежнего довоенного мира. Мало того, паровоз притащил с собой три вагона второго класса! Было, где разместить раненых. Глушков радовался, как ребенок. Бегал, осматривая вагоны, да все повторял:

— Живы мы! Живы! Это хорошо… Эх!

Банкет устроили сразу же после отправления. Возвращение к жизни родного поезда отпраздновали по-военному скромно, но со вкусом. Вкус был — трофейной немецкой тушенки! Кажется, свиной — с полдюжины ящиков доставил паровозом для прокорма раненых и персонала. Как нельзя кстати пришелся и спирт…

Для женщин Глушаков даже купил несколько бутылок вина на одной из станций. Слава Богу, антиалкогольный заперт на вино не распространялся — пейте, сколько влезет.

Выпив, запели песни… И гражданские, и фронтовые, тех, что принесли с собой раненые: «Пара гнедых», «Холодно, сыро в окопах», «Гори, гори, моя звезда»…

Две подружки — Пелагея Демидовна и Серафима Петровна вдруг завели Вертинского:

Ах, где же вы, мой маленький креольчик,

Мой смуглый принц с Антильских островов,

Мой маленький китайский колокольчик,

Капризный, как дитя, как песенка без слов?

Было весело и как-то по-домашнему тепло. Тем более, что лишних-то людей не было — раненых разместили по новым вагонам. Даже Завьялов — и тот придержал свой поганый язык и пил молча… Хотя, нет — вот привязался к Женечке:

— Евгения Марковна, а что же вы ничего не поете? Не умеете?

— Стеснюсь, — улыбнулась девушка. — Петь, знаете ли, далеко не всякому дано… А, хотите, я почитаю стихи? К примеру — Блока…

— Хотим, хотим…

Чуть покраснев, Женька принялась читать «Коршуна»:

Идут века, шумит война,

Встает мятеж, горят деревни,

А ты всё та ж, моя страна,

В красе заплаканной и древней…

И никто не знал тогда, что стихи-то были пророческие…

Все слушали молча, лишь Сидоренко после второго стакана раздухарился и даже попытался рассказать анекдот…

…как вдруг в вагоне появился тщедушный солдатик с перевязанною рукою.

— Э… Разрешите обратиться, господин начальник медслужбы?

— Чего тебе, голубчик? — обернулся Глушаков. — Случилось что?

— Я это… от комитета… Послали…

Начмед рассердился:

— От комитет? Да не мямли ты — говори уже!

— Скоро станция… Шаховская… Просят остановиться.

— Ха, просят! — поставив стакан, хмыкнул Сидоренко. — Что уже, до Москвы не дотерпеть?

— Там, Ваше благородие — почта, — пояснил солдатик. — Этапное почтово-телеграфное отделение полевой почты. Верно, многим и письма, и посылки есть. Может хоть что-то еще не успели на фронт отправить… Вот и…

— А, почта — это другое дело! — Глушаков важно кивнул. — В таком разе — обязательно остановимся. Ты ступай, голубчик… я распоряжусь.

На Шаховской остановились утром. Сидоренко, прихватив санитаров, лично отобрал все письма по списку раненых. Не забыли купить и свежих газет…

Тронулись. Санитары раздавали письма в вагонах, уже на ходу… И впрямь, многим повезло — получили!

А вот раненый фельдшер Никешин весьма обрадовался газетам! Живенько так зашуршал.

— И что там пишут? — смачно зевнув, воззрился на верхнюю полку Завьялов.

— Пишут, волнения в Петрограде. Чуть ли не бунт! Полиция применяет оружие. Не спокойно что-то.

— Тьфу ты, господи… Уже и до столицы добралось!

— Еще пишут, государь уехал в Могилев, в ставку…

— В Моголе-ев? Вот они и распоясались — царя-то нету!

— Ну-у. вообще-то, государь — верховный главнокомандующий. Должен в ставке быть!

Неожиданно, письмо получила и Женечка. Официальный конверт с печатью солидной адвокатской конторы…

Девушка даже испугалась:

— Может, перепутали? Нет, написано — мне… Ой, даже боюсь и вскрывать!

— Да посмотрите же, — улыбнулся Иван Палыч. — Уж пришло — так пришло. Не отправлять же обратно?

Кивнув, сестричка вскрыла конверт, глянула на небольшой желтоватый листок… и побледнела:

— Господи… дядюшка умер! В связи с кончиной… просят вступить в права наследства… Усадьба Стрезнево… триста десятин земли…

— Триста десятин! Усадьба! — услышав, завистливо бросил Завьялов. — Да вы теперь богачка, Евгения Марковна! В ряду самых богатых невест. Уж знал бы, что вам так повезет, так в женихи уже давно бы набивался!

Иван Палыча тоже не обошла судьба в лице полевой почтовой службы, вызвав потрясение ничуть не меньшее, чем у Женечки.

Правда, пришло все на имя начальника медслужбы… Тот и отозвал доктора поговорить с глазу на глаз…

— Тут два пакета… Один — Завьялову. Повестка в отделение контрразведки, в Москве…

— В отделение контрразведки? Поди по поводу его дружбы с тем негодяем? Посадят?

— Написано — «для беседы». Но хочется верить, что беседа будет обстоятельной.

Трофим Васильевич чуть помолчал, померцал единственным оком… и неожиданно вздохнул:

— Вторая бумага на тебя пришла, Иван Палыч. От гражданских и военных властей…

— Неужто, на звание? — вслух предположил доктор.

— Да нет… хуже… — Глушаков снова вздохнул. — Для меня — хуже… а для тебя — лучше… Да вон, сам читай!

Иван Палыч взял в руки официальную бумагу с большой орленой печатью:

— Постановление… хм… признать ошибочным… демобилизовать…

Демобилизовать⁈

Буквы прыгали…

— … демобилизовать… направить по месту прежней гражданской службы… по адресу — село Зарное… Черт побери! Это что же мне теперь — домой?

— Домой, Иван Павлович! Поздравляю! А сам горюю — одного хирурга у меня контрразведка заберет и непонятно отпустил ли, а второго домой отправляет. И как я теперь? Ну ладно, это мои проблемы, что-нибудь придумаю. Рад за тебя, Иван Павлович. Хороший ты человек, очень многое за такое короткое время для поезда сделал, И заслуженно тебе награда пришла. Домой. А мой дом тут — санитарный поезд.

— Не переживай, Трофим Васильевич, найдете хирургов. Даст бог будет и дальше курсировать ваш поезд жизни.

Глушаков не успел ответить — вбежал Терещенко, санитар. Прямо-таки вихрем ворвался!

— Там это, в вагонах… волнения! Самый настоящий бунт!

— Бунт? Что случилось? — напрягся Трофим Васильевич.

— Говорят, царя-то — того… Скинули… Нет больше царя!